Там, где лес не растет

Берег здесь был покрыт крупной, обкатанной до гладкости галькой, а кое-где – большими круглобокими валунами. Там и сям громоздились толстые обломки льдин, неведомо как выползшие на сушу. Коренга осторожно провёл между ними тележку, заранее прикидывая, где развернётся, как будет выбираться обратно… Что поделаешь, много было у него хлопот, о которых другие люди, обладатели крепких и ловких тел, даже не подозревали. Он предпочитал думать, что и у них имелись заботы, коих он, увечный, счастливо избегал. К примеру, он мог не опасаться неумеренно драчливых парней, которые, выхлебав лишку пива, искали, о кого бы почесать кулаки. Задираться с калекой – совсем себя не блюсти. Таких конченых людей было на свете всё же немного, и добрые Боги до сих пор Коренгу мимо них проводили…

Морской берег отличался от озёрного ещё и тем, что, несмотря на пресность воды, по её краю совсем не водились кусты. Даже сизая жилистая трава росла в отдалении. Коренга решил про себя, что это из-за суровых бурь, беспощадно хлеставших волнами. Достигнув края воды, он присмотрел было местечко за валуном, чтобы укрыться, как привык укрываться за лесной зеленью. Однако вовремя сообразил, что на пустынном берегу к нему вряд ли кто подойдёт незаметно, и прятаться раздумал.

Пёс, отпущенный с поводка, для начала сунулся мордой ему в руки, потом повернулся и, косясь на хозяина, прихватил зубами угол кожаной попонки. «Надоела, сил нет! – внятно говорил его взгляд. – Может, снимешь уже наконец? Размяться охота…»

Коренга потянулся было к завязкам, но сразу одумался и опустил руки. Если кто всё же подсмотрит за ним самим, это ущемит лишь его стыдливость, беспомощную стыдливость заскорбыша[5 - Заскорбыш – заморыш, изнурённый болезнями человек или животное.]. И не более. А вот короткое послабление любимцу могло обернуться погибелью всего путешествия. Путешествия, в которое Коренгу с надеждой снаряжали не только мать с отцом – целый род. Все дети Кокорины.

И он со вздохом взъерошил косматую лобастую голову:

– Прости, Торо?н[6 - Торо?н – внезапный порыв ветра, шквал, а также удар «тычком».]. Рано ещё. Уж ты, малыш, потерпи…

Понятливый пёс тоже вздохнул – что ж, дескать, хоть и тошно, а потерплю, коли велишь! – и, оскальзываясь когтями, полез через торос вынюхивать нечто интересное на той стороне. Коренга знал, что кобель обязательно предупредит его о чужом человеке, и не стал больше оглядываться. Повозившись в тележке, он что-то сдвинул под собой, отщёлкнул, открепил… И осторожно выволок довольно объёмистый черпачок, особым образом устроенный и снабжённый непроливаемой крышкой.

Это было ухищрение против ещё одного скаредного[7 - Скаредное – мерзкое, дрянное.] свойства его никчёмного тела. Плотские отходы не желали удерживаться внутри, смирно дожидаясь посещения нужника или иного укромного места. Всё так и шло своим чередом, большей частью, конечно, очень некстати. Спасибо отцу, которого несчастье первенца превратило в великого изобретчика! Придуманный батюшкой черпачок избавил Коренгу от ежечасных и притом постыдных мучений. Пустяк вроде бы. Даже смешной. Особенно в глазах здорового человека, чьи черева? радостно принимают пищу и после спокойно, с достоинством опорожняются. А вот Коренга без этого пустяка даже за околицу своей деревни вряд ли выбрался бы. Не говоря уже ни о каком Галираде, подавно о Фойреге за морем!

И получалось, что от не стоящего упоминания пустяка зависела судьба целого рода, называвшего себя Кокориными детьми. Кому смех – а оно вон как в жизни бывает.

