Безумный поклонник Бодлера

Тьму прорезал тонкий звон, похожий на комариный писк. Звук то нарастал, то удалялся, словно испытывая мои нервы. Я открыла глаза. Лампа дневного света, мигая в предсмертных конвульсиях, затянула свою прощальную песню. Окинув взглядом помещение, я пришла к выводу, что нахожусь в гостиничном номере. Чистенько, но бедненько. Китайская плазма с чересчур ярким экраном, на котором беззвучно мелькали герои рекламы. Не первой свежести дешевая мебель. Закрывающая окно ситцевая занавеска в мелкий цветочек. Потертый линолеум. Пятью звездами и не пахнет. Интересно, как я здесь оказалась? Я точно помнила, как прилетела в Москву. Как меня встречал Артурчик. Мы с ним поцапались, а дальше – провал. Я свесила ноги и, не нащупав тапок, прямо в чулках зашлепала по полу в сторону приоткрытой двери. Так и есть, санузел. Унитаз и умывальник. И больше ничего. Ни душа, ни ванны. А жаль. Я бы много сейчас дала, чтобы принять ванну. Открыв кран, я набрала в ладони воды и с наслаждением погрузила лицо в ледяную влагу. Стало немного легче. Взбодрившись, вытерлась жестким казенным полотенцем и направилась к входной двери. Увидела свои туфли, валяющиеся в углу, и тут же сунула в них ноги. Потянула за ручку, пытаясь выйти. Дверь не поддалась. Я налегла на нее плечом, полагая, что открываю не в ту сторону. Снова безрезультатно. Понятно. Дверь заперта. Тогда я устремилась к окну и отдернула занавеску. И тут меня снова ждал неприятный сюрприз. Окна как такового не было. Вернее, оно когда-то было, но его заложили кирпичом. Я обследовала кладку и пришла к выводу, что пытаться раскачать кирпичи бесполезно. Тогда я снова вернулась к двери и стала ее тщательно осматривать. Маленькое окошко в самом низу сразу же привлекло мое внимание. Оно было железное и открывалось наружу. Откинув дверку, я с трудом просунула голову в образовавшееся отверстие и увидела длинный коридор. На сером бетонном полу белели плевки алебастра, и это наводило на мысли о заброшенной стройке. Глухая стена напротив краснела старым кирпичом. Насколько я могла видеть, коридор тянулся на десятки метров. Под потолком покачивалась тусклая лампочка, освещая череду дверей и маленькую фигурку, сидящую на стуле в середине коридора.

– Эй! Выпустите меня! – закричала я, обращаясь к сидящему.

Он встрепенулся и, покинув насиженное место, направился ко мне. По мере приближения я могла рассмотреть, что это молодой, коротко стриженный парень в камуфляже. На поясе его красноречиво выделялась кобура, которую он на ходу расстегивал.

– Прекрати орать! – посоветовал он, подойдя на достаточное для беседы расстояние и вынув пистолет.

– Меня зовут Кира! Кира Федулова! – Где-то я вычитала, что палачу труднее убивать свою жертву, если жертва перестает быть некоей абстракцией и обретает имя.

– Заткнись, слышишь? – Он передернул затвор.

– Меня похитили? Нужен выкуп? – не унималась я. – К мужу можете не обращаться, он денег не даст. Лучше позвоните матери! Мама обязательно заплатит!

– Наивная ты, Кира. Им выкуп не нужен, – раздался задумчивый голос из такого же окошка в соседней двери. – Это частная тюрьма. Им платят за то, чтобы нас здесь держали.

Внутри у меня все похолодело. Частная тюрьма!

– Закрой рот, сто тридцатый! – рассердился парень в камуфляже. – У меня приказ стрелять на поражение!

– Хотя бы ответьте, сколько мне тут сидеть? – взвыла я.

Вдоль ряда дверей то здесь, то там лязгали засовы, окошки открывались одно за другим, и в них появлялись руки и головы заключенных.

– Не думайте, что вам все сойдет с рук! Нас всех ищут!

– Скоро вас возьмут за задницу!

– Прищучат голубчиков! – выкрикивали злорадные голоса.

