Несказка о звёздном мальчике. Рыцарский роман

– Ну что Вы, Ваше Высочество, как я могу дерзать помыслить о такой милости, да и зачем она мне нужна? – Санчо усмехнулся уже нарочито глумливо, и Эстрелладо похолодел – этот разговор уже давно перешёл все возможные рамки дозволенного, и к каким последствиям он мог привести, было страшно даже подумать… – Я идеалист, и не приемлю несправедливости нашего грешного подлунного мира, – тут он ещё и слащаво вздохнул, явно издеваясь над собеседницей, – оттого и выбрал именно эту профессию из множества других вариантов. Вместе с тем я привык также учитывать интересы и других людей в тех комбинациях, каковые мне выпадает наблюдать. Таким образом, общая выгода, и громадная, может состояться, если Вы, о несравненная, прекрасная и столь же мудрая, просто публично попросите короля о снисхождении к герою, что спас страну от пожирания иноземцами – этак Вы приобретёте любовь всех простолюдинов в королевстве, и восхищение сильных мира сего. Тогда в дерьме, простите за выражение, будет уже не августейшая семья, отплатившая за честную службу чёрной неблагодарностью в итоге, а сам недотёпа победитель, не сумевший разглядеть своего счастья. А я буду счастлив от того, что всё прекрасно закончится – ведь Вы после этого сможете выбрать жениха себе по вкусу, даже не оглядываясь на мнение отца, слишком серьёзна будет услуга, которую Вы ему таким жестом окажете.

– Уж не сделал ли тебя походя королевский шут, коль скоро ты настолько лезешь не в своё дело? – задумчиво произнесла принцесса ледяным тоном. – Предположим, я по какой-то причине не делаю этого шага, или он не имеет успеха – и что тогда мы выиграем, черепки?

– Если Вы не делаете ничего – всё летит к чёрту, но страдают Ваши интересы, не мои. Моя работа нужна везде и всегда, особенно во времена смут, резни и захвата страны соседями. Скоро произойдёт взрыв из-за инцидента с арестом известного нам новопожалованного гранда, это недовольство сметёт либо трон, либо монаршью семью. Вы можете оказаться даже крайней – скажут, к примеру, что без согласия любимой дочери король не стал бы предлагать её руку герою, а стало быть, скандал на её совести. Если Вы делаете такой шаг – то просто получаете возможность занять трон быстрее обычного вместе с тем кабальеро, который Вам понравится, ведь всех собак свешают на венценосца, допустившего этакую глупость – бросить в подземелье того, за кем пошла в бой целая нация, – голос Санчо напоминал сейчас интонациями скорее прожженного придворного, чем простолюдина. – Поверьте, Ваше Высочество, ситуация более чем напряжённая, толпы народа, требующего освободить узника, можно организовать уже за считанные часы. Разумеется, в этом случае народ получит только тело – и озвереет сразу так, что Варфоломеевская ночь в Париже покажется пустой безделицей, здесь кровь горячее и амбиции круче. И кто бы ни возглавил эту кашу – не будучи королевской крови, на троне он не усидит, соседи не дадут, Вы это лучше меня знаете. Что же касается моего происхождения, о котором Вы изволили осведомиться, то я действительно происхожу от кое-кого в шпорах и при шпаге, но это сейчас совсем неинтересно, мне думается.

– Ну, если ты столь умён, то должен тогда понимать, что я не могу тебе пообещать сделать то, что ты мне предлагаешь – хотя это не означает, что я вообще это не сделаю, – к инфанте вернулось её прежнее высокомерное жеманство. – Причина же в том, что я сама ещё не знаю, как будет вести себя в этой опере наш непредсказуемый герой – за этим я и здесь, так что засунь свои грязные намёки себе поглубже, понял?

– Ах, принцесса, разве одно обязано исключать другое ? – слащавейшим тоном парировал Санчо. – Лучшие слуги – бывшие враги, обласканные женщиной, разве не так?

– Тебе не кажется, что ты уже слишком болтлив? Женщина имеет большее право совершать глупости – например, прикончить того, кто ей не нравится, верно? – вернулось также и недовольство…

– А будущая королева не имеет права на ошибку, верно? – прошелестел Санчо уже почтительно и гораздо тише. – Особенно, если она – самодержица…

– Хорошо, ставки сделаны. Пропусти уже меня к этому анти-Парису, а там будет видно, – холодно усмехнулась инфанта, и из-за двери донёсся резкий щелчок веера.

