Круг снова разомкнут!!!

Все, он меня потерял. Я выпала из его речи, мысленно оглохнув.

Наконец доктор ушел, задрав бородку и удовлетворенно потирая ручонки, что-то снова декламируя непонятными словами своей свите. Которая вытекла за ним из палаты, как стая маленьких лодочек в фарватере вслед большой важной яхты. Я что же, ходила в море? Да, Бог его знает. Устала я сильно после этого осмотра, заснула и проспала до самого вечера.

Я открыла глаза как раз в тот момент, когда небо за моим окном окрасилось в розовый цвет. Наверное, садилось солнце. Мне тоже очень захотелось сесть, чтобы увидеть это прекрасное зрелище. Я попыталась приподняться в кровати, но оторвать от подушки смогла только голову. Получалось, что самой активной частью моего тела была, пока что, только голова. Она и думала, и двигалась, и скакала по ступенькам. И даже ела. А все остальные части тела были безнадежны и вызывали мое тихое раздражение. С такими невеселыми мыслями наблюдала я закат, с ужасом ожидая ночи. Я не люблю ночь. По-моему, я это уже говорила.

Когда стемнело, меня снова охватила тоска и беспокойство. Я постепенно наполнялась липким животным страхом. Стоило мне увидеть мою сегодняшнюю медсестру с давешним шприцем в руках, я начала хмуриться и смотреть на нее жалобно. Я не хотела больше кошмаров, а в моей голове сложилось четкое убеждение, что их причина – в тех стеклянных ампулах, которые вгоняли мне в вены под прикрытием заботы о моем спокойном сне. Может раньше, пока я была без сознания, это и помогало, но сейчас очень сильно напоминало наркотическое опьянение и связанные с этим видения. Мысль меня здорово напугала. Если я так спокойно рассуждаю о наркотиках, я что – наркоманка? Но почему-то внутри я точно знала, что никогда бы не приблизилась к этой гадости даже на пушечный выстрел. Так в чем же дело?

Мои бессловесные уговоры, как обычно, не возымели никакого действия. Я отошла в мир сновидений, а точнее – кошмаров, так же легко, как и в предыдущий вечер.

И снова мне снилась зеленая трава до колен, я брела еле-еле, потеряв надежду выбраться с этого смертельного луга. Я чувствовала, что ноги все глубже погружаются в землю. Пока вдруг не провалились по икры. Я пыталась вытащить одну ногу, но тогда вторая начала проваливаться глубже. И вот я уже по бедра в земле, я отталкиваюсь от нее руками, но и руки тоже проваливаются, как в зыбучие пески. Постепенно почва сдавливает живот, потом грудь, мне уже трудно вздохнуть, я не могу расширить грудную клетку до конца, чтобы наполнить ее воздухом. Когда земля добирается до моего горла, меня охватывает паника, я раззявливаю рот в беззвучном крике, тут же проваливаюсь еще глубже, и ощущаю во рту явственный, слегка железистый вкус чернозема. Плююсь и кашляю, стараясь дышать носом. Вот уже и нос под землей, только глаза выпучиваются от бесконечного ужаса, и грудь жжет от недостатка воздуха, и я снова просыпаюсь в холодном поту и плачу от страха и собственного бессилия. Плачу от жалости к себе, от одиночества и несправедливости. Мне так себя жалко, что я начинаю всхлипывать вслух и шмыгать носом. Вытирая со щек слезы, я вдруг понимаю, что я смогла поднять руку, свинцово-тяжелую, но все-таки послушную мне. Это меня немного успокаивает и даже веселит. Значит, я – не инвалид! Аллилуйя!

4.