Коренга разрыл гальку руками и складной лопаткой, сохранявшейся в его доброй тележке. Опорожнил черпачок, сполоснул в луже, устроил на прежнее место и заровнял ямку. Голоногий купец, хозяин «Чагравы», в очередной раз подтвердил славу своего племени, гласившую, что арранта никто не превзойдёт в умении болтать языком. Он не только всех зевак, но даже самого обворованного заставил смеяться над происшедшим. Коренгу сразу забыли винить в том, что он не спустил пса догонять скрывшегося татя. По зрелом размышлении, впрочем, молодой венн умерил свою признательность купцу. Он понимал: аррант взял его сторону не оттого, что уверился в праведности его поступка, а скорее из нежелания лишаться гостя на своём корабле… и с ним платы, которую тот мог принести.

Эта самая плата, кстати, теперь заставляла Коренгу с гораздо меньшим ужасом думать о воде, собиравшейся просочиться между тростниковыми вязанками корабля чернокожих. Может быть, он всё-таки сделал ошибку, выбрав аррантское судно?.. Купец Ириллир, похоже, сразу смекнул, что Коренга нипочём не расстанется со своим псом, и… для начала наотрез отказался брать его на корабль.

«До Фойрега – четверо суток пути, – сообщил он венну. – Что же, твой кобель на палубе будет гадить всё это время? И потом, я только что вполне убедился в остроте его зубов и превосходной свирепости нрава. Он же мне всех людей сразу перекусает! Ну и кто, по-твоему, будет с парусом управляться, когда навалится шторм?»

Коренга уже знал: «нет» в устах оборотистого купца означает, скорее всего, «давай поторгуемся». Так оно и получилось. В конце концов он добился для Торона места на корабле, отсчитав Ириллиру за своего спутника вдвое бо?льшую цену, чем за себя самого. Правда, три четверти этих денег аррант посулился вернуть, если до самого Фойрега пёс не осквернит палубу и ни разу никого не укусит. Посулился – но как знать?.. Мужик он, судя по всему, был прижимистый. Заго?мзит денежки, поди их с него потом получи. Так что венн с ними мысленно попрощался.

«Ещё кое-что, – пряча серебро, сказал Коренге купец. – Ты – гость корабля, честно оплативший плавание, и можешь для удобства находиться в покойчике. Они там, внизу, тебе покажут, где место есть. А вот пёс твой, прости, уж пускай побудет на палубе. Многие стремятся плавать со мной, и не в последнюю очередь оттого, что корабль у меня чистый, не провонявший ни тухлой рыбой, ни свиньями в клетках. Как я объясню достойным гостям, почему с некоторых пор у меня всё в собачьей шерсти и по углам псиной разит?»

«Ну тогда и я с ним на палубе буду», – мгновенно ответил Коренга, и аррант пожал плечами: поступай, дескать, как знаешь. Лишь позже молодой венн смекнул, что купец, выторговав у него приличный залог на случай осквернения и покусов, не иначе как примеривался выманить ещё денежек за покойчик под обещание, что там не останется ни запаха, ни клоков пёсьего пуха. Ириллир определённо был не дурак, значит, должен был видеть, что пёс у Коренги добротно ухожен и совсем не вонюч. Не какая-нибудь шавка смердящая. Теперь Коренга слегка досадовал на себя за оплошность. С другой стороны, обещанные покойчики для удобства гостей располагались «внизу». Стало быть, опять по другую сторону крутых корабельных лесенок и высоких порожков. Поди достигни… Разве только от смерти спасаясь…

Коренга понимал, что купец, скорее всего, не насмешничал. Просто у него самого имелись две ноги, и обе здоровые. Молодой венн подставил лицо ветру и подумал о том, что в открытом море на палубе будет, наверное, холодно. Что ж… Вряд ли много холодней, чем зимой в лесу во время падеры[8 - Падера – пурга, снежный вихрь.]. А её, падеру эту, они с Тороном не раз посрамляли.

