Тайный воин

Сын взялся за вторую заготовку. Жог наконец поднялся, подошёл проверить, всё ли он правильно делает.

– Атя, – с большим облегчением сказал Светел. – Можно, я вон тот обрезок возьму дельницы подлатать?

И показал Пеньку изодранные рукавицы, счастливо избежавшие материнского глаза.

Жог даже удивился:

– Где растрепал-то так?

Мальчишка смутился, ведь отцу его воинские намерения могли не понравиться. Но куда теперь денешься, пришлось всё рассказать.

– Убью их… Ветра с Лихарем. – Подумал, докончил: – Если Сквара наперёд не убьёт.

Услышь Жига-Равдуша, ведро слёз пролила бы. Куда дитятко разлетелось, будто одного горя ей мало? Услышь Корениха, тут же задала бы внучку всяких дел, чтобы разом не до придури стало. Пенёк, сам былой стеношный разбивала, сперва только хмыкнул. Прошёлся туда-сюда. Неожиданно погладил усы… И наконец снова посмотрел на сынишку. Светлые камни верилы как будто обрели блеск. Жог мотнул головой:

– Вон кожи висят… Показывай, каково бьёшь.

И Светел показал. Въехал по кожам с левой и с правой, поднёс в разбор, всем телом вкладываясь в удары. У Ветра тотчас осиротели сусала, у Лихаря глаза уплыли под лоб, из носу потекла красная юшка. Ужо вам! Шутил волк с жеребцом, да зубы в горсти унёс!..

Он почти ждал, что Пенёк похвалит его, но тот лишь головой покачал:

– Руки разуй.

Светел стащил рукавицы. Костяшки были красными, распухшими и болели.

– Ты их, значит, как честный стеношник бить намерился? – спросил Жог. Невольно посмотрел на свою правую кисть с белеющим рубцом. – Дадутся они тебе сам на сам, как же. У них чести нет, они тебя издали стрелами утычут… Или как меня вот… – Он сжал кулак, поморщился, разжал. – Да сами будут не в тулупах овчинных с толстыми воротами, а в железных рубашках. А ты руки так-то разобьёшь, ни лука, ни меча, ни ножа толком взять не возможешь, о гуслях я вовсе молчу.

Светел слушал его, насупившись, упрямо наклонив голову. «А я всё равно мешок бить буду», – говорил его вид, но глубоко внутри он уже знал: отец прав. Жог давным-давно понял, как справляться с упрямыми сыновьями. Мальчишки удались таковы, что ломать, запрещать – без толку. Он сам был той же породы. Зря ли прозывался Пеньком.

Он прошёлся туда-сюда по ремесленной, тронул заготовки, стиснутые в станке. Вдруг спросил сына:

– Ты чего вообще хочешь? Себе чести? Или им смерти?

Светел подумал, ответил:

– Сквару вызволить хочу. А котляров примучить, чтобы больше не встали.

Жог прошёлся ещё. Взял кожевенный нож, пальцем испытал остроту.

– Был бы жив твой первый отец, – сказал он затем, – он бы посмотрел, что творят крапивники-котляры, и совсем их извёл бы. Ты мал был, не помнишь небось, как крапиву на репищах изводили…

Светел прошептал:

– Помню, атя…

– Её до последнего корневища если не выдернуть, не изживёшь, – продолжал Жог. – Вот будет праведный царь, да с верными вельможами, да с неприступной дружиной…

У Светела аж зачесалась правая половина груди, где пониже ключицы являлись в банном жару отчётливо различимые знаки. «И дядя Кербога то же самое баял. О праведном царе, пожалевшем сирот. А потом крапива завелась. Мораничи…»

Жог вздохнул.

– А то будто не думал я, как тебе жизнь жить, – проговорил он глухо. – Всяко не в Твёрже век вековать… Да вот… поторопили малость. А твоя судьба гордая… Чтобы Сквара… не зря…

Он запнулся, на лбу выступили холодные капли. Светел тут же подскочил к нему, схватил за руки:

– Атя, ты не надо про Сквару, живой он, я его домой приведу. Ты меня научи! Как мне их бить, чтобы не поднялись!

Жог перевёл дух, сел на скамеечку, но голову, как прежде, не свесил. Поставил перед собой сына. Положил ему ладони на плечи.

– Будет что будет, даже если будет наоборот, – повторил он присказку бабушки Коренихи. – Ты вот что послушай. Младших царевичей, сказывают, в Андархайне много витает, и каждый вперёд других кичиться горазд. Кто к жрецам с подарками, чтобы лествицу подправили, кто старших наследников извести норовит… Станут важные вельможи ещё одного слушать, если он, никто и звать никак, из лесу постучится? – И сам ответил: – Небось и до ворот не допустят.

Светел подумал было о Рыжике. О том, что люди, так неправедно и страшно живущие, поди, не захотят слушать даже симурана. Он тихо спросил:

– Как мне быть, атя?

– Если хочешь, чтоб слушали, сильным стать надо. Ты того прогони, у кого за плечами дружина.

Светел смотрел на него, молчал, напряжённо хмурился. Он видел захожую дружину в Торожихе, на прошлогоднем торгу. Спокойные такие, не задорливые мужики. Девки им улыбались наперебой, парни косились, но предпочитали не ссориться, это Светел крепко запомнил. А ещё взрослым витязям служили отроки. Ребята чуть постарше, чем он сам сейчас был. Они со Скварой тогда на дружинных смотрели издали… точно севляжки на симуранов…

С той разницей, что обычным псам летать никак не судьба, а толковые отроки сами однажды могли встать на крыло. Принять воинское достоинство. Иные – и воеводское.

А как они играли на гуслях!..

– Вижу, разумеешь, – сказал Жог.

Светел ещё не всё себе уяснил, только то, что дорога впереди обозначилась ухабистая и тёмная. Он очень тихо спросил:

– Благословишь ли, атя?

У Жога снова полыхнула в глазах боль, но не такая беспомощная, как по Скваре, а какая-то гордая.

– Благословлю, – пообещал он твёрдо. – Когда время придёт.

И некоторым образом было понятно, что срок измерялся не вёснами, не снегопадами, а его, Светела, упорством. Да не в колотушках безответному мешку, не в затрёпанных дельницах, а кое в чём поболее.

– Атя, – сказал он. – Теперь-то что делать мне, научи…

Жог притянул его к себе, обнял. Потом сказал:

– Воин неистомчив быть должен. На ногах крепок и станом надёжен, чтобы не свалили в бою. Чтобы раненого побратима нести. Возьми-ка на плечи… – И указал сыну черёмуховый кряжик возле стены. – Присядь с ним да под потолок выпрыгни. Возможешь?

– Возмогу, – нахмурился Светел. – Атя… а гусли что?

Жог улыбнулся:

– Так куда воину без гуслей. Они, если хочешь знать, главнее даже меча. Изначальные гусляры рождение мира приветствовали. Белый свет не остановится, пока гусли поют… Неси-ка дедушкины сюда!

Семья Жога Пенька жила в сильном зеленце. Не таком большом, чтобы держать своё купилище, но и не в каком-нибудь едва теплящемся хуторке. После Беды сюда собрались шабры из трёх лесных деревень, разошедшиеся потомки одного давнего праотца. Заново свели родство, назвались одним именем: Твёржа – и стали жить дружно, потому что иначе было не уцелеть. Прежние деревни теперь стали концами.