Таинство ближнего

Растут медлительные купола…
Неименуемый, нездешний. Некто,
Ты нам открыт лишь чрез Твои дела,
Открыт нам, как великий Архитектор.

На нерадивых Ты подъемлешь бич,
Бросаешь их из жизни в сумрак ночи.
Возьми меня, я только Твой кирпич,
Строй из меня, непостижимый Зодчий.

    Из книги «Стихи» (1937)

В поисках синтеза[29 - Впервые: Путь. 1929. № 16 (май). С. 49–68. Здесь и далее примечания составителя.]

Вот уже две тысячи лет, как миру задано эмпирически непосильное задание – осознать себя Богочеловечеством.

И двухтысячелетняя история человечества является историей этой эмпирической невозможности, историей забвений, отпадений, подмен и бессилия приблизить себя к заданию.

Все эти неудачи могут быть поняты только из анализа мистического определения церкви – Богочеловечества.

Долженствующее обнять собой всю полноту мироздания, оно являет нам два начала. Божественное – начало христианского Откровения, известную, данную, неподвижную истину.

Второе начало Богочеловечества – человеческое.

Это элемент вечного движения, вечного постижения и раскрытия, вечного совершенствования (или, наоборот, отпадения, затемнения, провала).

В каждую эпоху оно имеет максимальную точку достигнутого. Только это высшее напряжение человеческого творчества данной эпохи может почитаться полнотой человеческого элемента. И только в сочетании с такой завершенностью эпохи Божественное начало может дать истинную полноту Богочеловечества.

Поскольку к Божественному началу с точки зрения полноты истины не может быть двух различных отношений – надо или признавать его, или впадать в ложь непризнания, – постольку человеческое начало никогда и ни в чем твердой и точной печати своей принадлежности к истине не имеет. Оно всегда уязвимо, всегда открыто критике.

???

Наше время склонно объявить вчерашний день человеческого творчества ложью. И наибольшим нападкам подвергается самый метод человеческого творчества – утопизм.

В самом деле, за последние века человечество жило вспышками творческих зарядов различных утопий. Этими утопиями оно подталкивалось на путях истории. Им мы обязаны как реальными достижениями, так и падениями человечества.

А так как этот утопизм является одной из самых характерных черт в методе работы человечества, то на него и направлено все острие тех, кто отрицает свой вчерашний день.

Утопизм определяют как веру в невозможность Царства Божия на земле.

Попробуем дать ему более формальное определение.

Каждая утопия отвечает какой-нибудь назревшей истинной потребности в науке, в социальной жизни, в философии. И всегда заключенная в ней истина является в сильно гипертрофированном виде.

Этим определяется, что для каждого времени есть своя характерная утопия – или несколько своих характерных утопий.

Утопия является рабочей гипотезой человечества, облегчающей ему как объяснение накопленных фактов, так и направление его волевых устремлений.

И ни одна утопия – рабочая гипотеза – не была в свое время бесплодной.

Можно еще утверждать, что только максимально гипертрофированная и раздутая истина заставляет человечество напрягать свою волю. Это является как бы законом человеческого творчества. Человечество всегда предъявляет свои требования к истории с самым сильным запросом. Получив лишь то, что ему принадлежит в меру исторического и культурного роста, оно создает новую утопию, являющуюся новым запросом истории.

Птолемей, утверждая свою систему мироздания, конечно, думал, что он утверждает полноту эмпирической истины. Нам же никак не приходится говорить о том, что его система была только ложью, а скорее мы склонны утверждать, что зерно истины, заключенное в ней, дало возможность накопиться целому ряду фактического материала, послужившего основой для создания Коперниковой системы, тоже, в свою очередь, преодоленной Кеплером[30 - Иоганн Кеплер (1571–1630), немецкий математик и астроном, развивавший гелиоцентрическую систему Николая Коперника (1473–1543) и открывший законы движения планет вокруг Солнца; выдвинул вместо коперниковской модели кругового движения планет модель движения по эллипсу и понятие планетной орбиты. Система Коперника, в свою очередь, пришла на смену геоцентрической модели позднеантичного астронома Клавдия Птолемея (после 83 – после 161).]. И Кеплерова система, заключая в себе зерно истины, не может быть не преодоленной.