Ещё ему вспомнилось, как, разговаривая с аррантом, он вновь покосился на мономатанский корабль… И увидел любопытную козу, выглядывавшую из тростниковой же круглой надстройки на палубе. Коза жевала лиственный веник и выглядела довольной, бодрой и нимало не удручённой жизнью на корабле. Закутанный в шубу мономатанец походя дотянулся и почесал ей лоб, коза доверчиво к нему потянулась… Может, Коренга всё-таки сделал ошибку? Может, чернокожие были сердечными и простыми людьми, уважавшими доброе зверьё, а их непривычная с виду лодья вовсе не собиралась разваливаться посреди моря?.. И Коренге следовало немедля забрать у Ириллира свои денежки, оставив несколько сребреников «за обиду», и со всех пёсьих лап и тележных колёс поспешать на мономатанское судно?..

Может. И даже наверное. Одна беда – родное племя Коренги славилось тем, что, ударив по рукам, от уговора не пятило.

– Назад из Фойрега непременно с мономатанцами поплыву, – хмуро пообещал он вслух то ли серому валуну, то ли ямке, которую только что закопал…

Торон, сопевший и царапавший что-то когтями на той стороне ледяного тороса, услышал слово «назад», громко фыркнул и проворно предстал перед хозяином. Коренга взял его на поводок и поехал обратно в город. Как бы то ни было, сказал он себе, корабль Ириллира, стылая палуба и прочие досады – это не навсегда. До столицы страны Нарлак всего четверо суток пути морем. Только-то. А там, в совсем уже чужедальней земле, чего доброго начнётся такое, что и сольвеннский Галирад родным домом покажется, и смешно будет вспомнить, как волновали его глупые пустяки вроде выбора правильного корабля!

И всё-таки он не мог отделаться от ощущения, что к его рассуждениям незримо прислушивалась сама Хозяйка Судеб. Прислушивалась, качала головой, усмехалась. А веретено в неутомимой руке плясало, кружилось, принимало только что выпряденную нить…

Глава 5

Вспомнить да улыбнуться

Ириллир собирался отправиться в путь назавтра, ближе к полудню, когда, по его словам, ветра и порождаемые луной токи морских приливов будут сочетаться благоприятней всего. В чём тут дело, Коренга не особенно понял, но размеренное дыхание моря, происходившее два раза в сутки, было замечено им и показалось величественным, и он решил, что многоопытный аррант, верно, знал, о чём говорил.

Между тем день едва успел приблизиться к середине, ещё далеко было даже до вечера, не говоря уже о завтрашнем полудне. Коренга решил немного посмотреть город. «Помни, зачем пустился в дорогу, но и по сторонам зорче оглядывайся! – наставляла его бабушка. – Вернёшься, нас, старых, дивными сказками позабавишь!»

Ему не понадобилось спрашивать дорогу, чтобы добраться до крома. Славная крепость, господствовавшая над Галирадом, и без того была видна отовсюду. Гроза врагам, а жителям города и окрестных земель – оплот и заступа. Коренга даже подождал некоторое время против раскрытых настежь ворот, думая ненароком увидеть государя кнеса или госпожу кнесинку, но те так и не показались. Может, в хоромах сидели, а может, выехали куда… Коренгу посетила отчаянная мысль спросить отроков, стоявших у ворот при оружии, дома ли славные правители города. Подумав, он счёл такой расспрос неподобным и, ещё чуть-чуть подождав, молча покатил дальше.

Часть улиц была застроена жилыми дворами. Там было тихо и чисто, но из-под любой калитки могла вылететь не в меру воинственная собака, почитающая «своим» не только двор за забором, но и улицу перед ним. Одни псы бешеным лаем провожали тележку и веннского кобеля, другие встречали. Нападать они не дерзали, но Коренге скоро надоел беспрестанный брёх, и он свернул назад к пристани, к торговым рядам.

Здесь было шумно, а под колёсами хрустела ореховая скорлупа. Зато улицы состояли из сплошных мастерских, зачастую посвящённых ремёслам, о которых слыхом не слыхивали в веннских лесах. Например, можно было увидеть вывеску в виде белого развёрнутого листа и при нём – перо да чернильницу. Или нечто даже более диковинное, вроде резного изображения пышного кренделя, усыпанного орехами и маком… Коренга не первый день был в пути, успел насмотреться на погосты с их постоялыми дворами, где жизнь и достаток определялись числом проезжих гостей. И всё-таки не мог до конца привыкнуть к тому, что хлеб пекли не просто для себя, но ещё на продажу.

