Смерть в золотой раме

Кофемания

Федор немного опоздал. Он запыхался и вспотел. Увидев Смородину, он прошел к нему между другими столиками, задевая людей и скороговоркой извиняясь. Он был одет, как всегда, со вкусом. На нем были вещи из благородных, приятных на ощупь тканей. Все выдавало в нем гедониста.

– Мне двойной эспрессо. И принесите, пожалуйста, воды простой, без газа. И стакан, – он устраивал большой портфель на соседнем стуле. – Знаете, я отказался от водителя, а сам за рулем ездить не люблю. В Москве тем более. Отошел от дел. Но вот приходится. Платон… я могу вас называть по имени? Мы ведь примерно одного возраста.

Федор явно не знал, с чего начать. Это был толстый, пузатый, большой и умный мужчина-сибарит, выросший в советское время в обеспеченной семье, где «понимали, что происходит». Он был взволнован и изумлен, как если бы при входе в «Кофеманию» на него внезапно напала стая бомжей. Прежнее спокойствие его оставило и не желало возвра- щаться.

– Пытаюсь взять нужную тональность.

Смородина почувствовал, что Федору нужна помощь, но неверно выбранным словом он может только оттолкнуть его от себя.

– Случилось что-то, что изменило ваше отношение к происходящему? – спросил он. – Когда я приехал к вам, вы не горели желанием беседовать. А тут звоните, просите о срочной встрече. Расскажите по порядку, что произошло.

– Вы знали, что Лену, племянницу Ольги, задержали по подозрению в отравлении? И эта барышня сейчас сидит в изоляторе временного содержания.

Смородина отрицательно покачал головой.

– Как давно?

– Третий день. Отпустили и сразу задержали повторно! Мне позвонила институтская подруга моей второй жены. Ее сестра работает в том же музее. Они теперь ищут системного адвоката, который занимается уголовными делами. Абсолютно мутное дело! Отпечатки пальцев – это косвенные улики. Только лишь на этом основании в изолятор не отправ- ляют.

Про отпечатки пальцев Лены Смородина слышал впервые. А про так называемых «системных адвокатов», конечно, нет. Раньше их называли решалами, но прогресс неумолимо требовал от людей новых благозвучных слов для обозначения взяточников.

Принесли кофе и воду. В голосе Федора появилось возмущение.

– Учинили обыск у нее дома. Отобрали телефон. Тихая девочка, они знают, что защитить ее некому, клан-то вымер.

– Кто «они»?

Федор достал из кармана картонную коробочку с надписью «Razipin» (ризипин). Он распечатал упаковку лекарства, достал бутылочку и начал ковырять ее верхнюю часть. Ризипин не давался без боя, под пластиковым колпачком была еще заклепка из тонкой жести. Затем Федор вылил все содержимое в стакан. Добавил воды, чтобы наполнить стакан до краев.

– Вот доза, которая действительно при определенных обстоятельствах могла привести к летальному исходу. Сердечники типа Ольги такое лекарство пить не должны! И это указано в описании. Попробуйте!

Все это опять начинало походить на телешоу. Смородине только что сказали, что перед ним яд, и предложили испробовать.

– Просто палец обмакните!

Федор намочил в стакане палец, дотронулся им до своего языка и скривился. Платон Степанович проделал то же самое. Ризипин был ощутимо горьким и очень противным на вкус. Смородина рефлекторно «сплюнул» в сторону. Знал бы он тогда, что это спасет ему жизнь.

– Почему я говорю, при определенных обстоятельствах? Потому что полный желудок, контакт с другими медикаментами, алкоголь – все это влияет на действие лекарства. Ризипин – рецептурный препарат. С ним надо уметь обращаться. В маленьких количествах для человека со здоровым сердцем он абсолютно безвреден. Человек просто расслабится. Но после пробежки, например, я бы его никому не дал. Они говорят, что Лена зашла в спальню Оленьки и вылила в стакан с водой на ночь пузырек ризипина. Ладно, подобное я еще готов допустить. Но чтобы Оля была такая глупая, что до конца выпила горчайший раствор вместо привычной воды? Полный желудок дал бы ей время понять, что происходит, и вызвать «Скорую», то есть она должна была выпить это до дна утром. Вы вообще об этом не знали?