Я не заметила, как надсмотрщик ударил ногой в высоком берце с измочаленными шнурками по открытой дверке моего окошка. Просто в какой-то момент ощутила, как стальная заслонка пребольно стукнула меня по лицу. И, скрываясь в камере, услышала голос сто тридцатого:

– Ты спрашиваешь, сколько тебе тут сидеть? Я уже восьмой год здесь мотаю, сто тридцать первая, так что готовься состариться в этой дыре.

И вдруг с неожиданной злобой добавил:

– И запомни, тварь, никакая ты не Кира, а сто тридцать первая!

Сто тридцать первая! Скорее всего, это номер моей камеры. Получается, здесь заперто не меньше ста тридцати человек! Несмотря на трагизм ситуации, в голове тут же включился калькулятор. А неплохой получается гешефт! Если за содержание каждого заключенного брать по сто долларов в день, вырисовывается вполне внушительная сумма. Когда выйду, можно попробовать замутить что-то подобное. Если, конечно, выйду.

Интересно, кто обо мне так позаботился? Несомненно, Артурчик. Почувствовал, что дело пахнет разводом, и решил упечь в кутузку на веки вечные. Усевшись с ногами на кровать, я обхватила колени руками и только сейчас заметила, что по телевизору беззвучно транслируются новости. Ведущая что-то говорила, раскрывая рот. Затем появились размытые кадры, явно сделанные камерой наблюдения. Без особого интереса я смотрела на подъезд, очень похожий на мой. И на белоснежную машину, сильно напоминающую машину Артура. Вот из машины выскочила взлохмаченная девица и торопливо побежала к дверям парадного. Затем передумала, круто развернулась и устремилась обратно к машине. У нее была моя сумка, мой длинный расклешенный плащ, моя прямая черная челка. В общем, я могла бы поклясться, что это я. По экрану поплыла бегущая строка: «Убийство предпринимателя Артура Федулова», и я, спрыгнув с кровати, подбежала к телевизору и стала шарить по задней панели в поисках кнопки включения звука, не отрывая глаз от экрана. Звук включился неожиданно громко, и я, наблюдая, как девица на экране, вволю намахавшись руками, захлопывает дверцу авто и снова устремляется к подъезду, услышала зловещий голос дикторши:

– …На этих кадрах Артур Федулов пока еще жив. Жена только поколотила его. А вот теперь, – дверь подъезда распахнулась, и из него выбежала все та же девица, которая вбежала в дом за минуту до этого, – Кира Федулова решила убить своего мужа.

Прикрываясь сумочкой, девица с черной челкой подбежала к водительской двери и, распахнув ее, несколько раз ударила Артурчика ножом в грудь. Тот бесформенным мешком обмяк на сиденье, а девица, спрятав орудие убийства в сумку, торопливо вытащила с заднего сиденья чемодан – мой чемодан, с которым я летала в Испанию! – и скрылась из кадра в направлении метро.

– Удивительный цинизм! – продолжала телеведущая. – Расправившись с мужем, жена не забыла прихватить из машины убитого свои вещички. Всех, кому известно местопребывание Киры Федуловой тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года рождения, просим позвонить по следующим телефонам.

На экране возникли телефонные номера, по которым следовало связаться с компетентными органами в случае моего обнаружения. Я все смотрела на экран и никак не могла поверить в только что увиденное. Талантливо, ничего не скажешь! Кто-то очень ловкий воспользовался нашей семейной ссорой, чтобы разделаться с Артурчиком и свалить все на меня! Да, на съемке видно, как я вбегаю в подъезд, но то, что случилось в подъезде, камера уже не запечатлела. Пока я вызывала лифт, кто-то вколол мне снотворное и, пользуясь моим беспамятством, переоделся в мой плащ, взял мою сумку и выбежал обратно на улицу, чтобы зарезать Артура. Со стороны происходящее выглядит так, будто все проделал один и тот же человек. Кира Федулова. Я.

