Аджабсандал

И вот сейчас Циури неожиданно тормозит у могилы с памятником из черного мрамора. На фасаде виден светлый силуэт молодого парня во весь рост.

– Кто это? – спрашивает Элла, близоруко щурясь на силуэт и перебирая в уме ушедших родных.

– Это Сандро, -Циури крестится и поясняет. – Это сосед моей золовки по старой квартире. Пусть светло ему будет на том свете. Бедный мальчик, умер от передозировки. Из такой приличной семьи, – и ласково гладит нагретый на солнце мрамор. -Спи спокойно, шени чириме[7 - Ласкательное выражение. Непереводимый фольклор.].

Затем Циури поворачивается к своим экскурсантам:

– Давайте ему свечку зажжем. Его мать только на Пасху сюда поднимается. Совсем сдала, несчастная.

Свечка зажигается, но вскоре тухнет. Все трое неумело крестятся, будто отгоняя стайку навязчивых мух. Циури бросает взгляд на потухшую свечку и на Торнике, который безуспешно чиркает спичкой.

– Оставь, главное, что зажгли. А сколько горело – неважно. – И припечатывает неоспоримым аргументом. – Я точно знаю.

Движение снова возобновляется.

Через пять минут снова остановка. Перед ними заросшая могила с полуистершейся надписью. По периметру стоят ржавые столбы с цепями.

– Тут свекровь моя лежит, – кивает Циури. По изменившемуся тону ясно, что настроение ее резко портится. – Уй- уй, старая ведьма! Чтоб тебе там пусто было! Вы думаете, у меня денег на краску нет? Не-ет, – тянет, наслаждаясь триумфом, – дело принципа! – и, обращаясь к могиле, высказывает наболевшее. – Помнишь, как ты меня кастрюли чистить заставляла?! Вот и сиди теперь вся в ржавчине! Так тебе и надо, беззубой обезьяне! – Затем следует вердикт. – Свечку на нее переводить не будем!

Элла и Торнике выслушивают монолог в легкой растерянности, недоумевая, стоит тут креститься или нет. Но Циури уже уверенно ведет их дальше.

Следующая остановка у могилы пожилого мужчины.

– Это Мераб-мой деверь. – знакомит их Циури, извлекая не первой свежести платок и поднося к сухим глазам. – Святой жизни был человек. Какое сердце имел, – качает головой, мысленно уносясь в прошлое. – Сам деньгами крутил и другим жить давал. Прорабом на стройке работал. Сколько левого кирпича по родственникам развез – не сосчитать.

Догадливый Торнике уже зажигает свечи.

– Вино достань! – командует Циури и сама лезет в сумку за одноразовыми стаканчиками.

Торнике со знанием дела разливает божественный напиток самодельного изготовления. Циури вооружается стаканчиком и произносит проникновенную речь:

– Спи спокойно, мой дорогой Мераб! Ни о чем не беспокойся. Мы тебя помним и любим. Увидишь там моего бездельника Мито, передай ему, чтоб меня больше не беспокоил. Всю ночь за мной с ножом бегал, как при жизни. А эта рыжая стерва Ревека, его любовница, мне опять зубы скалила. Мераб, будь человеком, как своего брата прошу. Положи конец этому безобразию. Я устала. Все время на лекарствах. Аха, вот тебе, – с этими словами Циури крестообразно наливает вино в центр могилы. И тут же деловито останавливает Торнике, который пытается следовать ее примеру. – Вино экономь. Еще наших могил штук восемь впереди. Это только своим людям.

Бутылка с вином прячется в сумку, и тройка продолжает следование по маршруту.

