Царский витязь. Том 2

– Мамонька едет, – выговорил первак обречённо.

– Борзую упряжку взяла…

Дядька неожиданно достал пальцами снег:

– Ты, парень, кланяйся Неуступу от Мешая-десятника.

По ручью на омуток вырвались псы, во весь дух мчавшие вёрткие санки-лодочку. Дома у Светела такие назывались керёжами.

Псы тотчас кинулись к молодым хозяевам ластиться. Даже четвертуня, ошеломлённый, потерянный, неволей подхватил псицу, с визгом прыгнувшую на грудь. Светел аж позавидовал. Хвойка неудержимо заулыбался, убирая лицо от проворного языка. Звери чуяли тяготившую воздух беду, силились отвести её, как умели. Светел ловил смутные обрывки их мыслей, как некогда Зыкиных.

Санками, пригнувшись, правила маленькая женщина – вся белая от налипшего снега, узора на одежде не разберёшь. И меховая личина была такой же мшисто-серебряной, как у сыновей, пока те друг через дружку падать не начали. Цепкие глаза в опушённых инеем прорезях мигом оценили увиденное.

– Уж ты, батюшка добрый молодец, несмышлёнышей моих помилуй, – неожиданно сильным, низким голосом обратилась она к Светелу. – Ребята у меня ласковые… одна незадача, без отцовской строгости возрастают, баловники.

Слова были словами мольбы, однако чувствовалось – мамонька привыкла к исполнению своей воли. Светел нашёл взглядом Мешая. Былой гроза колодников стоял скромно в сторонке. Не сказать прятался, но и на глаза зря не лез.

Светел поклонился женщине:

– Я твоим сыновьям, почтенная матерь, уже всё сказал. Они со мной согласились.

Обращение, подхваченное у воеводы, казалось весомым, древним, торжественным.

– О! Не врут люди, впрямь сеггарович, – без удивления отметила мамонька. И рявкнула на всех сразу: – А ну живо лыжи вздевай! Дома дел – туча нерассветалая. Ишь, взялись мне гулять!

Цыкнула на псов, развернула упряжку. В сопровождении пятерых детин поехала по ручью обратно. Столбы медлительного снега скоро превратили идущих в серые тени, погодя укрыли совсем.

Светел обернулся навстречу Веселу, вылезавшему из кустов. Коготкович затягивал пояс, так и не послуживший пращой. Он казался разочарованным, но быстро ободрился.

– Видал? – сказал он Светелу. – У неё и упряжку сука ведёт.

Из мелких ёлок, творя обережные знаки, выполз Путилин работник.

– Вот какое нестроение получается, когда баба мужиком верховодит.

Светел мог возразить: его самого мама с бабкой на ноги поднимали. Но спорить охоты не было – промолчал.

Кружало

Перепутное кружало, как все сродные заведения, стояло на грельнике. Это оттого, что ко времени, когда люди вновь захотели ездить друг к другу и останавливаться в кружалах, у каждого зеленца уже был хозяин. Кружала стали рукотворными островками тепла. Всякий мог здесь выбить сосульки из бороды, подержать у печного бока ладони, потешить брюхо горячим. Неделю ночевав на морозе да закидывая в себя, как поленья в костёр, рыбные прозрачные стружки, – харчевнику заплатишь без скупости. Звонким медяком, съедомым припасом, толикой товара, взятого на продажу. А если, вырываясь из кромешной пурги, ты где-то потерял даже хворост, заготовленный в подношение негасимой кружальной печи, тебя всё равно накормят и обогреют. Знает правильный харчевник: добро возвратится. Спустя время, издалека, через множество рук…

Поэтому самый разгульный вольный люд в кружале ведёт себя тихо. И даже люто враждующие дружины, сойдясь волей случая под одним кровом, откладывают вражду.

Нынешний день не сулил оставить Путилу внакладе. Когда двое отроков и работник воткнули в снег беговые ирты, парни уже начали таскать в дальний амбар мешки с мороженой птицей.