– Извольте, Ваше Высочество, извольте, сей момент, буквально секундочку, – нарочито вежливо заворчал Санчо, истово гремя ключами.

Эстрелладо поспешил занять позицию под оконцем, будто разговор его вообще не касался, и слышать оттуда он ничего не мог. Обдумывать услышанное вовсе не хотелось, настолько ватной была сейчас голова. Наверное, он действительно устроен так, что не может жить без того, чтоб каждую ночь смотреть на звёзды, а полумесячное существование среди холодного камня даже без солнечного света сломало его настолько, что всякий интерес к жизни начал быстро угасать. Последние два дня после визита Великого Инквизитора он и вовсе пролежал пластом, почти не шевелясь, и это уже было трудно списать на незаживающие раны, полученные сразу после ареста. Предстоящий визит инфанты вызывал внутри только растерянность от неспособности толком воспринимать реальность – и, как ни странно, ни одной, самой завалящей эмоции не трепыхнулось в груди. А ведь, следуя банальной логике, как раз множество и разнообразие эмоций должны были мгновенно вспыхнуть и даже передраться между собой, это мозг понимал вполне ясно. Значит, что-то сломалось в душе, наверное, уже непоправимо, жаль…

Дверь наконец перестала натужно скрипеть и смачно захлопнулась, пропустив гостью. Её Высочество была ослепительна в нежно-белом перламутровом дневном туалете, и её присутствие наполнило камеру как будто лунным сиянием в летнюю ночь на берегу моря. Она остановилась посреди помещения, ожидая, пока глаза привыкнут к полумраку, и царственным жестом поправила причёску. Будь Эстрелладо более опытным в альковных делах мужчиной, он бы уже по достоинству оценил этот жест и даже воспользовался этим приглашением, чтоб подойти самому и с поклоном поцеловать что подставят под губы… Но тупая нудная боль от ран и придавившее его равнодушие к жизни сделали своё чёрное дело – шевелиться ему страшно не хотелось, и намёк не возымел вовсе никакого действия, что немало покоробило принцессу, ничего не знавшую о ранах и пытках, да и знать особо не желавшую до нынешнего дня. Он сидел, закутавшись в плащ Великого Инквизитора, потому что очень страдал также от холода, и следы от побоев и пыток не были видны, а голова, чуть склонённая на грудь, прятала от свежего взгляда также покусанные губы.

– Я действительно тебе столь противна, что ты даже не хочешь поздороваться? – с вызовом произнесла гостья. – Или ты настолько плох, что не узнаёшь меня? – она приблизилась почти вплотную, поскольку близорукие глаза не оправдали её ожиданий разглядеть всё как следует.

– Простите меня, Ваше Высочество, я просто не в лучшем виде, чтоб вести себя как следует, – вежливо произнёс Эстрелладо отчего-то сильно ослабевшим голосом. – Я рад, что Вы столь великолепно выглядите.

– Вести себя как следует ты никогда не умел, – металлическим тембром отозвалась инфанта. – Отсюда и все проблемы с тобой.

– Да, я понял, – он на мгновение слабо улыбнулся, но лучше бы и не старался вовсе…

– Разве ты способен что-либо понимать? – рассердившись, вспыхнула гостья. – В таком случае я жду объяснений – что тебя подвигло устроить скандал, из-за которого ты здесь?

– Я сорвался, – тихо сказал он прежним тоном. – Только и всего.

– Это следует понимать так, что ты сожалеешь о произошедшем? – с интересом осведомилась принцесса – ей показалось, что сейчас она будет выслушивать мольбы о пощаде, и с удовольствием приосанилась.

– Нет, сожалеть бессмысленно, – спокойно ответил он без всякого выражения. – Этим вряд ли что-то поправится или изменится.

– Ну и наглец, – по-прежнему с интересом произнесла она, но уже с гневными интонациями. – Так значит, ты продолжаешь упрямиться?

Эстрелладо стоило больших трудов отрицательно замотать головой, и он расстроился, заметив, что теряет силы – он полагал, что их вполне достаточно для всякого разговора…

– Мне жаль, что я обидел Вас, Ваше Высочество, поверьте, – постарался проговорить он как можно более внятно. – Но я уже ничего не могу изменить. Если можете, простите меня.

– И это всё? – с немалым удивлением и апломбом повелительницы пожала плечами инфанта. – Ты больше ничего не хочешь сказать разве?

– Я ведь не знаю, что Вы хотите услышать, – он сказал это без всякого выражения, но она отчего-то услышала в этом усмешку.

