Те же и Скунс – 2

– Прививки – это когда всем. Их ещё весной будут, а уколы – только наказанным. Вовке Казначееву как сделали, у него сразу глюки пошли…

– Я тоже что-то такое слышал, – тихо подтвердил Лёша.

А молчаливый, побывавший во многих переделках Давид просто продолжал съёмку.

– А это что такое? – спросил вдруг Лёша. Практикант уверенно остановился перед добротной деревянной дверью, к которой как бы выводила полоса косметического ремонта, охватившая часть здания.

Маленькие обитательницы детдома посмотрели на взрослых мужчин, отвернулись и захихикали.

– Сюда тоже нельзя. Это гостевая. Сюда только старшие девочки ходят…

– И мальчики, – перебила вторая.

Обе рассмеялись. Смех маленьких девочек, имеющих основания считать себя опытными взрослыми женщинами, прозвучал жутко.

– Их сюда Дарь-Иванна присылает, – продолжала первая. – Когда дядьки приходят. Для развлечения…

– Чего-чего? – храня ставшую деревянной улыбку, выдавил Благой. Он перехватил многозначительный взгляд Лёши и почувствовал, что холодеет.

– Там хорошо, там диваны красивые. – В голосах юных «экскурсоводов» жутко сквозила мечтательность. – Там дядьки конфеты раздают и бананы…

– Для развлечения? – тоном придурковатого взрослого поинтересовался Лёша, и Благой про себя поразился его выдержке. – Для какого?

– Какого, какого, – передразнили девочки. – Дядьки сексом развлекаются, вот!

На лице Давида не дрогнул ни один мускул. Он не отрывался от камеры.

– И что, часто эти… дядьки к вам?.. – спросил Лёша.

– А как Дарь-Иванна кого-нибудь оденет в красивое, так и приходят. – В голосах девятилеток Благому снова послышалась жгучая зависть. – Мы тоже конфетки ели, нам старшие приносили. Шоколадные, вот. Дядя… а у вас нету конфетки?..

Давид только-только заново навёл на дверь объектив, когда снизу по лестнице буквально взлетела рослая, дородная дама. Поглядишь на такую «в мирной жизни» и не заподозришь, что она способна так быстро бегать, да ещё по лестнице вверх. Девочки при её появлении мгновенно исчезли, словно в воздухе растворились. Видимо, знали, что под горячую руку ей лучше не попадаться. Дама была элегантно, со вкусом одета, в мочках ушей трепетали тяжеленные золотые серьги. Борис Дмитриевич и Лёша немедленно заслонили приникшего к окуляру Давида, но было поздно: мадам уже заметила камеру.

– Кто позволил снимать?! Отдайте немедленно плёнку, не то я ОМОН вызову!..

Это была, несомненно, сама Алевтина Викторовна Нечипоренко. Значит, Благой угадал правильно: вахтёрша позвонила грозной начальнице прямо в машину.

– Здравствуйте, Алевтина Викторовна, – непринуждённо заулыбался Борис Дмитриевич. – Право же, мы ничего не снимаем, просто примеривались на всякий случай, ракурсы выгодные искали… Мы у вас так, между делом. Небольшую статистику собираем по ситуации с эпидемией. Начальство, понимаете, вечно что-то придумает… Как в вашем образцовом заведении с прививочками от гриппа? Наверное, у всех уже сделаны? Расскажите, пожалуйста.

– Какие прививочки?! Они мне будут тут допросы устраивать?! Живо мне плёнку сюда, а ты, Дарья Ивановна, вызывай!

Невзрачная дежурная, тенью маячившая у неё за спиной, послушно кивнула и куда-то заторопилась. Встреча с ОМОНом троим телевизионщикам вовсе не улыбалась, а кому она улыбается? Давид не только по имени приходился роднёй библейскому богатырю, да и Лёша был боевой единицей не из последних, но… надо же здраво силы соизмерять.