Каждая последующая утопия или рабочая гипотеза относится к предыдущей, как система Кеплера к системе Коперника и как система Коперника к системе Птолемея.

Критическое отношение к данной утопии, а иногда и к самому утопическому методу творчества, возникает тогда, когда утопия в той или иной степени изжита.

Естественно, что буйный ход событий последнего времени разоблачил все элементы гипертрофии в человеческом творчестве. Многое достигнуто, многое отметается. Все пересматривается критически.

Что это значит?

Это значит, что рост человечества стал выше созданных им утопий и человечество нуждается… в новой, адекватной его росту и его запросам утопии.

???

Таким образом, зная тот эмпирически недостижимый предел, к которому стремится все человеческое творчество – Богочеловечество, – и зная методы, по которым его творчество протекает, – рабочие гипотезы, утопии, – нам надо определить тот путь, которым шло человечество в предыдущие эры своего развития.

Историческая практика, конечно, ни в одной стадии своего развития не может дать нам полного приближения к сочетанию двух начал – Божественного и человеческого.

Лишь первые века христианства – период церковных Соборов – до некоторой степени оправдывают теорию. Человеческое начало в церкви, в Богочеловечестве, было дано в максимальном своем творческом завершении. Питавшая Византию греческая культура и философия целиком и неразрывно связана с этим первоначальным периодом истории церкви. Более напряженного и громкого слова человечество не создавало тогда.

И это слово сочеталось с благовестием Откровения, создавая совместно единство, приближающееся к воплощению Богочеловечества.

Быть может, период Афанасия Великого[31 - Афанасий Великий (ок. 296–373), святитель, епископ Александрии, ранневизантийский богослов и церковный деятель. Участник I Никейского собора и непримиримый борец с арианством в тот период, когда арианство поддерживалось государством и борьба Афанасия казалась безнадежной.] – период гармонического сочетания Божественного Откровения и человеческой мудрости – был воистину золотым веком в истории христианского человечества.

Характерно, что даже в этот золотой век можно уже найти подлинную человеческую утопию.

Творцом этой утопии можно считать Константина Великого[32 - Римский император Константин I Великий (ок. 274–337), святой равноапостольный, положил конец гонениям на христианство, сделав его сначала одной из признаваемых государством религий, а затем провозгласив государственной религией. По преданию, ему на небе явился Крест с надписью «Сим побеждай».].

В божественном Откровении было ему предназначено победить крестом.

Человеческая его склонность к утопизму подменила крест мечом, освятила меч.

Теперь, через многие века надо сказать, что в этой рабочей гипотезе, определяющей направление человеческого творчества, был, конечно, элемент все той же гипертрофированной истины. Утверждалась положительная черта в общество- и государство-творении. Вводилось это творчество в систему человеческого благословенного творчества.

Этим самым наносился удар понятию звериной природы государства-общества, полагалась основа проникновению христианства в эту часть человеческого творчества.

После периода первых веков христианства в церкви начался процесс медленного закостенения – постепенного перехода в статическое состояние человеческого динамического элемента.

Атрибуты Божественного начала – Откровением данная полнота – были постепенно перенесены на раз и навсегда зафиксированный момент творческого напряжения человечества.

В своем благоговении перед данной для известного момента полнотой Богочеловечества люди как бы заразили свой элемент, входящий в эту полноту, свойствами неподвижности Божественной истины.

Под этим знаком стоял весь средневековый период истории.

Если философия остановилась на Аристотеле, а Птолемеева система была последней зафиксированной в церковном сознании, то дальше этого человечество не смело дерзать.

В этом была односторонность Средневековья, его отречение от человеческого начала.