Роман на лестничной площадке

– Ну и пусть, – Алик увалил ее все-таки на спину и навалившись чуть сверху начал ее целовать в шею.

– Ну Алик, – Монтана лягнула ногой, смеясь. – Ну не люблю я целоваться при людях. Может, им не нравится смотреть.

– Вам нравится? – спросил нас Алик.

– Целуйтесь, – разрешил Кент, посмеиваясь, и хитро глянул на меня.

– Я ее тебе возвращаю, ты ей больше нравишься, – сказал Мальборо на всякий случай, больше для соблюдения формальностей, потому что вряд ли Монтану и Алика интересовало его мнение.

Я просто пожала плечами и ничего не сказала.

– Вы смотрите, не думайте про нее ничего! – строго велел нам Алик и продолжил свое занятие.

Мы с Кентом и Мальборо из деликатности пересели на ступеньки и от нечего делать болтали о том, о сем.

Потом я почувствовала руку Мальборо у себя на талии. Рука осторожно притягивала меня к Димке и, кажется, собралась подняться немного выше. Кент курил и ничего не замечал или делал вид, что не замечает. Алик был занят Монтаной и в перерывах между поцелуями они о чем-то хихикали. А Мальборо тихонько тянул меня к себе.

Я резко повернула к нему голову, сердясь на эту неслыханную и неожиданную от него дерзость. Димка смотрел на меня с каким-то странным выражением, словно внимательно считывая мою реакцию. Я глазами показала ему, что руку следует убрать. Но он не отреагировал и потянулся ко мне ближе. А Кент, такой внимательный обычно, словно забыв обо мне, по-прежнему ничего не видел. Но что случилось бы, если бы он увидел? Ударил бы лучшего друга? Или подумал что-то не то обо мне? Это была безвыходная ситуация, если ничего не предпринять, поскольку Димка не хотел понимать моих строгих взглядов, а сказать вслух – значит обострить ситуацию.

Злясь на них обоих и на себя заодно, я сделала то единственное, что мне оставалось: я резко встала со ступенек и вернулась на лавочку, где напротив все еще тешились Алик и Монтана. Там я закурила, почиркав на нервяке несколько раз зажигалкой и не глядя ни на Лешку, ни на Димку.

Успокоившись немного, я покосилась на остававшихся на ступеньках друзей. Кент смотрел на меня. Поймав мой взгляд, он улыбнулся слегка и кивнул едва заметно. Какая-то незнакомая мне еще радость и нежность почудилась мне в его сияющих голубых глазах.

Мальборо флегматично курил и не подавал никаких признаков интереса в мою сторону. Лишь один раз, заметив, что я на него смотрю, прищурился и подмигнул мне весело, а потом снова занялся своей обожаемой сигаретой.

Наконец, Алик отвлекся от Монтаны, сел и тоже закурил.

– Тебе же нельзя, – предостерегла Алька, отплевываясь.

– Ну и что? – лениво отмахнулся Алик. – А все-таки скучно в больнице, с вами веселее.

– Нет, я бы убила просто того, кто это сделал, если б знала, кто это! – в сердцах выпалила Алька.

Алик усмехнулся:

– Я бы тоже это сделал, если б знал, кто.

– И чего вы сидите? Езжайте на Верхнюю и бейте первых попавшихся, – предложила Алька. – А то время зря тратите на одиннадцатую.

– Не понимаю, зачем драться между собой, – поддержала я. – Собрались бы тогда всем Новым городом и отделали верхачей.

– Во-во, – кивнула Монтана.

– Хорошая мысль, черт! – вдруг оживился Мальборо. – Надо предложить Канату и Кролу, – и пересел ко мне на лавочку.

– Нет, ну в больнице… я по тебе соскучился, – снова начал Алик, потянув руки к Алькиной талии.

– Да ты уже десятый раз это говоришь! – Алька отмахнулась от него как от назойливой мухи. Ее сейчас захватила мысль о возможном объединении новогородских контор.

– Здесь болит, – пожаловался Алик, ударяя кулаком себя в грудь. Он уже не пытался давить ей на жалость, понимая, что момент упущен, и просто выкобенивался.

