Да не перечить,
И танцевать нагишом нельзя
Под ветлой у речки.
Нельзя зверьё себе брать в друзья,
Их сжимать в объятья,
И по ночам завывать нельзя
На могиле матери.
– Ты приглашаешь петь-хохотать
На её могиле?
Жизнью покорной им угождать
За то, что сгубили?
Тем, кто мать не пустил на погост,
Сделал заложной,
Верой и правдой служить всерьёз
Мне невозможно!
Лучше пусть волки меня сожрут
Тёмною ночью,
Чем благоверный добрый люд
Растерзает в клочья.
– Я ведь желаю тебе добра,
Что же ты злишься?
Чёрт меня дёрнул тебя подобрать
Или Всевышний?
Думала, кто-то на смертном одре
Смочит мне губы,
А оказалось, одной помереть
Бабе нелюбой!
Баба кормила, поила тебя
Людям на радость.
Как допустила, что, душу губя,
Ляжешь с ней рядом?
Непокаянная, как и она,
Мамина дочка.
Век доживу я никчёмна, больна
Здесь в одиночку.
– Баба, не плачь, ну прошу, не томи!
Ты мне родная!
Кроме твоей человечьей любви
Я и не знаю!
Может, мы вместе с тобою уйдём
В лес, до сторожки?
Травы лесные в венки заплетём,
Клён да морошку.
Там, на запруде, под старой ветлой
Пахнут кувшинки,
Снегом метёт по поляне лесной
Ветер пушинки.
А пепелище, где маму сожгли,
Сплошь в Иван-Чае,
Ива-трава медоносных шмелей