* * *

Сквозь высокие окна Королевского коллежа солнце заглядывало в классную комнату, освещая сосредоточенные лица учеников. Расхаживая вдоль кафедры, учитель зачитывал список тех, кто из-за плохой успеваемости лишался увольнительной в город. Не отрываясь, все мальчики следили за передвижениями преподавателя и ловили каждое его слово. Все, кроме Шарля Бодлера, устремившего задумчивый взгляд в окно. Воображение рисовало перед ним предстоящие чудесные выходные, которые Шарль проведет вдвоем с мамой. Они отправятся в парк, и Шарль будет наслаждаться каждым мгновением прогулки, вдыхая нежный мамин аромат, поглаживая атласную кожу ее руки и чувствуя каждой клеточкой детского тела исходящую от Каролины любовь.

– И, наконец, Шарль Бодлер! – провозгласил учитель, маленькими глазками сверля обращенное к окну бледное лицо мальчика.

Шарль, пребывая в своих грезах, и бровью не повел.

– Бодлер! Вы меня слышите?

– Вы что-то сказали? – встрепенулся Шарль, нехотя возвращаясь из страны грез.

– Да, сказал! – недовольно пророкотал учитель. – Я сказал, что пустые мечтания заняли все ваше время, отведенное на учебу. Успеваемость ваша, Шарль Бодлер, настолько упала, что вам отменили увольнительные.

– О нет! Только не это! – под злорадное хихиканье однокашников, непроизвольно вырвалось у мальчика.

Муки совести навалились на Шарля с недюжинной силой. Он сам из-за собственного легкомыслия и лени разрушил волшебный мир, в который должен был окунуться в этот уик-энд. Не будет теперь ни долгожданной прогулки, ни маминой любви. Мало того, он опозорил семью! Заставил Каролину и Опика краснеть за него! Но Шарль способен побороть свою лень. Стоит только очень-очень постараться, и Шарль наверстает упущенное. Сделав над собой титаническое усилие, мальчик собрался с духом и уже через месяц направил матери «похвальный лист» от дирекции коллежа. И, надо заметить, им двигал отнюдь не страх наказания. Шарль руководствовался гораздо более благородными мотивами. Опик тогда только-только подавил бунт ткачей и получил чин полковника, и Шарль не мог не восхищаться отчимом, усмирившим зарвавшуюся чернь. И вот он тоже внес свою лепту в величие семьи. Однако Шарль прекрасно отдавал себе отчет в том, что триумф его продлится недолго. В глубине души он понимал, что не выдерживает конкуренции с отчимом, который был рожден победителем, в то время как Шарль довольствовался второстепенными ролями, лишь мечтая о головокружительном взлете. Что ж поделаешь, если он рассеянный и не может сконцентрироваться для достижения цели? Зато Опик, с его педантичностью и апломбом, планомерно шел вперед, поднимаясь все выше и выше по карьерной лестнице. Шарль уже не просто не любил, а люто ненавидел этот дьявольский город Лион, из-за которого ему приходилось так туго. Королевский коллеж казался ему тюрьмой, в которой нелюбимые дети обречены изучать ненужные вещи. После дня напряженных занятий Шарль ложился в шумной спальне на неудобную кровать, накрывался тонким холодным одеялом и, закрывая глаза, с тоской в сердце вспоминал парижские бульвары, конфеты Бартельмо, продающиеся в Пале-Рояле, универсальный магазин Жиру, предлагавший изысканные товары для подарков. Душа его тосковала по богатым торговым залам на Кок-Сент-Оноре, которые так радуют изящными игрушками мальчиков из хороших семей. В ужасном же Лионе всего лишь одна лавка торговала красивыми книгами и два скучных магазинчика продавали пирожные и конфеты. В сладкие грезы о столичной жизни каждую ночь вторгались леденящие душу завывания умалишенных, запертых в лечебнице Антикай, той, что возвышалась неподалеку от интерната на холме Фурвьер. Юный Бодлер мог бы поклясться, что слышит в темноте их обреченные стоны. Мрачное здание виднелось из окна его спальни, и до конца жизни Шарль будет вспоминать те жуткие ощущения, которые охватывали душу при одной только мысли о несчастных, доживающих там свои дни.