– Меня пригласили разобраться с документами. И отношениями.

Смородина понял, что рассказ про повесть Гоголя и душу Ольги Федор воспринял бы сейчас как издевательство. Черт бы их побрал, этих влиятельных заказчиков. Платят они ничуть не больше обычных, а требуют, естественно, больше. «Думающий адвокат»! А у самих убийство. Он на это не подписывался, у него полно нормальной человеческой работы – разделы имущества, грызня между родственниками. Грызня лучше убийства.

– Моя хата с краю, но, когда нападают волки, я беру в руки дрын. Адвоката я нашел. Будем бороться. Ее вина не доказана. А главное, на Лену оказывают явное давление откуда-то сверху. Ей какой-то «друг» нашел горе-адвоката, который вместо договора предложил ей подписать чуть ли не доверенность на управление имуществом. Допустим, доверенность оформляют у нотариуса, она на нервах не разобралась, что именно это было. Мол, подписывай в обмен на «содействие». Отложим эмоции. Мы хотим переговоров. Если отказ от наследства – цена свободы, нам нужны гарантии. – Федор помолчал. – Для начала я поторговался бы, конечно.

Анатолий

Про красивых девушек говорят «она пришла из моей мечты», «из моего голубого сна». Анатолий же вылез откуда-то из брянского леса. Арматуру он оставил в прихожей, золотую цепь в палец толщиной он оставил дома, а вместо кожаной куртки и джинсов надел костюм. Смородина разглядел буковки «Armani». Влиятельный дизайнер, владелец собственной империи, Джорджо Армани не скрывал определенных предпочтений. В среде реинкарнированных средневековых рыцарей с арматурами предпочтения Армани делали его нерукопожатным. То есть ни один бандит по своим собственным понятиям не должен был бы носить одежду, сделанную Armani. Но, конечно, это была сложная мысль, а в голове Анатолия не помещались сложные мысли.

Копченый от загара Толян, можно сказать, был счастлив еще при жизни. Он немного напоминал ту девочку из анекдота, которая бегает в каске и смеется. Его главным отличием от той девочки было то, что шутить над ним явно не следовало.

Умом Смородина понимал, что все, что на него надето, – дорого, но все равно лицо лопатой и личная харизма Толи Мамонта побеждали многолетний труд и сам гений Армани. Они побеседовали о доме, ценах в Подмосковье на землю и обслуживание. Постепенно разговор перешел на участников ужина.

– Да, ха-ха, я говорил, что все эти проблемы она себе придумала. Они все заморачиваются! А главное, не заморачиваться.

Уверенность в том, что другого душевного устройства просто не существует, отличала всех мамонтов. Эта уверенность определенно придавала Анатолию некоторую цельность. И, конечно, в свое время в битве за брянские ларьки эмпатия была неуместна.

– Мы пытаемся, насколько это возможно, определить, кто и что дарил Ольге, что она кому дарила или давала на время. У вас нет соображений по поводу того, кто мог бы выманить у нее крупную сумму денег?

– Насколько крупную?

– Ну, скажем, миллион.

Смородина хорошо знал таких людей. Для него они были сложными клиентами. Особенно если речь шла о деньгах за пределами России. Сначала они не могли понять, почему Смородина не хочет просто пойти и «занести кому надо». Потом, когда Платону Степановичу все-таки удавалось им объяснить, что европейские страны еще не вышли на их уровень развития, хотя очень хотят, они грустили. Бывший бандит среди цивилизованных людей – это алкоголик на свадьбе трезвенников. Либо он молчит (находясь «в завязке»), либо «развязывает», и тогда дрожи Грузия.

– Это вряд ли. Оля умная была.

Однако это только поведение бывшего бандита в непривычной для него среде – нормальных людей. В специфическом сегменте российского бизнеса все иначе. Огромное количество участников, встретив Анатолия, радовались в сердце своем. Ведь с ним сразу было все понятно – он свой. То есть они не эволюционировали и не изменились, а просто переоделись в Armani. Может быть, это имела в виду Ольга? Вечная природа власти, меняющей костюмы по текущей моде? Умная Таня, например, показалась бы им мутной, странной, непонятной. А Ольга? Чем Мамонт понимал Ольгу?

