Мистическое кольцо символистов

– Ну как же, Ольга Павловна, неужто вы не знаете! Ведь Англия – колыбель символизма. Оттуда родом эстет и романтик Джон Китс. Опять же Оскар Уайльд и его учителя – великие «парнасцы». В конце концов, Уолтор Пейтер с его «Очерками по истории искусства Ренессанса». В свое время Оскар Уайльд называл эту книгу «My golden book». Какие имена, какие люди! Валерий Яковлевич благоговеет перед ними. И вдруг являетесь вы, пришелица оттуда, из далекого эстетствующего Лондона. Как же главному редактору «Скорпиона» не влюбиться в ваши стихи? К тому же Брюсов крайне тщеславен, ему будет лестно, если сама дочь Опального Князя Ольга Волынская станет у него печататься. Хотя бы и под псевдонимом Зорин.

– Лев Семенович, зачем вам это? Вы просто хотите помочь?

– Очень хочу, Ольга Павловна. И если у нас получится помочь начинающему поэту Александру Зорину, поможем потом и еще одному хорошему человеку, Модесту Рюмину.

– Да вы и в самом деле святой! Лев Семенович! Это так прекрасно – помогать людям! Конечно, я сделаю все, что от меня зависит! Я завтра же отнесу стихи. Где я смогу увидеть вас, чтобы сообщить результат?

Тихомиров расцвел улыбкой, прижавшись губами к ее руке.

– Ольга Павловна, дорогая моя, я знал, что смогу на вас положиться! На Лубянском проезде, в доме Стахеева, есть магазинчик «Антикварная книжная торговля Захара Тихомирова». Владеет лавкой мой дед, Захар Акимович. Мы проживаем там же, в задних комнатах и допоздна не ложимся. Можете приходить, когда вам будет угодно. Завтра с утра посыльный доставит рукопись.

Тетушка деликатно стукнула в дверь, и, заглянув, напомнила, что уже поздно и Льву Семеновичу, должно быть, пора домой. Лев заторопился, снова поцеловал Долли руку и вышел. Долли отправилась следом и застала Минцлову в гостиной. Теософка никуда не торопилась, и сидела за накрытым столом Ирода Антипы. Почти шепча, провидица очень тихо и многозначительно говорила прислушивающимся к ней собратьям – теософам:

– Представить страшно, какой творится ужас! За время моего отсутствия в городе поднялась черная банда оккультистов самого низменного разряда! Эти изверги начали страшную деятельность в Москве. Случилось так, что я сейчас одна из представителей «белой школы». Против нас сейчас толпа сильных, темных, абсолютно незнающих, но практически очень сильных оккультистов.

Минцлова еще больше понизила голос и чуть слышно выдохнула:

– За ними стоят еще другие, приближающиеся.

Помолчала и чуть громче продолжила:

– Когда я была в Москве проездом из Крыма в Петербург, ко мне обратились с отчаянной просьбой – очень серьезный случай одержимости. Но я отказала, я всей душой рвалась в Петербург, к Вячеславу. Меня не было три недели, и обратились к другому «оккультисту». И тот пришел в призвавшую его семью и, взглянув на одержимую, изрек следующий приговор: «Эта женщина неотвратимо должна погибнуть от самоубийства, которое внушает ей дух, одерживающий ее. Спасти ее нельзя. Ей грозит страшная участь в будущих мирах, если она покончит с собой под давлением духа темного, и спасти ее можно только одним – убить ее». Муж этой дамы, несмотря на искреннюю любовь к ней, согласился на убийство, убийцей вызвался стать друг семьи, а самой жертве все равно, что с нею будет.

Минцлова закончила вещать и деловито приступила к трапезе, однако никто за столом не посмел взяться за приборы. Замерев в напряженных позах, теософы завороженно смотрели на Анну Рудольфовну, ожидая ее дальнейших откровений.

Прожевав и проглотив, Минцлова обвела сотрапезников близоруким взглядом и шепотом закончила:

– Но я все-таки успела вернуться в Москву до того, как случилось страшное. И не позволила свершиться злу. Я вызволила одержимую из вечного ада, изгнав злого духа с помощью Учителей.