На такой радостной ноте начинается мой день, который принес мне немало других приятных сюрпризов. После знакомой кашки меня стали обтирать влажной губкой. Сестра была совсем другая, и я порадовалась за эту преуспевающую клинику, в которой так много хорошо обученного персонала. Во время этой процедуры я смогла на себя полюбоваться и поняла, что я очень даже ничего. Надо только немного поправиться и подкачать дрябловатые мышцы. А в том, что это мне будет по силам, я уже не сомневалась, так как в это утро я первый раз села. Потом меня одели во все свежее и чистое, смешная такая рубашечка, снова белая, ну, к этому мне уже не привыкать, единственное разнообразие которой состояло в синеньком почти стершемся штампе на самом подоле. Расчесали и дали посмотреться в зеркало. Вот тогда я окончательно поняла, что я – во всеоружии. Из круглой рамки на меня смотрело существо зелеными глазами, черными ресницами и волосами цвета воронова крыла. цвет лица был не очень свеж, Но я ведь не знала, сколько я была без сознания, и не дышала свежим воздухом. Мне жутко захотелось на улицу, я отложила зеркало, и вздохнула.

И тут появился он, тот самый мужчина, которого я видела в первый день. На нем был светлый джемпер, мягкие даже на взгляд, темно-серые брюки, аккуратными складками ниспадающие на черные замшевые мокасины. Он выглядел свежим, как фиалка, в отличие от меня, Что дало мне повод надуться, ибо я уже успела проделать несколько упражнений перед зеркалом, чтобы понять, что мне идет. На мой взгляд, надутые губки украшали меня как нельзя лучше. По-видимому, он был такого же мнения, ибо тут же сел рядом со мной на кровати и поспешно накрыл мою руку своей, как будто боялся, что я убегу. Наивный. Разве от таких красавцев, как он, бегают?

– Привет. Если слышишь меня, кивни.

– Я слышу, – неожиданно отозвалась я.

Слова выходили плохо, голос был хриплым и каким-то сиплым. оказывается, я еще и говорить умею. для меня сейчас все было неожиданным и слегка пугающим, я никак не могла нащупать собственную сущность, обрести какую-то уверенность, понимание, что ли. Кто я? Где? Я ничего не помнила.

– Я принес тебе яблок.

И он стал выгружать на столик у кровати красные, словно лакированные огромные яблоки. Такое и в рот-то не влезет. Представив, как я слабой рукой пытаюсь поднять и дотянуть до рта эту громадину, я даже сумела улыбнуться.

Он принял это на свой счет, и тоже заулыбался, морщинки на его лбу разгладились, он погладил меня по руке, наклонился и поцеловал в щеку.

– Я так рад, что тебе лучше. Мы все за тебя переживали.

Радуясь, что они все за меня переживают, я поспешила высказать наболевшее:

– Скажите им, пожалуйста… Не надо больше на ночь… Мне потом очень плохо, кошмары снятся. Скажите им, пусть не колют больше…

Он судорожно сглотнул, отчего-то испугавшись моих кошмаров. Хотя не мог, конечно, чувствовать вкус земли на моем языке, и страх мой чувствовать, тоже не мог. Быстро закивал головой, поспешно принимая на себя обязательства. Стало спокойнее.

Я немного помолчала, решила все-таки перейти в наступление. Мне казалось, что не в моем характере ждать, пока меня решат поставить в известность о том, что меня сейчас больше всего интересует. Чувство неизвестности внутри росло с каждым днем становилось довольно тягостным. Итак, я сказала:

– Что случилось?

Это был самый безопасный вопрос, который я могла задать, не сообщая о своем состоянии. Я почему-то надеялась, что, если мне расскажут, что со мной случилось, я вспомню и все остальное. Конечно, приятно было казаться ему беззащитно-трогательной, но ведь не настолько же, чтобы даже не помнить собственного имени.

– Мы с тобой попали в аварию. Ты была за рулем, в твою сторону врезался грузовик, и нас снесло с дороги. Я очнулся сразу, а ты… – он опустил глаза.

Да-а… все это надо было обдумать, но – потом, потом, когда он снова уйдет, и я буду предоставлена самой себе и белохалатчикам. А пока надо воспользоваться его присутствием и узнать как можно больше.

– Сколько я была без сознания?

Я думала, он никогда не ответит, но потом все-таки решился:

– Прошло полгода.