– Как вы познакомились?

Мамонт засмеялся, широко открывая рот. Чтобы показать то ли высокий уровень энергии, то ли новые зубы. Действительно дорогие, похожие на натуральные крупные ровные импланты. У него был хороший вкус.

– Когда вас это начнет касаться, я перезвоню.

– Что вы можете сказать о людях, которые были за столом в тот вечер?

– Бохэма! Как вы говорите. Но были и люди. У Федора бизнес был. Родственник, как я думаю, ее доил. Но она не давала мне вмешиваться.

– Федор мог обманывать Ольгу? Как вы думаете?

– Обманывать нехорошо, если человек тебя в дом приглашает.

Он говорил на полном серьезе. Смородина, прикинув, скольких Толян завалил за свою долгую карьеру «в полях», подумал, что, пожалуй, еще десять лет, и он займется нравственным воспитанием молодежи. Вообще, когда у человека, который считает, что «главное ‒ не заморачиваться», в определенном возрасте возникают потребности в постижении мира, это опасно для окружающих.

– А с Алевтиной вы общались?

– Это которая жиробасина? А-ха-ха!

Столько лет практики, а все равно Смородине каждый раз было неприятно. Не столько от грубого слова, сколько от уверенности, что он, Смородина, поддержит и эту оценку, и эту интонацию. Анатолий был невысокий, коренастый, и лицо у него было как у шарпея. Но дело было не в личной красоте, Платону Степановичу не хотелось называть его «худобасиной» в ответ. Смородина учился в гимназии, в которую надо было поступать. В ней культивировался дух конкуренции. Успехи поощрялись, а попытки травли среди учеников пресекались. И вот прошло уже тридцать лет. Он неоднократно убедился в том, что в других школах было иначе. За успехи травили, а учителя, которые сами боялись хулиганов, жестокость только поощряли, называя «подготовкой к настоящей жизни». Он понимал, что перед ним человек, который считает обзывательства нормой, а деликатность – слабостью. И, конечно, Смородине платили не за воспитание неандертальца. Перевоспитать Анатолия не смог бы даже Сталин, явись он второй раз во всей своей славе и в окружении Берии и Ягоды.

– Вы имеете в виду Татьяну?

– Уборщицу, да.

– Она искусствовед. Нет, я говорю про дочь садовника Алевтину.

– Собака сутулая?

Нюх у Мамонта был превосходный. Перед Платоном сидело абсолютно здоровое животное. Анатолий заметил, что Смородине стало неприятно, что он обзывает людей, и он специально начал дразнить. Но адвокат умел сохранять спокойствие. Его целью было получить информацию.

– Я ценю ваш юмор, хотя не вполне его понимаю. Нам бы хотелось понять, какие отношения были между гостями.

Анатолий перестал улыбаться, чтобы показать, как он серьезен.

– Вы чего на меня намекаете? Что я мог украсть? Вы за слова ответите?

«Нет, дружок, здесь страхом не кормят», – подумал Смородина.

– Намекать, я думаю, не будет даже следователь. Я прямо спрашиваю. И обращаюсь к вам, потому что вижу, что вы знаете жизнь и разбираетесь в людях.

– Бабы могли воровать. Кто угодно мог.

– Вы не особенно общались с остальными гостями?

– Почему? – обиженно спросил поклонник Armani. – Я со всеми общался. С жиробасиной мы часто дискутировали об истории. Она так не без знаний, но не понимает, как мир устроен. Я ей рассказывал про расклады, про мировое правительство и его интересы. А как-то рассказал ей про Иисуса Христа, мне бывший сослуживец книжечку дал. Там про то, что евреи врут, а на самом деле… Так она из-за стола выбежала! Спасовала! Не могла напор моей мысли выдержать! Представляете?

Смородина очень хорошо представлял.

– И последнее. Эта фреска, – Платон Степанович показал вверх, и черепахообразный Анатолий задрал голову. Некоторое время он смотрел молча.

