Лебединая Дорога

– Быстро же ты зарыл мою старуху, сын Виглафа… А я бы совсем не отказался взглянуть, много ли прибавилось у неё морщин.

Такие слова и таким голосом от Рунольва Скальда можно было услышать единожды в жизни. Халльгрим понял это и сказал:

– Ты сам знаешь, что я тебя сюда не звал. Но раз уж ты приехал, будь гостем. Мы ещё не всё сделали здесь, что собирались.

Тогда Рунольв хёвдинг спешился и махнул рукой своим молодцам. Те живо привязали коней, и работа возобновилась как ни в чем не бывало. Все вместе они привели в порядок вершину холма, а потом принесли с берега тяжёлые плоские камни и отметили ими могилу, выложив контуры длинного корабля, обращённого носом на юг.

Вечером, когда собрали пир и внесли столы, и рабы прикатили заморский бочонок, и хмельной рог по обычаю отправился вкруговую, Рунольв Раудссон, хозяин Торсхова, впервые заметил странно одетую незнакомку, сидевшую рядом с Хельги.

Он спросил:

– Кто это, Хельги? Никак ты женился?

Хельги вздрогнул так, словно в него угодила стрела. Халльгрим ответил за брата:

– Нет. Это гостья.

Рунольв, по счастью, в дальнейшие расспросы пускаться не стал. А Звениславка глядела прямо перед собой и всё видела тёмную внутренность сруба, и медленно остывавшую тушу коня, и несчастных рабынь, и саму госпожу, освещённую тусклым огоньком.

Вот приподнимается конь… Встают, отряхивают платья служанки… И Фрейдис садится в повозке, а горбунья берёт в руки вожжи… Глухо ржет, ударяет копытом чудовищный конь… и растворяется перед ним бревенчатая стена.

Ледяным холодом тянет оттуда, из темноты. В последний раз вспыхивает и гаснет маленький светильник. Необъятная ночь заполняет всё вокруг. Только шелестят во мраке шаги рабынь да поскрипывают колёса повозки, увозящей госпожу Фрейдис в далёкий путь.

Рунольв со своими людьми прожил у братьев три дня, в течение которых ничего не произошло. А потом уехали, и он, и Эрлинг, – каждый к себе.

12

Нет бедствия хуже неурожая!

Бывает неурожай хлебный. Бывает недород скотный. И ещё неурожай морской, когда рыба уходит от берегов. Поодиночке эти бедствия случаются почти каждый год, и люди поневоле привыкли с ними справляться. Но трудно выжить, если все три наваливаются разом…

Потому-то приносят в жертву конунга, оказавшегося несчастливым на мир и урожай. И чтут колдунью, умеющую наполнить проливы косяками сельдей. И самый бедный двор редко обходится без пиров, устраиваемых по обычаю – трижды в год.

Первый пир собирают зимой, когда день перестает уменьшаться. Потом весной – на счастье засеянным полям. И наконец, осенью, когда собран урожай и выловлена треска… Это жертвенные пиры. Плохо тому хозяину, которого бедность вынуждает ими пренебречь! Бог Фрейр, дарующий приплод, может обойти милостью его двор. А удача – оставить.

В Торсфиорде ни разу ещё не забывали об этих пирах. Вот только соседей в гости здесь не приглашали. Рунольв пировал у себя в Торсхове, Виглафссоны – в Сэхейме. К старшим братьям приезжал ещё Эрлинг, и Хельги принимал его ласково, ведь не дело ссориться в праздник.

Раньше в Сэхейм заглядывал иногда херсир по имени Гудмунд Счастливый, старый друг Виглафа Хравна. Тот, что жил на острове в прибрежных шхерах, в трёх днях пути к югу. Однако теперь его паруса с синими поперечинами появлялись в Торсфиорде всё реже. Шесть зим назад Гудмунд херсир потерял единственного сына Торгейра и с тех пор сделался угрюм…

А приезжал ли кто к Рунольву – того Виглафссоны не знали и не хотели знать.

Когда подошло время осеннего пира, Видгу по обыкновению послали за Приёмышем. Видга посадил Скегги в свою лодку и спихнул судёнышко в воду. Хельги сказал ему:

– Только пускай Эрлинг в этот раз не привозит с собой Рунольва!

Накануне праздника Хельги подарил Звениславке золоченые пряжки: скреплять на плечах сарафан, который здешние женщины носили составленным из двух несшитых половинок. Звениславка не торопилась заводить себе чужеземные одежды – однако застёжки понравились. Каждая была почти в ладонь величиной, и между ними тянулась тонкая цепь. Другие цепочки свешивались с самих пряжек. Можно привесить к ним игольничек, обереги, маленькие ножны с ножом…

С обеих фибул смотрели усатые мужские лица. Грозные лица… Хмурились сдвинутые брови, развевались схваченные бурей волосы, сурово глядели глаза. Одно выглядело помоложе, другое постарше. Пряжки как бы говорили: смотри всякий, что за человек подарил нас подруге. Он такой же, как мы. Обидишь её – не спасёшь головы!

Хельги был вполне ровней этим двоим. Хотя, правда, ни бороды, ни усов не носил.

– Нравится? – спросил он Звениславку. – Носить станешь?

Она ответила:

– Спасибо, Виглавич…

Он опустился на лавку и велел ей сесть рядом. И посоветовал:

– Носи так, чтобы смотрели один на другого. Это Хёгни и Хедин, древние конунги. Хедин полюбил дочку Хёгни и увёз её от отца. Хёгин погнался за ним и настиг, и девчонка не помогла им помириться. Тогда они повели своих людей в битву и полегли все до единого. Но девчонка была колдуньей и ночью оживила убитых. И я слышал, будто они по сей день рубятся друг с другом где-то на острове, а по ночам воскресают из мертвых!

Мимо них из дому и в дом сновали рабыни и жёны. Ставился хлеб, бродило пиво, готовилось мясо.

Хельги сказал:

– Я знаю, как выглядят твои пряжки, потому что это я велел старому Иллуги их сделать, и я видел их готовыми.

Он взял её руку и положил на своё колено. Стал перебирать пальцы.

– Вот только тогда я думал, что они будут подарком моей невесте. И не тебе я собирался их подарить. Да и ты, как я думаю, не от меня хотела бы их получить. Расскажи про жениха!

Звениславка опустила голову, в груди поселилась тяжесть: ох ты, безжалостный!

– Что же тебе про него рассказать?

– Ты называла его имя, но я позабыл.

– Чурила… Чурила Мстиславич.

– Торлейв… Мстилейвссон, – медленно повторил Хельги. – Все имена что-нибудь значат. Мое значит – Священный. А его?

– Предками Славный…

Хельги похвалил:

– Хорошее имя.

Звениславка подумала и добавила, невольно улыбнувшись:

– А кто не любит, Щурилой зовёт. Рубец у него на лице-то… Вот и щурится, когда обозлят.

– Шрам на лице не портит воина, – сказал Хельги. – Потому что у трусов не бывает шрамов на лице. Твой конунг красивее, чем Халльгрим?

Звениславка долго молчала, прежде чем ответить:

– Такой же… только черноволосый.

– Стало быть, твой конунг некрасив, – проворчал Виглафссон. – Черноволосый не может быть красивым, даже если он смел.