– За что ты меня так ненавидишь?! – она начала частить, как рассерженная кокетка. – Что я тебе сделала такого, что ты так полон злобы, а? – она с чувством резко уложила обе руки на талию и почти нависла над ним, так что её наполовину открытая грудь заметно вздымалась над его лицом, а боа почти не прикрывало её. – Ты только и делаешь, что постоянно унижаешь меня!

– Это не так! – вне себя от изумления почти выкрикнул Эстрелладо, чуть подняв голову. – Мне это совсем не нужно, Ваше Высочество!

Принцесса полыхнула столь ярким румянцем, что даже полумрак камеры не смог его скрыть.

– его? – она заметно осеклась от возмущения, по-своему поняв его слова, и плавным движением правой ладони крепко схватила его волосы, стремясь, как видно, пресечь возможные попытки уронить голову или отвести взгляд. – Ты что, помолвлен уже, что ли? Или пообещался какой-нибудь девке и теперь строишь из себя беленького, а?

Эстрелладо настолько не ожидал этого маневра, что натуральным образом остолбенел, ошалело уставившись на гостью широко раскрытыми глазами. Будь он постарше или поопытнее, он бы уже сообразил, в чём дело, и хотя бы для приличия сделал бы хоть какое-нибудь движение рукой, а то и двумя.

– Нет, но отчего Вы спрашиваете сейчас? – полным удивления голосом наконец проговорил он, не шевелясь.

– Ты или круглый дурак, а вроде не похоже как-то, – тяжело дыша и растягивая слова, проговорила инфанта, приблизившись к лицу узника настолько, насколько позволяло ей платье, – или насмехаешься надо мной, прикидываясь идиотом… – она помолчала, повнимательнее заглянув в глаза юноши, затем вспыхнула уже яростным недовольством. – Встань уже, невежа, хватит испытывать моё терпение!

Эстрелладо покорно кивнул и взялся исполнять указание, но это оказалось не столь легко, как ожидалось, и удалось лишь с четвёртой попытки. Инфанта отпустила его волосы и молча наблюдала за ним, с неослабевающим интересом и застывшей полуулыбкой на губах. Если бы она догадалась подать ему руку, растущее с каждой секундой фатальное непонимание удалось бы потом быстро уничтожить. Он бы не придал особого значения маневру с волосами и не почувствовал себя после в роли товара на невольничьем рынке – пока он старался выпрямиться, в спине трижды стрельнуло огненной болью, так, что удержаться от крика стоило огромных трудов. Она бы не сочла эту его неуклюжую медлительность за попытку себя разжалобить и почувствовала бы, что ему действительно очень больно. Но этого не случилось – и люди, которые могли бы стать как минимум крепкими друзьями, довольно быстро оказались на совсем иных позициях… Эстрелладо был, как и полагается взрослому латнику, в свои восемнадцать уже полностью сформированным отличным экземпляром мужской породы, и, налюбовавшись за несколько секунд его мощной фигурой, девушка растаяла настолько, что с совершенно женским инстинктом и без всякой злобы в этом порыве, игриво обхватила его правой рукой за талию… По всей видимости, дело бы закончилось весёлыми улыбками как минимум, а то и рождением пары приятелей по детству. Но это движение причинило столь сильную боль не восстановившемуся от пыток телу, что сил повести себя галантно у молодого мужчины уже не осталось.

– Какого чёрта.., – прохрипел он, прикрыв глаза и силясь не задохнуться, – оставьте меня, инфанта.

Принцесса, по-прежнему не понимая истинной причины его поведения, в сердцах быстро прибрала пальцами левой руки веер, что болтался у нее на запястье, и жеманным движением кокетки хлестнула им по лицу юноши. К несчастью, удар пришёлся верхним краем веера и именно той стороной, что была отделана слоновой костью – в результате от губы до середины подбородка образовалась глубокая ссадина, резко наполнившаяся кровью… Принцесса испуганно воззрилась на творение своих рук и уже хотела что-то сказать, но слова очень некстати завязли у ней в горле, когда она наткнулась на уже вполне себе недобрый взгляд Эстрелладо.

– Наигралась, озорница, может, хватит уже? – холодно процедил он, пытаясь языком унять кровь. – Только больно и научилась делать за все эти годы, стало быть…

– Я не хотела, – тоном провинившейся школьницы промямлила девушка, без устали хлопая ресницами.