Закончив говорить, Анна Рудольфовна с аппетитом продолжила трапезу. Теософы не смели шелохнуться.

Москва, наши дни

Уже за полночь приступил следователь Цой к описанию трупа. Одежда, имеющиеся на теле украшения, поза, состояние волосяного покрова, костей, мягких тканей. И вот тогда-то все это время не отходивший от покойника судмедэксперт устало сообщил:

– Кости черепа не только повреждены, но и раздроблены. Все остальное узнаю при вскрытии.

– Значит, убийство.

– Да уж, сам он так шарахнуться не мог, – проворчал старик, делая соскоб запекшейся крови с ковра. – А ведь ковер-то белый, – перевернув труп, удивленно проговорил он, и Цой не сразу понял, что судмедэксперт имеет в виду.

Как же белый, когда черный? Не верь глазам своим! И только приподняв ковер и взглянув на его изнанку, следователь увидел белую текстильную основу.

– Ну и дела! Это что же получается, ковер пропитан кровью так, что даже почернел? – пробормотал Виктор. – Литров десять крови из покойника вылилось. Явный перебор.

Притихшие было понятые, ахая и охая, снова завозились на принесенных от соседей стульях.

Цой недружелюбно зыркнул на молодящуюся старуху, что-то говорящую на ухо своему молчаливому супругу, повторяя строгий взгляд капитана, и, обращаясь к мелькнувшему в районе кухни Ледневу, прокричал:

– Дим, удалось установить имя хозяина квартиры?

Капитан приблизился к следователю и протянул паспорт.

– Панаев Илья Петрович, – прочитал Цой первую страницу. И, глядя на фотографию, протянул: – Тот самый Панаев?

– Ага. Тот самый, – подтвердил капитан, иронично пропев: – Профессор биоэнергетических наук!

Помолчал и презрительно добавил:

– В зубах уже навяз, олень винторогий.

– Винторогих оленей не бывает, – усмехнулся Вик.

– Раз Панаев есть, значит – бывает, – начал злиться Леднев.

– Ты недобр к покойнику.

– Станешь тут недобрым! По телевизору, по радио – отовсюду только и слышно – Панаев, Панаев, Панаев. Мать с утра пораньше включает телевизор – и понеслось! Панаев женился. Панаев развелся. Панаев купил новый дом. Как будто кому-то интересен этот старый дурень.

– Сам же говоришь, что мать про него передачи смотрит. Значит, интересен.

– Разве что таким же старым дурам.

– Панаев один жил?

– Я же говорю. Женился. Развелся. Опять женился и жил с молодой женой. Земфирой Аюшевой.

– И где сейчас Земфира Аюшева? Отчего так долго в семейном гнезде не появлялась, что муж успел основательно протухнуть?

– Аюшева гостила у родителей в Казани, а когда мы позвонили, сразу же выехала в Москву.

Из угла, где расположились на стульях понятые, раздался старушечий голос:

– Я бы на вашем месте, товарищи, присмотрелась к молодой жене. Ни здрасте от нее, ни до свиданья. Буркнет что-то себе под нос, и была такова, вертихвостка. Вот Гелечка до нее была – святая.

– Кто такая Гелечка?

– Ангелина Юрьевна Цатурян, первая жена Панаева. Все горевала, что деток ей Господь не дал. Болезнь придатков у нее в детстве была, она рожать, бедненькая, не может. Сирота она, в детском доме выросла, и семейное счастье ценит превыше всего. Благотворительностью занимается, больным детишкам помогает. Но разве мужчинам важна душевная красота? Чуть женщине перевалило за тридцать – все. Для мужа она старуха. Молоденькую подавай. А уж перед Панаевым этих красоток молоденьких сколько вертелось! И не сосчитать. И каждая в жены норовила набиться.

– Простите, как ваше имя-отчество? – приблизился Виктор к понятой.

– Татьяна Романовна Зычкова, живу на первом этаже.

– Как вы думаете, Татьяна Романовна, могла Цатурян отомстить мужу?

– За что?

– За нанесенную обиду.