Как это – хлеб продавать?.. А вот люди продавали, и ничего, и не разверзались над ними гневные Небеса. И он, Коренга, тот хлеб покупал и ел, и тоже ничего, даже и живот узлом не скрутило…

Зачастую искусники работали прямо на виду. Возле каждого легко можно было просидеть весь остаток дня, зачарованно наблюдая. И конечно, почти при каждой мастерской тоже обитала собака, но здешние псы были мудрей визгливых шавок и одуревших на привязи цепняков, стороживших дворы. Они явно привыкли, что мимо день-деньской снуют самые разные люди. А с людьми – их четвероногие спутники. Каждого гонять начинать, это что же получится? И разбойники-псы мирно полёживали у хозяйских порогов, притворяясь, будто ничего кругом не видят, не слышат.

Коренга знал: любая лавочка здесь была такова, что, заглянув внутрь, непременно увидишь вещицу, с которой окажется невозможно расстаться. Как именно это происходит, он успел понять ещё по дороге сюда, бывая в людных селениях и беседуя с ремесленниками, надеющимися продать свой товар. До сих пор молодого венна выручала наследная нелюбовь его племени к принятию поспешных решений… и привычка мысленно оглядываться на оставшихся дома, заново вслушиваясь в наставления старших, подходящие к случаю.

Правду молвить, наставления были весьма противоречивого свойства. «Деньгам веди строгий счёт, – вразумлял дедушка. – Половину сразу отложи и храни свято: пригодится уплатить тому человеку. Да помни, что сперва тебе надлежит его отыскать. А после – вернуться назад…»

«Но и себя побаловать не забывай, – шептала мать, гладя русую голову первенца, которого, как она понимала, ей предстояло, может быть, проводить навсегда. – Серебро придёт и уйдёт, его могут украсть или неправдой выманить у тебя. А так хоть останется, о чём вспомнить да улыбнуться…»

Дедушкина мудрость, твёрдо хранимая в памяти, помогла Коренге миновать лавку горшечника, хотя миски и кружки, выставленные на продажу, были сплошь таковы, что снятое молоко, налитое в них, должно было сразу обернуться толстыми сливками, а крапивные щи – превратиться самое меньшее в густой мясной взвар. Почтенный гончар даже не нахваливал изделия своих рук. Он просто сидел за длинным дощатым столом, разрисовывая белую посуду зелёной, красной и голубой краской. Высохнет краска, потом побывает в печном жару… То-то весело будет по очереди запускать ложки в такую мису, выставленную на стол! «Домой привезу… – размечтался было Коренга. Вспомнил строгого дедушку и оборвал себя: – На обратном пути!»

Рядом располагалась мастерская гранильщика. Здесь торговали дивными самоцветами, сулившими оборону от недоброго глаза, от болезни и яда… и, между прочим, от опасностей дальней дороги. Эту лавку миновать оказалось проще. Рубаха Коренги была щедро снабжена вышивкой, сделанной материнской рукой. Из тела, облачённого в такую рубаху, поди-ка вытряхни душу. А под рубахой на груди покоились обереги, хранившие ещё прапрадеда. И оттого Коренга не особенно верил в дивную благую силу камней, покупаемых у чужих людей на торгу.

Далее прямо на улице стояла палатка торговца пряностями. Запахи она источала всё такие, что Торон замотал головой и несколько раз смачно чихнул, а сам Коренга подумал: если приправы соответствовали своим ароматам, с ними можно было уплетать за обе щёки опилки. Его племя любило сдабривать пищу укропом, купырьем да шаружником[9 - Купырье, шаружник – народные названия пряных трав: петрушки и базилика.]; вот бы привезти домой по горстке всего, что благоухало в палатке, и пусть бы мать позабавилась, разбираясь, что лучше подойдёт к тушёному зайцу, что добавит вкусу квашеным груздям, а что – медовому тесту…

От таких мыслей у Коренги заворчало в животе, он понял, что здорово проголодался. А тут ещё из палатки, сопровождая разборчивого покупателя, вышел сам продавец. Вместе они высыпали щепоточку чего-то чёрного в небольшую склянку с водой, покупатель с силой взболтал помутневшую смесь, долго нюхал её, рассматривал на свет, даже вылил немного себе на ладонь… И наконец довольно кивнул и направился обратно в палатку, видимо убедившись: товар не подделка, душистые крупинки вправду намолоты из заморского ореха, а не скатаны за углом из глины с отрубями и маслом. Коренга поймал себя на том, что придерживает пса, собираясь последовать за покупателем пряностей… И вновь сурово усмирил несвоевременное желание: «На обратном пути!»