Известие о возвращении в Париж мальчик воспринял как личный праздник. Наконец-то он снова окунется в любимую атмосферу столичных бульваров, пройдется по милым сердцу магазинчикам! Ну и, конечно же, покажет всем, на что способен. Он не имеет права обмануть надежд отчима, вслед за чином полковника получившего повышение по службе и место начальника штаба первого округа. И снова Шарль с особым рвением взялся за учебу, на этот раз в Парижском Королевском коллеже Людовика Великого, преисполненный решимости доказать родным, что чего-то стоит. Тем более что полковник Опик лично привел его за руку в кабинет директора и с присущим ему пафосом объявил:

– Вот вам мой подарок. Вот ученик, который прославит ваш коллеж!

Так Шарль опять очутился в интернате, на этот раз Парижском. Правда, теперь у него уже имелась привычка жить вдали от матери и воспринимать возможность увидеть ее как дар судьбы. Сначала все шло неплохо, и Каролина приободрилась, решив, что вот теперь-то ее Шарль воспарит в отличники. Но не тут-то было. Шарль снова скатился в середнячки. Однажды Шарль услышал, как преподаватели говорили за его спиной:

– Бодлер? На мой взгляд, не в меру легкомысленный ученик!

– Совершенно с вами согласен. Ленив. Сумасброден. Совсем не трудится над исправлением своих недостатков…

– И очень капризен. Работает неровно, да к тому же обладает поверхностным умом.

Обидная критика подхлестнула самолюбие Шарля, и он снова вырвался в учебе вперед. Но ненадолго, ибо близилось окончание коллежа, и Шарля все больше и больше угнетала мысль о предстоящей самостоятельной жизни, где придется чем-то заниматься. Всякая серьезная работа внушала ему страх, провоцировавший депрессию. В идеале Шарль мечтал бы быть котом, жить при хозяине, а лучше при хозяйке – Каролине, и вести безмятежное и зависимое существование домашнего любимца. От безысходности Шарль был сам себе противен, но остальные противны еще больше, и в коллеже Бодлер демонстративно ни с кем не общался. Запираясь в своей комнате, он пытался читать, но книги тоже вызывали отвращение. Ни одно произведение, за которое он брался, не нравилось ему от начала и до конца. Разве что стихи и драмы Виктора Гюго да кое-что из Сент-Бева. Шарль окончательно пресытился чтением и, лежа на кровати, все дни напролет непрестанно думал о матери. Она – его вечная книга. С ней он мысленно беседовал, любовь к ней заполняла все его время. От этого удовольствия в отличие от других юный Бодлер никогда не уставал. И вот учебный год наконец-то закончился. Наступило долгожданное лето. Оно принесло с собой избавление от докучливых учителей, но, самое главное, возможность, не разлучаясь, побыть с Каролиной. Каникулы не обманули ожиданий и прошли как нельзя лучше. Вместе с родителями Шарль путешествовал по Франции и, приступив к обучению в последнем, «философском», классе, снова преисполнился решимости стать лучшим учеником, чтобы порадовать отчима и мать, которых он так любил. Но тут его поджидала новая ловушка. Вдохновленный впечатлениями от летней поездки, Шарль написал свое первое стихотворение, подражая Ламартину. И вдруг в процессе творчества открыл для себя новое чувство, которое раньше никогда не испытывал. Юноша ощутил себя путником, набредшим на родник в засушливой пустыне. Если раньше были лишь учебники, сочинения на заданную тему и переводы латинских текстов, то теперь Шарлю открылся смысл жизни. К полковнику начинающий поэт свое первое произведение благоразумно не понес, ознакомив с ним только мать. Но и Каролина не слишком-то обрадовалась новому увлечению сына, объяснив, что, на ее взгляд, литература – это шутовство и лишь серьезная работа позволит мужчине преодолеть жизненные трудности. Путеводной звездой Шарлю должен служить полковник. Именно с Жака Опика он должен брать пример. И тогда его жизненный путь будет усыпан розами, а голову украсит лавровый венок.

* * *

– Это программа «Чрезвычайное происшествие». Обзор криминальных новостей, – опять проговорила с экрана телеведущая. – Вчера вечером в Москве на улице Короленко совершено дерзкое убийство. Тридцатилетнего предпринимателя Артура Федулова зарезала собственная жена.