– Да. Раньше нормальные цепи носили, – он показал Смородине два своих коротких пальца и печально добавил: – У меня вот такая была. Сейчас времена не те.

Ум Смородины, натренированный за годы работы сразу подбирать аналогии из картотеки памяти, сразу вспомнил институтского преподавателя философии. «Эх, времена нынче не те», – восклицал тот, узнав, что двадцатилетние оболтусы на досуге не читают Хайдеггера. Какие странные бывают сближенья.

– А о чем вы чаще всего говорили с Ольгой? Об истории?

– Я ей помогал, потому что она женщина. Со счетами, закупками, бытовой частью. Женщины в этом ничего не понимают, – сказал Анатолий, подняв палец вверх.

В семье Смородины все закупки делала Алена, а если она не успевала – сын Порфирий. Но времени на разговор о предрассудках не было. Было очевидно, что таких людей, как Ольга, набитому штампами Анатолию понимать было нечем. Значит, интерес был другой. Шантаж? Мошенничество? Вымогательство?

Пушкин – это Рабинович

У Платона Степановича была незаменимая помощница ‒ выпускница факультета философии Юлия Греч. Так как он не успел бы сам прочитать все пять книг Ольги, он описал ей ситуацию и дал задание изучить ее труды настолько быстро, насколько она сможет.

Юля ответила, что есть два вида чтения: жизнь с текстом и поиск информации. Оба по-своему полезны. Она может просмотреть текст по диагонали, тогда изучение одной книги займет в среднем три часа. Или ей нужна неделя отпуска на каждую книгу. Платон Степанович выбрал наименее затратный вариант. Как только Юля находила то, что могло его заинтересовать, она сразу писала.

Книги Татьяны купить не удалось. Небольшой тираж был распродан, допечатки не было. Юлия планировала поехать в библиотеку, там должны были храниться экземпляры. К счастью, книги Ольги лежали на видных местах во всех книжных.

У Ольги начисто отсутствовало какое бы то ни было благоговение перед школьными учебниками. Пушкин в книгах о живописи упоминался пару раз. Но как! Первый раз как ЛОМ[11], а второй ‒ как Рабинович. Юлия писала, что она вообще никогда раньше не испытывала эмоции, читая книги про искусство. Обычно, покупая альбомы или каталоги на выставках, она испытывала приятное предвкушение, что сядет вечером и превратится в человека, который разбирается в живописи. Пару раз купленные фолианты она все-таки раскрывала, скучала полчаса над ними и с чувством выполненного долга ставила их на полку. А здесь она не могла оторваться, мысленно спорила с автором, возмущалась. Ей очень хотелось спросить у Ольги, почему та не боится не проявлять никакого пиетета, ведь мертвые художники в атеистическом обществе отчасти заняли место, оставленное святыми.

В одном месте Ольга писала, что бессмертные слова Пушкина о том, что сильны мы «мнением; да! мнением народным», как будто сказаны о живописи. Она даже подробно это разбирала. Мол, поэт восхищался Рафаэлем, при этом знать его искусство никак не мог. Что там, большинство римлян до развития индустрии туризма его фресок в глаза не видели. Они не могли и мечтать о том, чтобы попасть в покои папы римского и осмотреть, например, «Диспуту». Не то что русский поэт, который отчаянно желал европейских путешествий, но получил вместо них только томительные поездки в провинцию. В XIX веке путешествовали редко, с охраной, и, конечно, прежде всего, это делали аристократы. Станцы Рафаэля были знамениты и при этом практически неизвестны. Поклонники могли ознакомиться с гравюрами или вольными копиями, иными словами, арию Карузо им напевал Рабинович.

Пушкин в лучшем случае мог лицезреть «Мадонну с безбородым Иосифом» в Эрмитаже, копию в магазине или гравюру. При этом с благоговением упоминал Рафаэля в письмах, статьях, стихотворениях. А ведь гравюру не следует сближать с фотографией, в XVI веке это вообще было «фантазией на тему», даже в XIX веке точность изображения зависела от мастерства резчика. Логичнее всего предположить, что выпускник Царскосельского лицея просто слышал, что есть такой Рафаэль, который считается лучшим в мире художником. Хочешь похвалить женщину, сравни ее с Мадонной Рафаэля. Он не мог в полной мере оценить его искусство, он его практически не знал. Пушкин просто следовал за модой, повторяя расхожие представления, как простой смертный.

