Ведро, тряпка и немного криминала

– К… к…

А что это значит? «К..к…». Наверно, «какой». Поколебавшись, я открываю дверь и заботливо просвещаю:

– Вот этот!

Тётка, естественно, в шоке. Недоверчиво щурясь – видимо, первый испуг прошёл – заходит в комнату, издаёт нервный звук и тут же вылетает обратно. В её хриплом сипе слышится возмущение – и я, кажется, знаю почему.

Немного приоткрываю дверь, нагибаюсь – пожалуйста, в щёлочку труп не видно, а дальше хозяйка, наверно, и не заглядывала. Тогда как мёртвый мужик может лежать здесь и день, и два.

– Т-ты… – бормочет тётка.

Похоже, в её неплохо обработанном мыльными сериалами мозгу зарождаются какие-то подозрения. Спешу их развеять.

– А я тут причём? Похоже, что Павлыч лежит тут с неделю.

Ну, это я, конечно, прибавила. Не больше двух дней. Хотя… да откуда мне знать? Эксперт разберётся.

Тётка в халате заметно спадает с лица и на подгибающихся ногах ведёт к телефону, после чего оставляет наедине с аппаратом и молча уползает пить валерьянку.

Вскоре приезжают менты – и как на грех, ни одного знакомого лица! Пересказывать допрос я не буду – там всё равно нет ничего интересного. Все нудно, до ужаса скучно… и долго. Вырваться на свободу мне удаётся где-то за два часа до конца рабочего дня. И нет бы пойти домой, отдохнуть – вместо этого я проклинаю свою исполнительность и грустно ползу в надоевшее до чёртиков учебное заведение. Туда, где я провожу свои серые будни, туда, где знаю каждую жвачку под партой и каждую надпись сверху… В общем, туда!

Поднимаюсь по обледеневшему крыльцу, долго стою у двери, пропуская многочисленных гомонящих школьников, после чего наконец попадаю к Катьке.

– Привет!

– Привет, привет, – бухтит та, сбрасывая с плеч тёплую шаль и поправляя воротник униформы. – Пока ты шаталась чёрт знает где, у нас тут тако-ое было…

Катька вновь укутывается в шаль и демонически шмыгает носом. Похоже, у неё насморк – а, может, очередное обострение аллергии на пыль. Во всяком случае, надо держаться подальше.

– Ммм?

– Значит, так, – деловито начинает подруга, – сижу я на вахте, никого не трогаю, и тут припирается МЧС. Стоят, гудят, потом вылезли из машины и сразу сюда. Ломать дверь, говорят. Кому, мол, там плохо? А я-то откуда знаю? – бросает на меня возмущенный взгляд, я виновато пожимаю плечами. – Пошла разбираться. Эти торопят, директор бухтит, а я ношусь, как Савраска.

Понятия не имею, что за тварь эта Савраска, но Катька частенько её поминает.

– Нашли нашу дверь и сломали её к чертям. А там… – рассказчица демонстративно ёжится и старательно выдерживает паузу, – мёртвая Галя.

– Как?.. – я с ужасом вспоминаю, что, кажется, забыла про Гальку на фоне убитого дворника. Определённо, в моей жизни слишком уж много трупов.

– Так, – на удивление равнодушно произносит подруга.

Впрочем, в следующей фразе в её хриплом, простуженном голосе вновь прорезаются зловещие нотки:

– Лежит на столе совсем мёртвая, жуть! Ну, МЧС тут же позвонили ментам. А те говорят – не понятно. Не то какой-то там приступ, не то вообще отравление. Экспертиза, мол, разберётся. И уехали. И только потом, минут через сорок, приехала «Скорая». Вот кто её вызвал, не знаю. Постояли, поругались, кольнули директору успокоительное и уехали.

– Ого, ничего себе тут у вас, – бормочу я.

– А то! А правда, что Павлыча убили?

Торопливо оглядываюсь, на всякий случай плюю через плечо (по Катькиным сухим, потрескавшимся губам расползается улыбка) и киваю. Катерина расширяет глаза. М-да, похоже, любовь к сплетням это заразно, и путь передачи – злосчастная вахта. Вот раньше Катьке было чихать и на дворника, и на «Скорую» с МЧС, а тут посидела на Галькином месте – и сразу такой интерес!

– Правда-правда! Я нашла его труп. А откуда ты знаешь?