Я закрыла глаза, но не отключилась. Тщетно пыталась вспомнить хоть что-то. Ведь должна же я хотя бы была запомнить миг перед ударом, даже если потом – полный провал. Но нет, ничего. Ни имени этого человека, ни почему и куда мы с ним ехали, ни даже своего собственного имени я вспомнить не могла. Хотя приятно было осознавать, что он здесь не просто так, что мы были вместе в том, прошлом мире, который раскололся в момент аварии, и из осколков которого я пытаюсь сейчас склеить мой настоящий мир.

Придется, видимо, признать свое поражение и спрашивать.

– Кто вы?

В его глазах взметнулся ужас, или мне это только показалось?

– Я не помню… он потер лоб, потом посмотрел на меня. – А ты? Ты тоже не помнишь, почему мы ехали вместе? Куда?

А вот это оказалось для меня уже слишком. Мое неокрепшее сознание не было готово к новым катаклизмам. В мозгу началась настоящая буря, голова у меня закружилась и я потеряла сознание.

5.

Больше из того дня я ничего не помню. И из следующего не помню. Вообще, как потом оказалось, из моего сознания снова выпала неделя. Хорошо, я хоть не забыла, что случилось до этого. А вот неделя – полный провал. Наверное, что-то было, но я не помню. Опять. Говорят, так бывает у нас, у тех, которые с амнезией. Еще и не такое бывает, не дай бог испытать.

Все это рассказал мне мой любимый доктор, когда в следующий понедельник я снова ощутила себя на знакомой постели, живой и здоровой. Судя по рассказам, я ничего особого не делала, ела, пила, спала. Никуда не бегала, никого не убила, и даже не описалась ни разу. В общем, не стыдно вспомнить. Жаль, что нечего.

На утреннем обходе профессор снова был со свитой. Мне это жутко не нравилось. Я что, подопытный кролик? Видя, что я хмурю брови и гляжу исподлобья, мой лечащий врач проговорил слегка извиняющимся голосом:

– Не сердитесь, голубушка, они медики, им нужна хорошая практика, а Вы – просто уникальный случай ретроградной амнезии.

Ага, значит, я – случай. А вот и фигушки, я – человек. Личность. И ничего на меня глазеть. Но пришлось смириться, студентам надо учиться. Может, денег меньше возьмут за лечение.

– Вы ведь ничего не помните, правда?

Я покачала головой. Толстячок обрадовался, как будто я ему лошадь на колесиках под елку положила.

– У нас три года назад был случай ретроградной частичной амнезии. Одна наша больная попала под автомобиль на улице, получила тяжелое повреждение с переломом чешуи височной кости и пришла в сознание только в больнице. Она ничего не могла вспомнить о себе, кроме того, что она Тибби. И только позже назвала место, где находится ее дом, и магазин, в котором она работала. Но у нее был перелом, а у Вас – всего-навсего сотрясение.

Что ж, это радует.

– И в прошлом году один инженер отравился светильным газом, из-за неисправности нагревательного аппарата. Так вот он не помнил ничего за несколько месяцев до отравления, даже то, что переехал в новый дом. Память к нему возвращалась частями, в течение нескольких дней. Так что Ваш случай очень редкий в медицинской практике – полная ретроградная амнезия при отсутствии органических повреждений мозга.

– Это как? – слабо поинтересовалась я, подозревая, что-то летальное.

– Это значит, мозг цел, сотрясение мы вылечили, и Вашей памяти ничего не мешает вернуться обратно.

– А что такое ретроградная? – Я опасалась последствий своего собственного вопроса, но не могла не спросить о значении странного слова.

– А это когда амнезия распространяется на события известного периода, предшествовавшего началу болезни. В нашем случае – удару головы и потере сознания. К тому же она у Вас еще и полная, то есть, Вы забыли абсолютно все. Очень редкий случай. Амнезия очень редко распространяется на несколько лет, чаще – на несколько часов, в крайнем случае, дней. Хотя, пожалуй, назвать ее полной я все-таки тоже не могу. Вы ведь говорить не разучились. Опять же, какие-то воспоминания у Вас мелькают?

– Да, про Тома и Джерри. И цвета я помню. И про деревья, и про осень.

– Вот видите. Случай сложный и интересный. Все зависит от того, насколько сильны были у Вас связи и насколько четкими оставались следы.