Кобель ретиво повлёк его дальше, радуясь избавлению от немыслимых запахов… И вот тут Коренга резко дёрнул поводок, останавливая тележку. Потому что неподалёку от палатки, возле глухой длинной стены какого-то дома, стоял простой деревянный прилавок, а на нём…

Вот это и называлось – попался.

Бродил, значит, бродил себе по торговым улицам и рядам и думал уже, будто все искушения одолел. И вот – на тебе пожалуйста. Такое, мимо чего пройти ну никак невозможно.

На прилавке ровными рядами, корешками вверх, лежали книги. Самые настоящие книги. Десятка два разных. А может, даже целых три…

За прилавком на деревянной скамеечке сидел пожилой осанистый продавец. И разумеется, тоже читал книгу. Читал, не водя пальцем по строкам, даже губами не шевеля… И временами весело улыбался чему-то.

Читать Коренгу приохотил тот же купец, что выучил его худо-бедно изъясняться на чужих языках. Приохотил, понятия не имея, что грамота перевернёт всю жизнь нечаянного ученика и в итоге отправит его за тридевять земель в это самое путешествие. И сделала это одна-единственная книга, которую до сих пор Коренге довелось держать на коленях. Книжка-всезнайка[10 - Книжка-всезнайка – энциклопедия.] о разных чудесах, постигнутых мудрецами ближних и дальних земель… Ну и написанная, само собой, наиглавнейшим мудрецом среди прочих.

Коренге было известно со слов соплеменника, что книг на свете, вообще-то, превеликое множество, что повествуют они каждая о своём… и к тому же порой различаются между собою не меньше, чем добрый мёд, собранный с донниковых лугов, – и сладенькая кашица, которую вороватые торговцы порой всучивают людям, не знающим толку. То есть умом он всё это понимал… И тем не менее замер, не в силах отвести взгляд от прилавка, покоившего, как ему казалось в это мгновение, все тайны Вселенной.

Он даже удивился про себя тому, что люди – галирадцы и приезжие – шли себе мимо, кто мельком взглядывая на лоток, кто вовсе не обращая внимания… вместо того чтобы, отталкивая друг дружку, наперебой устремиться к сокровищам, выставленным на продажу… Как он, Коренга, непременно поступил бы, будь у него денег в изобилии… да побольше места в тележке…

…Какое там – если бы он хоть просто стоял, как все они, на прямых, длинных и сильных ногах и мог, как любой из них, свободно заглянуть на этот самый прилавок. Находившийся, так уж оно получалось, примерно на высоте его носа…

– Воистину, в добрый час ты сюда пожаловал, друг мой.

Коренга даже не сразу сообразил, что торговец закрыл книгу, которую читал, и обращается к нему. А тот, похоже, успел вполне оценить и хитроумную тележку молодого венна, и его жгучее любопытство.

– Я вижу, – продолжал он, – ты из тех, кто восполняет телесную скорбь деятельной работой ума. Поведай же мне, что тебя влечёт сильнее всего, и я отвечу, есть ли у меня книги об этом. Может быть, тебя занимает устроение полезных механизмов? А может, тебе покажутся небезынтересными разыскания достославных умельцев, посвятивших свои дни укрощению и обучению всяческого зверья? Или, как человек путешествующий, ты любишь читать о дальних и диковинных странах?

Он знал, как болезненно обидчивы бывают увечные. И оттого не стал предлагать Коренге лечебники, в изобилии имевшиеся на прилавке. Коренга же так разволновался, что не сразу сумел вымолвить разумное слово в ответ.