Игра. Реванш

– Сука, – прохрипел Белов, сметая на пол шахматную доску. Фигуры с грохотом рассыпались на пол. Наступив подошвой ботинка на чёрного ферзя, Белов процедил металлическим голосом, словно затвором автомата щёлкнул:

– Вдвоём нам не жить. Я убью тебя, Смолин! Убью!

* * *

– Подъём, оса! – раздался над ухом Алексея властный начальственный рык. Выйдя из дремотного состояния, Смолин с трудом сфокусировался на суровом лице тюремщика: один глаз совсем заплыл, а второй видел лишь замутнённую картинку окружающего мира.

«Отделали знатно, суки! Дорожка кокаина и я был бы в норме!» – констатировал Алексей, с трудом вглядываясь в расплывающееся лицо конвойного – оттопыренные уши, распухшая картофелина вместо носа и жёсткий провал рта. Рядом с ним маячило ещё одно лицо: тонкий нос с горбинкой, трёхдневная щетина на впалых скулах, мясистые губы, белый халат на плечах, чуть поодаль – двое надсмотрщиков, неотвратимых, как сама судьба.

– Очухался, уркаган гандонистый? – с издевательской ухмылкой осведомился конвойный, скаля прокуренные жёлтые зубы. Алексея обдало волной его несвежего дыхания. Он промолчал, соображая, что от него понадобилось тюремным смотрителям.

– Волоките его в камеру! – распорядился тюремщик.

– Всё, оса, кончился твой санаторий!

Фигура в белом халате склонилась над Смолиным, пальцами приподняла опухшее слипшееся веко, посветила фонариком в зрачок, проверила пульс, послушал дыхание, после чего безразлично пожала плечами, констатируя безысходность ситуации:

– Переведёте его сейчас – и он может не дожить до рассвета.

– Ласты склеит, значит, карма у него такая, – хмыкнул конвойный.

– Как знаете, – врач спрятал стетоскоп и отошёл на шаг назад.

– Мой совет, пусть дней пять полежит, оклемается.

– Приказ свыше! Из Москвы. ФСБ.

– А, ну, как знаете.

Врач отошёл к стене, наблюдая за действиями тюремщиков. Смолин напрягся, молниеносно оценивая ситуацию.

«Вероятность побега ноль. Если переведут в камеру, шанса соскочить с зоны не будет. Несомненно, Белов приложил к этому руку. Рязанцева до сих пор не появлялась, значит что-то пошло не так! Надеюсь, Зима смог передать ей инъекцию!»

Двое конвойных, рывком сорвав Алексея с койки, бесцеремонно поволокли его к выходу. Врач равнодушно наблюдал за их действиями, а Смолин, чьи кости дружно ныли, понял, что посмей он издать хотя бы звук, его просто закатают до смерти, тем более, приказ сверху даёт им зелёный свет. Единственное, о чём успел подумать Алексей, прежде чем начать действовать, это любой целой остаться в лазарете.

Один из уроков, который преподнёс новобранцам сержант Бавье, был на умение имитировать клиническую смерть. Невысокий, щуплый, Бавье одним своим видом внушал благоговейный ужас зелёным легионерам.

«Мозг человека гениален. Нужно только послать нужную команду в тот или иной орган человеческого тела. Умение имитировать собственную смерть является одной из важнейших ступеней обучения!»

– Переставляй ноги, Ферзь, мы тебе палаты царские подготовили! – заржал один из конвойных, наподдав дубинкой ему в спину.

«Действуй!» – откуда-то издалека услышал Смолин свой внутренний голос. Он вздрогнул, выгнулся дугой, затем побелел как полотно, и, согнувшись пополам, мучительно застонал. Конвойные встряхнули обмякшее тело Алексея, зарядив ему кулаком в живот. Смолин промычал что-то нечленораздельное, затем его вырвало зелёной, вонючей желчью прямо на ботинки тюремщика, а потом, он отключился, шмякнувшись лицом прямо на каменный пол тюремного лазарета.

– Вот млять, – грязно выругался облеванный конвойный, встряхивая находящегося без сознания Смолина.

– Я Вас предупреждал! – врач обеспокоенно заглянул в безжизненное лицо Алексея.