На экране появилась уже знакомая мне картинка с камеры наблюдения, и я снова выслушала про то, как я цинично и жестоко убивала Артурчика. Третий раз смотреть репортаж было не так тяжело, ибо звук я выключила и старалась не коситься на экран, хотя изображение так и притягивало взгляд. Запись передачи шла по кругу, и через полчаса я могла безошибочно предсказать каждое движение ловкой самозванки. Чертыхаясь и матерясь, в поисках кнопки выключения я обшарила весь аппарат, но так и не поняла, как убрать раздражающее изображение. Смотреть про то, как кто-то очень похожий на меня снова и снова убивает Артура, было выше моих сил. Но и не смотреть я не могла. Взгляд, точно магнитом, притягивало к экрану телевизора. Тот, кто запер меня в частной тюрьме, несомненно, хотел вдобавок ко всему еще и лишить меня разума. Оставив бесплодные попытки избавиться от изображения, я уселась на край кровати, уперлась локтями в колени и, подперев кулаком подбородок, тупо уставилась в экран. В голове роились сумбурные мысли. Получается, что это не Артурчик заточил меня в неволю. Его самого убили. Тогда кто? Лучано?

Возможно, да. Лучано. Второй мамин муж. Хотя мама и любит его гораздо сильнее, чем любила папу, до моего отца испанцу далеко. Отец был человек суровый и несгибаемый. Он вбил в мою детскую голову одну правильную мысль, очень выручающую меня в жизни. Все люди – дрянь. Отца уже давно нет, а я продолжаю убеждаться в его правоте. Доказывал он это непрестанно и самыми разными способами. Первый урок я получила в десять лет. Когда мы стремительно разбогатели на игровых автоматах и переехали с Преображенки в новый жилой комплекс в Сокольниках, меня отдали в испанскую языковую школу. Родители как раз собирались покупать недвижимость в Испании, и язык мне очень пригодился. Но, несмотря на переезд, я продолжала дружить со своими старыми приятелями Вовкой Левченко и Ольгой Гуляевой. Мы раньше жили в одном дворе, учились в одном классе, а до этого ходили в один детский сад. Еще в первом классе Вовка получил прозвище Лев, ибо писал три первых буквы своей фамилии разборчиво, затем переходил на трудночитаемую клинопись. Так вот, Лев был рыцарь моего детства, в которого я была по уши влюблена. А Ольга – Ольга наиближайшая подруга, наперсница девичьих тайн. Естественно, я пригласила друзей к себе на новую квартиру. Они приехали в элитный жилой комплекс и, стесняясь и перешептываясь, отправились смотреть наши хоромы. Ольга проживала в коммуналке с мамой-уборщицей и папой-алкашом, а Вовку воспитывала бабушка, обитавшая вместе с внуком в однокомнатной хрущевке. Так что отдельной комнатой никто из моих друзей похвастаться не мог. Не то что я. У меня была своя собственная просторная детская, светлая и розовая, как праздничный торт. У папы имелся кабинет, где он пил виски и торчал в Интернете. А у мамы – будуар, в котором она валялась у телика и болтала по телефону с подругами. Еще у нас были огромная гостиная и комната для прислуги. Когда все помещения были осмотрены, я накормила друзей эклерами с пепси-колой и пошла их провожать. Гости одевались в прихожей, когда папа позвал меня в кабинет. Я со всех ног кинулась на зов и, прибежав, застала отца сидящим перед монитором компьютера. На экране виднелась наша прихожая, в центре которой переминались с ноги на ногу ребята. В верхнем углу дисплея был выведен небольшой квадрат, крупным планом показывающий подзеркальник с россыпью крупных банкнот.

– Пап, ты что? – изумилась я. – Зачем это?

Папа выглядел азартным, точно сделал ставку и теперь ждал, сработает ли?

– Ты ничего не понимаешь, Кирка. Проверка на вшивость. Садись и наблюдай.

– За чем наблюдать? – не поняла я.

– За тем, кто из них крыса.