– А кто приказал, чтоб у твоих гостей не было сердца? – ледяным тоном прошипел юноша, резким движением сбрасывая с талии её руку. – Стало быть, я тебе и не нужен на таких условиях, верно? – он зажал рукавом рану и осторожно прислонился спиной к стене, очутившись теперь в пол-оборота к собеседнице. – Так что удивительного в том, что я отказался, соблюдая твои интересы?

– Эстрелладо, – неуверенно начала она и умолкла, встретив его взгляд, на мгновение полыхнувший прежним огнём, тем самым, что так интриговал её раньше.

Он как будто не отреагировал, пытаясь на деле промолчать, чтоб не сказать того, что хотел. Инфанта сейчас ничем не отличалась от себя прежней, как в пору их старой стычки из-за мальчика-горбуна, кроме фигуры полностью созревшей девушки, и смотрела она так же обиженно, как и тогда. Но он был слишком уже взрослым, чтоб всерьёз обращать внимание на её формы как сейчас, так и вообще. А она вспомнила, как он сбросил её руку тогда, таким же взрослым жестом, когда объявил, что больше никогда не будет с ней играть, и былая белая ярость уже потихоньку начала подниматься из глубин её существа. Но его роскошное тело взрослого мужчины пьянило её в этой обстановке гораздо сильнее, чем раньше, когда они оба делали вид, что прошлое забыто, и чопорно раскланивались в общей суете дворцовых церемоний. Поэтому, как ей самой казалось, принцесса рискнула сделать ещё одну попытку к примирению, а в его глазах оказалось, что потребовала снова унижаться перед ней. На самом деле оба были правы, и если бы девушка всего лишь использовала свой искренний порыв для настоящей, а не ритуально-игривой ласки, примирение бы случилось само, незаметно для них обоих. Ему бы вполне хватило даже искреннего вопроса «где ещё больно?» и платка на свежую рану. Но к таким движениям инфанта не была приучена, а он был слишком раздосадован её внешним поведением, чтоб желать продолжения разговора вообще, и не дал ей никакой подсказки на этот раз, да и боль ему слишком мешала. В итоге принцесса жеманно топнула ножкой и произнесла тоном обиженной капризницы:

– Если б ты был моим, ничего этого бы не случилось!

– К счастью, теперь это уже исключено, – свистящим шепотом проговорил Эстрелладо, снова блеснув пламенем в глазах. – Увольте, принцесса.

– Я тебя заставлю пожалеть об этом! – прорычала та, мгновенно рассвирепев сверх всякой меры.

– Уже не привыкать, – ледяным тоном ответил молодой мужчина и отвернулся, прикрыв глаза.

Это движение дорого ему обошлось – дурнота резко усилилась, и он медленно осел по стене, поскольку подкосившиеся ноги подло отказались его держать. Раны на спине ответили целым залпом боли, и на пол Эстрелладо рухнул уже в обмороке. Этого инфанта не видела, проворно выбираясь из камеры, чтоб пронестись мимо Санчо со скоростью ветра. Но тот и не пытался преследовать её, поскольку предпочёл заняться узником, понимая, что это сейчас важнее. Аккуратно уложив обмякшее тело на постель и закутав одеялом, он проворчал достаточно громко, зная, что слышать его некому:

– Побрезговал, значит. Силён парень, силён. Сомневаюсь, что кто ещё способен на такой подвиг.