– На кровать его, быстро!

Надсмотрщики швырнули тело Смолина на жёсткие, пахнущие карболкой, серые простыни. Врач склонился над Алексеем, сердито сверкнув глазами.

– Да он в отрубе. Пульс не прослеживается.

– Сейчас мы его приведём в норму.

Конвойный с размаху залепил Алексею в под дых, для верности «погладив» по голове дубинкой. Тело Смолина дёрнулось от удара, но осталось безжизненно лежать на кровати, представляя собой классический образчик впавшего в состояние комы больного.

– Он без сознания, в смотровую его, живо!

– Док, ты не понял, – лицо главного конвойного не выражало ровным счётом ни каких эмоций. – У меня приказ от полковника ФСБ!

– Да мне чихать на твой приказ, – возразил было врач, но тот ледяным прищуром стальных глаз оборвал его на полуслове.

– Послушайте, мне проблемы от начальства не нужны.

– Сюда летит его помощник, майор Денисов.

– Да по мне, хоть сам полкан! Я должен буду составить отчёт…

– Ты, видать, не понял, – конвойный мрачно хмыкнул. – Смолин не должен жить. ПРИКАЗ СВЫШЕ. Нам же проще, если он сыграет в ящик без нашей помощи!

– Вам да, а мне потом рапорт составляй, – вяло огрызнулся врач, которому ужасно не хотелось возиться с очередным загибающимся уголовником.

– В камеру его.

– Не имею права, – засунув руки в карманы халата, отрезал врач, кинув беглый взгляд на тело Смолина. – Он останется здесь.

– Ладно, хер с тобой. Но не вздумай его реанимировать.

– Сам коньки отбросит, – тот нехотя махнул рукой. – Обработали Вы его на славу!

– Вот сука, заблевал все ботинки! – раздражённо скривился конвойный, направляясь к двери. Двое других прошествовали следом, переговариваясь между собой.

– Вонища жуть.

– Усиленную охрану к лазарету.

– Да.

Врач, несколько минут в нерешительности простоял над кроватью Смолина, пытаясь разглядеть хоть какие-нибудь признаки жизни на его избитом в кровь лице. Нащупав слабый нитевидный пульс, он утвердился в правильности своей догадки. По-хорошему пациентом следовало бы заняться, но приказ московского полковника ФСБ не подлежал обсуждению. Тем более, в кабинете его дожидались любовно приготовленные супругой трёхслойные бутерброды с колбасой, копчёным сыром и огурцами, а в чашке заваривался крепкий, кирпичного оттенка ароматный чай.

– Мда, – пробормотал врач, с грохотом захлопывая за собой дверь.

«Белов, тварь, приказал убить меня. Это мы ещё посмотрим. Дай мне только выбраться отсюда! Заберу с собой Круглого с Пашкой, Зиму прихвачу, выжду время и возьму реванш … – Алексей скривился от боли. – Пабло, сынок, потерпи! Скоро мы будем вместе!»

Каждый раз, думая о сыне, Смолин вспоминал красивое лицо любимой женщины, однако, в последнее время, когда перед его мысленным взором вставал облик печальной темноволосой Азаровой, картинка постепенно исчезала, а вместо её печальных бездонных глаз на Смолина в упор смотрели пронзительные озёра Анжелики Рязанцевой. Женщины были похожи, как сёстры-близнецы, разницу между ними составляла лишь россыпь веснушек на лице последней, щербинка между зубами, цвет глаз, волос, светлая кожа, невысокий рост, чуть более метра шестидесяти и вздёрнутый, курносый нос. Алексею было достаточно всего лишь один раз заглянуть ей в глаза в зале суда, чтобы понять готовность Рязанцевой пожертвовать собственной жизнью ради его спасения. Такая самоотверженная преданность незнакомому человеку отчасти напрягала, отчасти импонировала Смолину. Приняв решение помогать Алексею до самого конца, Рязанцева, сама того не ведая, автоматом становилась пешкой в его холодной, расчётливой игре, пополняя ряды всех тех, кто положил на алтарь служения интересам своего лидера не только собственные интересы и право выбора, но и свою жизнь.

«Паблито, сынок, я обещаю, у тебя будет такая жизнь, о которой можно только мечтать!»