– Беги помогай, – сказала Светелу Ильгра. – Где бродил, Незамайка? Мы думали – вражью рать побеждаешь!

Он хотел ответить, Весел опередил:

– А не пришлось, государыня! Мамонька наехала, сынков домой заворотила.

– Вежливые отроки у вас, – сказал воеводам Путила, вышедший встречать дорогих гостей. – Правда, слыхал я, при Хадуге Жестоком за такую почтительность на каторгу попадали. Есть, мол, царь, есть царица, а кроме них, государский почёт – ни-ни, никому!

– Нынешний владыка андархов хоть и тёзка Жестокому, но не так ревнует о власти, – сказал Коготок.

– А что о ней ревновать, – медленно проговорил Сеггар. – Одни хлопоты.

Путила вздохнул:

– Говорят, Справедливый Венец носить трудно, больно и страшно. Даже не всякому праведному он впору.

– А другие бают – власть лакома, – засмеялся Потыка. – То-то царевичей Аодхов, якобы спасённых, в первые годы дюжинами считали. Пока Высший Круг притязателям кнута для начала не посулил.

Харчевник и с ним согласился:

– Всяк хочет пусть на развалинах, но самодержцем воссесть. Верно ли сказывают, сведомые, будто праведного Гайдияра венчать на царство хотели? Слышно, его вторым Ойдригом Воином величают…

Неуступ нахмурился, промолчал. Не хотел вспоминать, как отчаянный царевич разводил его с Ялмаком.

– Плохо плечам без головы, – осторожно продолжал Путила. – Есть ещё слух, будто молодому Эрелису венец прочат. Вот войдёт во все лета… Верить ли? Люди бают, царь-собиратель потребен, справедливец, делатель неустанный… Велика ноша, выдюжит ли плечико молодое?

– Справится, – буркнул Сеггар.

Путила не для красного словца вспоминал Хадуговы казни. Простому мирянину страшно судить о делах престола. Тем более сомневаться. Но, доверяя воинской чести, харчевник всё же спросил:

– А… благодать царская не расточилась ли? В нашем заглушье чего не болтают… Прежние цари касанием десницы кровавые раны лечили, хворых на ноги поднимали. Он же лишь седьмым сыном был раньше?

– То ли дело Гайдияр, прежде одиннадцатый! – захохотал скорый разумом Коготок. – С Гайдияром, брат Неуступ, мы бы уже на Светыни стояли. Вот только кто с какой стороны? Ты, говорят, дикомыта в отроки взял?

Сеггар смотрел на занятых работой парней. Угловатые мешки, за которые Путилины ребята брались вдвоём, Светел один вскидывал на плечо. Без натуги, привычно.

– А истинный Аодх, если впрямь уцелел, небось в безвестности перемогается, – задумался Коготок. – Сколько ему лет сейчас? Женился небось и не знает, что семя царское множит!

Сеггар промолчал.

В амбарных дверях отроки толкнулись плечами.

– Мамонька, значит… – сказал Светел.

Весел не остался в долгу:

– А тебя, значит, одного Неуступ твой посылал? Одна Царская на дороге стояла?

Светел, вспыхнув, насовсем раздумал спрашивать его о древней песнице. Но пока возились со вторыми санями, работа отогрела сердце, он решил, что искра славнука была важнее глупых обид. Когда позвали в избу, за большим и малым столом рассаживались по чину. Потыкину суложь с сынишкой устроили отдельно, в тихом углу. Бабе-детнице не место за дружинным столом. А вот Ильгра с Нерыженью вновь сели среди мужей. Они были воины.

Весел на своей стороне оказался у самого края столешника. Светелу и того не досталось: наверно, витязи Царской были пошире в плечах. Зато коготковичи казались завидно молодыми, весёлыми, лёгкими.

– Всё тех же стариков водишь, Неуступ, – поддразнил Потыка.