В другом месте Ольга упоминала, что умный, циничный, импульсивный поэт ценил умных женщин, но не пренебрегал и восторженными поклонницами. Истинные хозяева жизни до знаменитых творцов редко снисходили, и это оскорбляло его самолюбие. Она описывала вечные долги, унизительные хлопоты о карьере, неприятности с цензурой и не особо успешный издательский бизнес.

«Все это правда, – резюмировала Юля. – Но нельзя же так писать!»

Действительно, звучало непривычно. Но у Платона Степановича возникло чувство, что он нащупал нерв этой истории. Ольга не могла не понимать, что покупает подделку. Этот портрет указывал на что-то важное.

Вторая встреча с Александром

Александра буквально трясло от ненависти.

– Отравить женщину, которой жить и жить! Только для того, чтобы получить побыстрее наследство. Оля принимала ее у себя, она ела с ее стола. И такое! Даже в самых маргинальных кругах убийство того, кто тебе доверял, не особо уважают.

Вряд ли в личной практике Александр гнушался убийств, но на словах, конечно, их осуждал. Не стоит забывать и то, что раз в год его сыновья собирались, чтобы отметить его день рождения и попросить денег на свои бизнесы. Уверенности в том, что они не желали бы поскорее продать его дом и его Репиных, у него не было. А ризипин продавался в аптеках. И сердце у него было изношенным.

Смородина поправил очки:

– Вы сказали, что это обычное улаживание формальностей после смерти. Работа с документами. Теперь выясняется, что без достаточных оснований задержана подозреваемая в убийстве.

– Я и сам узнал об этом не сразу. Почему вы думаете, что я могу все контролировать? Я не все могу контролировать.

– Что вы об этом думаете?

– Наказания без вины не бывает! Значит, она что-то сделала. Наверняка относилась свысока. И ладно бы бедная родственница – у нее все есть. Ей все дали! У нее все есть! – Александр говорил явно не про Елену, но Смородина не стал заострять на этом внимание. Александру надо было выместить на ком-то свою ярость. – Я же не прошу вас вмешиваться в работу следствия. Я прошу вас быть аудитором действий моих мальчиков. И наблюдателем. Это был бы неоценимый вклад в историю современной России, если вы смогли бы восстановить основную идею ее романа. И вы не можете бросить меня с этим одного. Менее деликатные люди просто переворошат ее вещи. И все пропадет!

Смородина вспомнил анекдот про пыль на столе, на которой были записаны важные телефоны.

– Я могу остаться в деле, если от меня перестанут скрывать принципиально важные вещи. И покажут все документы, которые есть.

– Так они все и показали! Документов нет. На цацки есть, на недвижимость, слава богу, тоже. А завещания нет! И на картины нет, на парочку только. Все в таком беспорядке! Кому она отдала деньги? На что потратила? Ну, допустим, сожгла. Но где пепел? Чует мое сердце, что по одному полу с ней ходила крыса. И крыса эта жива, и надеется улизнуть. Оля же в этих делах была воздушный шарик. Вы когда-нибудь видели воздушный шарик, который пишет завещание? Ее обмануть мог ребенок за конфету.

Ольга казалась Смородине какой угодно, но только не наивной. Но он почувствовал, что говорить этого не стоит.

– Адвокат Елены считает, что на следствие оказывают давление.

– Кто?

Смородина пожал плечами.

– Кто-то влиятельный. Ольгу еще не похоронили, а они уже получили все бумаги на обыск, изучили дактилоскопию и на основании косвенных улик изолировали ее племянницу от общества. Хотя, может быть, Лена просто пила из того же стакана.

– Значит, всей правды мы не знаем! Но я скажу Вене, чтобы он полюбопытствовал. Расскажите мне пока все, что вам удалось узнать.