– Щас как тресну – и все пройдет! – пообещала Монтана.

– Ты что же? Новое землетрясение мозга хочешь вызвать? – притворно испугался Алик.

– Ага.

– Не любишь ты меня, – вздохнул он, и снова началось: поцелуи, хихиканье, дрыганье ногой и отплевывание.

Кент, молчавший до сих пор, бросил докуренный бычок в сторону, переглянулся с Мальборо и пошел вверх по лестнице, сообщив:

– Сейчас вернусь. До Мишки дойду.

Когда он скрылся из вида, Димка тут же снова притянул меня к себе.

– Кончай! – снова рассердилась я и ударила его по рукам.

– Ну все, все, – примирительно сказал Мальборо, выставляя открытые ладони передо мной, словно сдаваясь. – Больше не буду, – он даже немного отодвинулся от меня в подтверждение своих слов.

Я не понимала, что нашло на Димку. Раньше он такого себе не позволял, тем более при Лешке. Даже если предположить, что я ему нравлюсь, то было бы логичным с его стороны руки распускать, когда нет рядом Кента. А тут? И этот странный взгляд Лешки потом. Они что, проверяли меня что ли?

Вскоре вернулся Кент, который принес Мишкину гитару. Сам Мишка сказался занятым и к нам не спустился.

– Кто играет-то? – поинтересовался Алик, опять отрываясь от Монтаны.

– Она, – Кент кивнул в мою сторону и сел рядом со мной с другой стороны. – Мы же так и не услышали, как ты поешь, – шепнул он мне, с улыбкой вручая инструмент.

Это было немного неожиданно, я растерялась, принимая гитару, и взялась проверять, настроена ли она. Гитара была настроена.

– То-то я смотрю: никто играть не умеет, а гитару несут. А все странно: девчонка и вдруг на гитаре умеет играть. Я еще, например, только на лады пальцы ставить учусь и струны дергать, – Алик нетерпеливо подался вперед, чтобы лучше рассмотреть, куда я ставлю пальцы на грифе.

– Ниче, и ты будешь играть, – уверил Мальборо. – Сашка научит. И меня заодно. Хоть одну песню.

– Что играть-то? – спросила я, готовая услышать обычный ответ «чтоб душа развернулась и потом свернулась».

– А свое че-нить, – откликнулась Монтана. За это я и хотела ее иногда прибить: она постоянно заставляла меня раскрывать мои небольшие секреты на публике.

Парни не знали, что я иногда писала стихи и даже песни. Не считая это чем-то особо серьезным, я записывала в минуты вдохновения приходившие мне на ум строки и откладывала тетрадку в стол. Когда научилась играть на гитаре, я некоторые свои записи переделала в песни и проигрывала их на небольшом диапазоне простых аккордов. Музыкой я никогда не занималась, из нот знала только их названия и последовательность расположения на нотных линиях. Поэтому вообще считала, что все это не серьезно, просто от души, для эмоциональной разгрузки. Но Алька почему-то решила, что я гениальна (видимо, потому что сама она не умела писать стихов) и что об этом надо рассказывать всем, кого она сочтет достойным. От этого я чувствовала себя глупо, и мне это не нравилось.

– Ладно. Памяти Цоя, последняя моя, – сказала я, сразу же подумав, что надо было вернуться к так и не сыгранному «Дому солнца», хоть позора меньше.

Я перебрала струны потихоньку и взяла первый аккорд.

За этой песней Мальборо попросил сыграть что-нибудь, сочиненное самим Цоем. Все новые и новые песни – еще примерно штук шесть – образовали целый концерт. Алик и Мальборо иногда подпевали мне на припеве, если запоминали какие-то слова. Алька и Лешка слушали молча, и иногда я ловила Алькины знаки Кенту: мол, я же говорила! Вскоре мой репертуар иссяк, остальное я просто не помнила наизусть без шпаргалки.

– Слышь, тебе в «Утреннюю звезду» надо, – посоветовал Алик.

– Ну уж нет! – воспротивилась я. – Ни за что.