Глава 3

Ночь выдалась душной, муторной и с кошмарами. Эстрелладо снилась цыганка, объявившая в деревне о его неземном происхождении – ещё тогда он уголком сердца почувствовал опасность и затаился, уже жалея, что подал руку для гадания. Снова пережил, как тяжело было принимать свой новый статус, надевая пусть и прекрасную, но означающую конец детства, одежду посланника со звёзд. Право, на поле боя было проще – поднять падающий штандарт было скорее делом техники, и остальное тоже пошло без особого напряжения, врубаясь в рукопашную, он чувствовал себя спокойно, всегда чётко зная, какое движение сделать следующим… Он действительно воевал с улыбкой, не думая о грядущей минуте, потому что чувствовал, что делает всё правильно. А вот именно тогда, когда цыганка, закончив свой лицемерный монолог о необходимости говорить правду, потребовала сразу обрядить его в плащ со звёздами, он почувствовал фальшь и что-то очень скверное. Как в манерах балаганного шулера, у которого невозможно выиграть, принимая правила. Потом опять был кошмар с появлением родной матери – такого топтания грязными сапогами по его образу сыновьей любви потерпеть было просто невозможно, и реакция деревенских, прогнавших его, защищавшего ту, что сквозила в предрассветных снах, была для него страшным ударом. Эстрелладо чувствовал, что в том ужасном инциденте, где он был вынужден играть, оказывается, отрицательную роль, немало была замешана та же цыганка, и так оно потом и оказалось. Именно она надоумила мать объявиться в лохмотьях, отговорив от намерения переодеться во что-то приличное… Да ещё и последний скандал с её же появлением и сообщением о том, что мать мертва  – помнится, в голове слишком сильно полыхнуло что-то, напоминающее блики ожерелий, никогда они ему не нравились, эти блестяшки, оттого и носить он старался только один шар, а не всю нитку. Может быть, река вынесла их, и один из этих чёртовых шаров и был использован, чтоб вывести его из себя окончательно? Но они же не горели и не крошились под кузнечным молотом, что ещё можно было придумать, чтоб избавиться от них поскорее – кинул в воду, да и всё… Эстрелладо помнил, с каким облегчением он дышал после на мосту, когда ненавистные уже шары шлёпнулись в быстрый поток. До чего приятно перерезать повод, который тащит в преисподнюю. Так что же, старое проклятье вернулось, чтоб погубить его окончательно? Как обидно, ведь за окном август, его любимое время года, когда надо успевать набегаться по садам и наесться прямо с деревьев разного сладкого великолепия. Ну почему его не хотят оставить в покое, зачем опять эта глумливая личина цыганки с ледяными глазами приснилась? Хотели бы убить – столько возможности было на войне, зачем сейчас-то мучать этой духотой и болями, прикончили бы сразу.

Эстрелладо попробовал повернуть голову в другую сторону на подушке, но ссадина от веера инфанты отозвалась на это движение очень болезненно, и пришлось замереть в прежнем положении. Это уже было совсем муторно – не шевелиться вовсе нельзя, а в другом положении боль от ран начинает пульсировать сильнее, и начинаются проблемы с дыханием. Отчего же так душно и жарко, ведь все полмесяца в этой камере холод был самым подлым врагом, проникающим незаметно? Молодой человек приподнялся на постели – пришлось подобраться сначала на боку, потом отжаться на локте – и с тревогой обнаружил, что перед глазами появилась какая-то нехорошая рябь. От намерения сразу встать пришлось отказаться, и только после трёх передышек удалось это сделать, да и то хватаясь за камни стены – будь они совсем гладкими, пришлось бы потерпеть неудачу. Наконец выпрямившись, стало ясно, что стоять без того, чтоб не хвататься за стену, не получится, да и голова очень подло перестала держаться прямо. Кажется, это всё-таки случилось – раны от пыток не зря отказывались заживать – лихорадке всё же удалось завладеть телом, и теперь действительно шансов дождаться чего-то хорошего не оставалось. Как жаль, казалось, что здоровья крепкого латника должно хватить ещё хотя бы на месяц. Эстрелладо прижался горячим лбом к каменной тверди, но не почувствовал никакого облегчения. Как же всё ужасно, он не боялся смерти, но очень хотел жить. Здесь было страшно, больно, но все две с лишним недели его не покидала надежда, что удастся дождаться хоть какой-то перемены к лучшему. Если же придётся умирать – то казалось, что это должно произойти быстро, как удар каким-нибудь клинком. Но вот так, задыхаясь неведомо сколько и раз от раза мучительней… это вызывало леденящий ужас, который пока Эстрелладо старался ещё не подпускать к сердцу, понимая, что это его единственный шанс остаться человеком, а этого он хотел больше, чем выжить.

Скрипнула входная дверь, и в камеру резво прошмыгнул Педро с новой корзинкой, торопливо поставил её на пол и быстренько подбежал к рослой фигуре молодого новопожалованного гранда, опытным глазом сразу заметив, что с ним неладно.

– Барин, что с тобой, тебе плохо, что ли? – с искренним беспокойством в голосе осведомился тюремщик и, не дожидаясь ответа, быстрым движением тронул пальцами лоб узника. – Ого, дело дрянь! – затараторил он совсем уже быстро и обеспокоенно. – Ты вот что, не расстраивайся, это даже к лучшему, сейчас вызовем лекаря, чтоб это дело зафиксировать, да не дальше завтрашнего успеем тебя отсюда в лазарет убрать, там тебе будет легче, не сомневайся. А я тебе сейчас вина с имбирём и перцем организую, полегчает быстро.