– Господь с вами, Алевтина Викторовна, дорогая, – укоризненно расплылся Благой. – Пожалуйста, сейчас мы вам плёночку отдадим… Сами убедитесь, что чистая…

Давид у него за спиной щёлкнул камерой и неохотно протянул видеокассету:

– Она денег стоит, между прочим. В ларьке такую не купишь…

Благой передал кассету грозной мадам и слегка даже поклонился при этом. Алевтина Викторовна мёртвой хваткой вцепилась в добычу:

– На выход я вас сама провожу!..

Хрупкое перемирие продолжалось до двери. Уже на крыльце Лёша, всё это время державшийся подозрительно отстранённо, самым невинным образом поинтересовался:

– Алевтина Викторовна, извините, я полагаю, у вас дома тоже гостевая комната есть?.. Где ваши внуки дядькам стихи читают, а те им бананы дарят и шоколадки?

Вот тут Благой затаил дыхание и невольно залюбовался юным коллегой. Умница Лёша поймал тот самый «момент истины», за которым гоняется любой репортёр. Будущая героиня репортажа побагровела так, что следовало опасаться за её здоровье, а потом принялась размахивать «отбитой» у журналистов кассетой и неконтролируемо орать, в пылу ярости выдавая откровения, которые из неё не вытянул бы никакой следователь на допросе. Давид безразлично рассматривал тучки на небе. Он не зря доводился тёзкой не только злополучному мужу Далилы, но и знаменитому фокуснику Копперфильду. И камера у него была умная. Знала, когда включать красный глазок индикатора записи, а когда – не включать…

– Я бы, честно говоря, в отмене смертной казни исключения сделал, – задумчиво проговорил Лёша уже в машине. – Нет, честно… Таких я бы сразу стрелял.

Он выглядел очень усталым.

– Твои слова да Богу в уши, – усмехнулся Благой. Он очень хорошо знал такую усталость. Наверное, её чувствует рыба, безнадёжно бьющаяся об лёд.

– А что, Борис Дмитриевич, скажете нет? – встрепенулся Лёша. – Перевоспитывать их ещё?.. Вот такую Нечипоренку?.. И она всё поймёт, и раскается, и человеком жить будет?.. Добро людям делать?

Благой промолчал.

Следующий

Последние месяцы Владимир Игнатьевич Гнедин не выключал по ночам свет. Нет, детские комплексы, в которых нынче принято видеть корень всех зол, были здесь ни при чём. Просто в один из вечеров, где-то через неделю после гибели Мишки Шлыгина, Владимир Игнатьевич, как обычно, вернулся на свою холостяцкую квартиру, нацедил рюмочку сладкого «Бэйлиса», посмотрел по телевизору интересную, отвлекающую от скорбных мыслей передачу и завалился в постель, чтобы вроде крепко и без сновидений уснуть… Однако очень скоро его разбудил шорох. Может, примерещившийся, а может, и нет. Он рывком сел на кровати и напряжённо прислушался… Всё было тихо, да и откуда бы?.. Он лёг снова, но едва начал уплывать в сон, как опять раздались невнятные звуки. Которые вполне можно было принять за осторожные шаги в прихожей…

Над кроватью у изголовья висело бронзовое бра чудесной старинной работы – обнажённая Венера с факелом в руке. Эта Венера сопровождала семью Гнединых ещё с дореволюционных времён. Хоть и числились те по социальному происхождению самыми что ни есть пролетариями, босяками из знаменитого Сормова, а значит, доступа к таким вещам иметь вроде бы не могли по определению, но, как известно, неисповедимы пути… Маленький Володя отчётливо помнил, как однажды обнаружил на антресолях «голую тётку», и родители тут же спрятали её подальше, дабы оградить его нравственность. Начали бы ещё прикрывать передничками столь же «голые» статуи в Эрмитаже. Нравственность не пострадала, а вот воспоминание о бронзовой красоте сохранилось и выжило. В дореволюционные времена факел в руке Венеры заканчивался ёмкостью для масла и зажимом для фитилька. Лет десять назад по заказу повзрослевшего Володи народный искусник подвёл электричество и приладил патрон, чтобы можно было вкручивать лампу-миньон. А Мишка Шлыгин (тогда подобные вещи у нас были в диковинку) привёз ему из-за кордона лампочку в виде языка пламени. Лампочка была не простая. Она мягко и очень натурально мерцала. Это мерцание не раздражало глаза, оно не мешало, например, читать, но и засыпалось под бронзовой Венерой на удивление уютно и сладко…

…Вот только сейчас Владимир Игнатьевич с удовольствием променял бы её на «заливающий» тысячесвечовый прожектор.