– Я слышала, как директор обсуждал с кем-то, как тебе везёт на трупы, – морщится Катька. Кожа на её худеньком, узком лице постоянно сохнет и шелушится, так что гримасы получаются особенно убедительно. – Кстати, он велел, чтобы ты после ментов.

– А-а. А зачем?

– Откуда мне знать? Не сказал.

– Угу. Ну, я побежала.

И я действительно побежала. Вприскочку, благо директор ужасно не любит ждать. Взлетаю по хрупкой деревянной лестнице, ведущей в старое крыло, добегаю до нужного кабинета, рывком открываю дверь…

– …что это, как минимум, странно… – сидящий в пол-оборота к двери мерзкий физик резко обрывает фразу и выпрямляется на обитом зеленой тканью допотопном стуле. При этом вся его спортивная тушка как-то подбирается, спинные мышцы под слишком тесной рубашкой (похоже, кому-то нужно сесть на диету) напрягаются, глаза недовольно щурятся и находят моё лицо.

Директор реагирует менее нервно (ещё бы, после дозы успокоительного) – слабо шевелится в кресле, на котором возлежит (ума не приложу, как на такой конструкции можно раскинуться, но ему это удается), вздергивает свой крючковатый нос и поднимает на меня острый подбородок.

– А, Марина…

– Добрый вечер, – чирикаю я.

– Знаете, я бы так не сказал… – он говорит очень медленно, растягивает слова, и, зная нашего неугомонного директора, выглядит это странно. – Я понимаю, у вас, естественно, стресс.

– Стресс, как же, – бормочет физик, – нашла второй труп и довольна…

Борис Семёнович пропускает его слова мимо ушей. Я – нет. «Нашла труп и довольна». Ну, разве не чушь?!

– Я был бы рад отпустить вас домой, – устало произносит директор, – но не сейчас. Помойте, хотя бы, коридор и каморку…

Кажется, я бледнею. Директор поворачивает голову набок и принимается внимательно разглядывать нечеткую тень своего крючковатого длинного носа.

– Ваш стол нужно протереть. Там лежала ваша коллега. Когда её нашли, – звучит жутковато, но директор настаивает.

Я кротко вздыхаю и выхожу, спиной ощущая недовольный взгляд чьи-то глаз. Хотя почему «чьих-то»? Физиковых, естественно. Директор не станет буравить несчастную уборщицу взглядом, а с этого типа и не такое станется. Вот интересно, что он такое втирал директору? Наверно уж, что-то насчёт убийства.

Какое-то время раздумываю о том, не стоит ли мне задержаться у кабинета и попытаться подслушать хоть что-нибудь, но тут же отметаю этот вариант. Уверена, мерзкий физик легко просчитает эту возможность, так что по делу и рот не откроет. А если меня поймают, то будет… не слишком приятно.

Так что, вздохнув, я возвращаюсь в «старшую школу» и приступаю к уборке.

Старательно – даже слишком! – оттягивая неизбежное, мою коридоры, в результате чего к тому времени, когда я добираюсь до каморки, на улице успевает стемнеть. В незашторенное окно коварно заглядывает луна, на прислонённой к стене двери играют серебристые отблески, в дверной проём почему-то дует, в самой коморке темно, и выглядит всё это довольно зловеще. Неспешно обдумывая череду странных убийств (несчастный мальчишка и дворник – чем не череда, да и смерть Гальки ещё под вопросом), рассеянно щёлкаю выключателем. Эффект нулевой.

Так, а это уже наглость! Мы меняли эту несчастную лампочку неделю назад, она не должна была так быстро перегореть. Может, все дело в криворуком трудовике? Эх, чуяла я, он не дружит с электроприборами!

Пылая праведным негодованием, щёлкаю электрический чайник (запью чаем стресс). Коварный прибор берёт пример с лампочки, то есть гордо меня игнорирует. Так-так, это точно не трудовик, потому, что в коридоре свет есть.

Заподозрив неладное, направляюсь на угол, к щитку, и точно – крохотный рычажок, отвечающий за подачу электроэнергии в наш кабинет, оказывается повёрнут в нерабочее положение. Хм… интересно, и давно он в таком состоянии? Не думаю, что копошившиеся в коморке менты и ломающие дверь МСЧ-ники бегали до щитка. Да и не сказать, чтобы они особо нуждались в освещении, потому, что были здесь днём. Значит, электричество выключили позже… или раньше! Зачем? Может, это сделала Галька?

Вздыхаю и недолго массирую виски. Гальке это тем более незачем.