Смородина рассказал про подбор книг в библиотеке, загадочную фреску и, конечно, про поддельную картину. Александр нахмурился.

– Я говорил! Она чистый человек! Наивная душа! И всякие проходимцы этим пользовались! Вы знаете, какие вокруг люди?

– Знаю. Даже сам к ним, этим людям, отношусь. Гипотез может быть несколько. Она заказала фреску, чтобы обратить внимание на Сталина, духу которого верно служил ее муж. Она хотела написать о том, что вождь вел людей к свету.

– Это очень хорошо. Правильно.

– Однако повесть Гоголя «Портрет» написана про дьявола во плоти, который заставляет людей становиться преступниками. Она читала ее, глядя на картину, которую считала портретом кисти Тропинина. Крепостной Василий Тропинин был человеком добрым и милосердным, жизнь его первые сорок семь лет не щадила. В этом случае она хотела написать про искусство, которое одно способно преобразить некрасивую в принципе человеческую жизнь.

– Да, она была очень возвышенной женщиной.

– Досадно, что никто ничего не знает или знает, но не рассказывает про этот роман. То есть она не обсуждала его с ближним кругом. Здесь есть две версии. Она этим людям не доверяла, но по доброте душевной их поддерживала. Особенно девочек.

– Она была добрая.

Смородина заметил, что Александру было приятно, если Ольгу хвалили. В принципе, он мог бы заметить это и раньше, но был слишком погружен в свои размышления о портрете.

– А вторая такова, что, как автор пятикнижия, она знала, что имеет смысл отказываться от дешевого удовольствия ради того, чтобы получить глубокое удовлетворение.

– Поясните.

– Я слышал это от своих друзей-писателей. Некоторые из них читают лекции только затем, чтобы самим лучше понять, чем они, собственно, занимаются, за что получают деньги. Беседуя, замысел можно уточнить, обогатить. Но наступает такой момент, когда нужно именно сосредоточенно писать. Главное – это видение, понимание. Но оно не то чтобы приходит готовым. Оно приходит как ощущение, гипотеза. А возникает тогда, когда автор дописывает книгу. Где-то между строк, если текст хороший. Понимаете? Видение надо достать из небытия. Это похоже на изготовление скульптуры, от эскиза каркаса до отливки. И если ты бесконечно выговариваешься, получая социальные поглаживания, одобрение от друзей (а врагам рассказывать не будешь), у тебя может не хватить драгоценного топлива именно на это энергоемкое делание. Поэтому она молчала.

– Хранила силы. Умная женщина.

– Компания у нее была разношерстная, и, в принципе, любой из этих людей мог бы выманивать у нее деньги. С Леной я так и не встретился, но моя жена нашла ее статью про портрет писательницы Лизогуб. Очень красивая была женщина, необыкновенная. Написала небольшую повесть в стихах «Зулейка». Лена ведь работала в музее, вы знали? Ее бы расспросить про портрет. Лене, я так понимаю, деньги были не нужны.

– Кому в наши дни их хватает? – проговорил Александр.

– Соглашусь. Мошенника сегодня можно узнать только по делам. Они мимикрируют под людей. Внешне-то все вежливые. Писательница могла завидовать ее славе, продавать ей фальшивки. Алевтина станет послушным орудием в руках любого, кто пообещает ей избавление от отца-алкоголика. Там вообще могли быть любые альянсы. Таня выглядит как человек доверчивый сверх всякой меры, если подобрать к ней ключ. Даня ‒ интеллигентный парень. Неброский, но приятный. Хорошо чувствует людей. Федор себе на уме, пять процентов Чичикова у него в организме есть. Очень живучий. Глаза кошачьи, благотворительный фонд. К сожалению, я знал слишком много упырей, которые буквально орали о своей благотворительности. А вы бы видели, как они обращались с теми, кто от них зависит. Домработницы и водители – первые жертвы. И тем, кто таким доверился, не позавидуешь. Анатолий – самый подозрительный персонаж из гостей, он в этой тусовке абсолютно чужой. Если только он нравился ей как мужчина. Он мужчину может задушить голыми руками, но мне кажется, он вряд ли стал бы грабить жен- щину.