Он судорожно протянул руку и включил бра, потом, стиснув зубы, заставил себя слезть с постели и выглянуть в прихожую. В квартире, ясное дело, никого постороннего не было.

Если бы он сумел до утра выдержать характер, возможно, всё на том бы и кончилось. Многие могут припомнить беспокойную ночь после впечатляющего фильма ужасов или книги Стивена Кинга, но не у всех же возникают стойкие фобии. С другой стороны, не у каждого близкие друзья погибают от рук киллеров, являющихся в ночи… И Гнедин запаниковал. Он напомнил себе, что завтра у него совещание, а значит, нужно непременно как следует выспаться. Он вызвал машину и среди ночи прикатил на улицу Стахановцев, повергнув зевающую Ирину в полное недоумение. Он, конечно, не стал ей ничего объяснять. Не сознаваться же, что до смерти напуган. Он просто рухнул в разобранную постель – и тотчас заснул…

Днём на работе страх отчасти забылся. Но стоило вечером вернуться к себе – и всё повторилось. На сей раз к благоверной Гнедин не поехал. Просто зажёг в каждом углу свет. Во всех комнатах, в кухне, в ванной, в сортире и даже в кладовке… Это помогло: он заснул.

По счастью, был человек, которому Владимир Игнатьевич мог раскрыть душу, не опасаясь насмешек и унизительных намёков насчёт психиатра. Этот человек зачастую бывал жутким хамлом, а про Фрейда если когда и слышал, то мимолётно. Зато он прекрасно чувствовал границу между опасностью мнимой и реальной. И если требовалось, умел справляться с обеими.

С Виталиком Базылевым они встретились на Мишкиных сороковинах. Гнедин к тому времени был уже издёрган бессонницей до предела. Одноклассники выпили за помин, и тогда-то Владимир Игнатьевич вывалил Виталику всё как на духу.

– Я, по-моему, следующий… – сказал он, и губы натурально запрыгали.

Прозвучало пафосно до отвращения. Однако Базылев помнил, что в школе Вовка действительно иной раз чётко угадывал, кого следующего вызовет к доске строгая математичка. Может, он и теперь не ошибся, печёнкой угадывая в потёмках какую-то неясную, но жуткую тень. И всесильный лидер пулковской группировки лишь рубанул ладонью, чуть не перевернув стол:

– Накаркаешь, на хрен!..

А потом хмуро пообещал: ребята, мол, в натуре, присмотрят. Аккуратненько-аккуратненько… Мишкина смерть и ему даром, видимо, не прошла.

На несколько недель страх вроде бы отпустил, тем более что никакого «топталы» базылевские ребята не обнаружили… Но недавно, когда Гнедин сопровождал почётного гостя – министра юстиции из Дании – в Мариинский театр, там, сидя в директорской ложе, он вдруг совершенно ясно почувствовал, что из пёстрой шевелящейся массы партера на него глядит смерть. Рубашка под официальным костюмом мгновенно прилипла к лопаткам, он медленно, точно кролик под взглядом удава, повернул голову в направлении опасности… и, конечно же, никого не увидел. Никто не целился в него из снайперской винтовки, и красная лазерная точка по пиджаку не плясала. Однако жуткое ощущение продолжалось ещё с полминуты. Явственное ощущение наведённого дула. Сквозняка из чёрной пустоты небытия…

Может, всё это были фокусы измордованного воображения. А может, и нет.