Внезапно Циури делает стойку около ухоженной могилы с вьющимися розами. Она кладет принесенный букетик цветов у доски с надписью и начинает всхлипывать:

– Анзор… генацвалос дейда… почему твоя тетя не умерла раньше тебя… Какой парень был! Тариэл, вылитый Тариэл[8 - Герой поэмы «Витязь в тигровой шкуре».]. От своей культуры, бедный, умер. Пошел в Москве в ресторан, вино выпил, закусил, туда-сюда… Вдруг поперхнулся, закашлялся. Совсем синий стал… Ему бы рыгнуть от души. А он людей постеснялся. Задохнулся и тут же скончался. Ему обильно вина нальем. Пусть там всегда радуется! – Циури смахивает набежавшую слезу пальцем-сарделькой.

Вино ручьем льется на сухую, потрескавшуюся землю.

Циури вопросительно смотрит на Торнике:

– Ты какие куришь

– Парламент. А что? – недоумевает племянник.

– Ох, Токо, Токо, не думаешь ты о своих легких. – журит его Циури и требует. – Ну-ка, положи ему несколько сигарет. Ему нужнее. Пусть Анзорик там насладится.

Торнике, не найдя что ответить, покорно кладет сигареты рядом с горящими свечами.

Циури в заключение крестится и ведет парочку дальше.

Торнике от нечего делать рассматривает надгробия.

– Ой, смотрите, – кричит он обрадовано, – тут, наверно, вор в законе похоронен! – и указывает на внушительный памятник человека, под которым стоит только имя «Заза».

Циури и Элла смотрят в указанном направлении. Первая со значением цокает языком, оценивая величину затрат. – О-о-о, сразу видно, уважаемый человек. И ему вино надо, и сигареты, если остались.

– А что, тетя Циури, вы его тоже лично знали? – удивленно взглянула на нее Элла, которую кажется, раздражают чересчур частые незапланированные отступления от цели.

– Да нет, деточка, что ты говоришь! – машет на нее руками Циури. – Где я, а где вор в законе? Просто почему не сделать приятное хорошему человеку? – и отбирает у Торнике пластмассовую бутылку. – Его вон сколько людей уважали, какие деньги вложили!

У Торнике дрожат ноздри от внутреннего смеха. Он вежливо трогает тетушку за руку.

– Посмотрите туда! Там какой-то профессор похоронен. Может налить ему за компанию. С понтом алаверды. От нашего стола вашему столу.

– Ох, оставь, пожалуйста, – сердится глава «святого дела», – обойдется этот бумажный червяк и без нашего вина!

Инцидент исчерпан и все трое идут дальше.

Перед ними возникает семейная могила с огромной доской, на которой значится, что здесь покоится семья Апциаури: отец, мать и трехлетняя дочь, погибшие в автокатастрофе.

Торнике, пробежав надпись глазами, с восхищением рассматривает барельеф белого ангела, поднявшего голову к небу.

Циури, долго шевеля губами, наконец-то одолевает длинный текст на мраморе и начинает всхлипывать.

– Бе-едная девочка! Мамина радость!… Это куда Бог смотрит? Вай. Вай… Почему такая старуха, как я, не умерла вместо тебя?

Потом, вытерев непрошенные слезы, Циури резко поворачивается к виноноше – Торнике и командует голосом бригадного генерала:

– Давай все вино сюда! – и царским жестом опорожняет остаток бутылки со словами. – Аха, вот вам! Спите спокойно, мои золотые.

Затем Циури как-то буднично говорит Элле:

– Вот и все, дорогая моя Элико, можно идти домой.

– Как домой? – не поняла племянница, – мы еще не дошли до дедушки и бабушки.

– Эх, – отмахнулась от нее Циури, – какой смысл идти туда по такой жаре, да еще и с пустыми руками. Вина нет, свечек тоже.

– Может, все-таки дойдем, посмотрим, – запротестовала Элла. – Нам уезжать скоро…

Циури одарила ее снисходительным взглядом, будто та сморозила несусветную глупость:

– А что там смотреть? Это вам не сериал по телевизору. Тут надо дело делать. А то, считай, напрасно пришли.

И она решительно поворачивает назад, не слушая никаких возражений. Но тут же предлагает компромисс: