Вечный шах

– Нет, конечно, но все равно странно, что такие чудовищные преступления совершаются самыми обычными людьми.

Дубов погладил свою сияющую лысину и легонько кашлянул:

– Ирина Андреевна, а зло никогда не больше человека. Нам хочется, чтобы это было не так, недаром художественная литература и изобразительное искусство создали огромное количество образов чертей, демонов и прочих чудовищ, в которых человечество пытается переселить имманентно присущее ему зло. Но, к большому сожалению, как бы мы ни старались себя обмануть, зло внутри нас и нигде больше.

Ирина со вздохом развела руками, а Дубов вежливо поднялся из-за стола, чтобы проводить ее до двери кабинета. Прощаясь, он повторил, что «дорогая Ирина Андреевна» всегда может к нему обратиться за советом и вообще по любому вопросу, а особенно он будет рад, если у нее появятся какие-нибудь соображения по делу Кольцова, пусть даже она укажет на его ошибку. Ибо ошибки, наставительно заметил Анатолий Иванович, надо исправлять, а если это невозможно, то хотя бы использовать негативный опыт в дальнейшей работе.

Не успела Ирина вернуться к себе, как ее вызвал Павел Михайлович и, сияя от радости, сообщил, что поручает ей прекрасное дело, которое не только легко в рассмотрении, но и поможет ей засветиться в высших сферах.

– Да, да, знаю, что вы никогда не руководствовались конъюнктурными соображениями, – поспешно добавил председатель, – но жизнь есть жизнь, и если есть возможность продемонстрировать свой профессионализм под пристальным взором власть имущих, то надо это сделать, не стесняясь.

Ирина поморщилась, примерно представляя себе, о чем пойдет речь.

– Дело совершенно ясное, при этом от вас никто не ждет процессуальной эквилибристики.

– Н-да?

– Ирочка, у нас ведь гласность на дворе, а в головах – новое мышление, – засмеялся председатель, – подтасовывать факты и закон под нужный тебе приговор уже не получается.

Ирина пожала плечами.

– Это правда, Ирочка, и это понимает даже сам подсудимый. Если мы с вами будем применять номенклатурные привилегии к главному борцу с номенклатурными привилегиями, это дискредитирует его борьбу, а заодно и всю перестройку.

На душе у Ирины стало совсем кисло, ведь теперь она точно знала, о ком идет речь.

В принципе, дело и вправду представлялось несложным, и она спокойно взялась бы за него, будь подсудимый рядовым обывателем, но это была заметная в городе и даже во всей стране фигура, и Ирине невольно претила шумиха, которая уже поднялась вокруг дела, и она усилится стократ, когда начнется судебный процесс.

Особенно теперь, когда пресса под соусом гласности начинает кормить народ клубничкой и жареным, один неверный шаг, и приобретешь не серьезную репутацию, а сомнительную славу, между тем Егор уже взрослый, и не хотелось бы, чтобы он узнавал о специфике работы матери из газетных статей.

Очевидно, Павел Михайлович решил проверить ее по всем параметрам, включая устойчивость к дешевой популярности.

Эх, и когда-то она ведь серьезно думала, что после того, как получит диплом, экзамены в ее жизни закончатся…

Вернувшись к себе в кабинет, Ирина закрыла дверь на легкую задвижку, сбросила туфли, положила ноги на специально для этой цели свистнутый у председателя из кабинета пуфик, откинулась на спинку стула и приступила к изучению нового дела.

Борис Витальевич Смульский в сорок пять лет был уже профессором, деканом экономического факультета университета, но настоящий успех пришел к нему совсем недавно, когда он очень удачно поймал ветер перемен в паруса своей судьбы.

Как коммунист, он одним из первых поддержал нового генсека и первым же публично заявил о необходимости экономических реформ. Чуть-чуть раньше, чем это сделалось общим местом, в последние дни, когда еще можно было получить по губам за подобные высказывания. Можно сказать, отважный горнист протрубил зарю перестройки, ну а дальше покатилось.

Борис Витальевич в одночасье сделался популярной персоной, он давал интервью по телевизору, выступал с публичными лекциями, статьи его одна за другой печатались в периодической печати.

За годы застоя людям надоели напыщенные политические обозреватели, долдонящие о кризисе капитализма, загнивающем Западе и о том, что Маргарет Тэтчер в сотый раз признана самым непопулярным премьер-министром Великобритании, что, однако, не помешало английскому народу переизбрать ее на второй срок. После всей этой нудятины народ с удовольствием принял Смульского, который, по мнению Ирины, нес примерно такую же ахинею, но это была именно та ахинея, которую люди жаждали услышать. Что КПСС надо подвинуть, привилегии отменить, начальников пересадить с черных «волг» на автобусы, распределители позакрывать, блат ликвидировать, и тогда мы сразу заживем ого-го! Больше всего Смульский бичевал систему здравоохранения, в частности ее Четвертое управление, и требовал немедленной отмены отдельных больниц и поликлиник для номенклатуры, называя эту практику сначала антигуманной, а после, осмелев, и противоречащей идеалам коммунизма. Одни лечатся как короли, а другие лежат в палатах на двадцать коек, где с потолков сыплется штукатурка, разве это справедливо? К сожалению, наша медицина финансируется по остаточному принципу и даже эти деньги умудряется разбазаривать впустую. Борис Витальевич ужасался, но тут же давал оптимистический прогноз. Политика разрядки ведет к снижению гонки вооружений, стало быть, можно будет перераспределить государственные средства на нужды внутри страны, выделять больше денег на здравоохранение и образование. Естественно, достаточное финансирование эффективно только при грамотном управлении, и тут Смульский, скромно потупившись, признавался, что ему есть что предложить. Он разработал проект постепенной реорганизации прогнившей системы, благодаря которой каждый советский гражданин сможет лечиться не хуже, а то и лучше любого бюрократа. Слушая выступления Смульского, Ирина в принципе соглашалась с его речами, но последний пункт вызывал некоторый скептицизм. Ей в последнее время пришлось много общаться с докторами, она родила ребенка, перенесла операцию по удалению аппендикса, снова забеременела, муж лечился от тяжелой пневмонии… Так вот этот довольно солидный опыт привел ее к мнению, что система сама по себе очень даже хорошая, и работает хорошо, ей просто не хватает финансирования. Врачи прекрасные, медсестры ответственные, этапность и преемственность на всех уровнях соблюдается. Надо только чуть больше денег на лекарства, на зарплаты нянечкам, на ремонт, а если останется, то и на питание, потому что больничная кормежка и правда штука невыносимая. Если в отрасль пойдут деньги, то не надо никакой реорганизации. Но народ воспринял речи реформатора на ура, а главное, Борис Витальевич излагал эти незамысловатые постулаты весело и с огоньком, хорошим языком, подкрепляя теоретической базой и практическими примерами, да и просто приятно было посмотреть на красивого импозантного мужика, увлеченного своим делом. Чем-то он напоминал Ирине Остапа Бендера из фильма Гайдая, но Бендер ведь в сущности положительный герой, не правда ли? Адски обаятельный уж точно.

Больше Смульского за перестройку радел только второй секретарь обкома Дмитрий Зубков. Ему уже перевалило за пятьдесят, но на фоне номенклатурных старцев он смотрелся молодым энергичным политиком, и внешность у него была располагающая – эдакий свойский жилистый мужичок без особых духовных запросов, но от природы умный и хитрый. Народ, уставший от забронзовевших небожителей, тянулся к нему как к родному. Правда, Зубков не вышел из низов, а происходил из старой номенклатурной семьи, но и это его не портило. Он ведь был родным внуком того самого Зубкова, верного ленинца, а мы как раз взяли курс на возвращение к ленинским идеалам.

Еще до перестройки Зубков зарекомендовал себя как весьма демократичный политик. Он часто выезжал на производства, любил работать с молодежью, участвовал в субботниках наравне с рядовыми гражданами, и именно с его легкой руки рок-клуб стал существовать на полулегальном положении еще в те годы, когда, наверное, даже для нового генсека слово «перестройка» обозначало только строительные работы. Правда, Кирилл говорил, что это делается под эгидой КГБ, но что не доказано, то не доказано.

Вот что значит верность своим идеалам. Если всю жизнь Дмитрий Сергеевич провел в статусе не совсем белой, но такой, с пятнышками, вороны, то теперь его демократические принципы оказались очень востребованы. Он часто выступал по телевизору, встречался с народом на рабочих местах и просто на улицах и возмущенно рассказывал людям, как плохо они живут. Смульский не пользовался номенклатурными привилегиями высокого уровня и, призывая отказываться от них, сам особенно ничего не терял, что, конечно, несколько снижало пафос его речей. Зато Дмитрий Зубков подкрепил необходимость перемен личным примером: стал ездить на службу общественным транспортом и даже был замечен в обычных магазинах для простолюдинов. По всему выходило, что он в ближайшем будущем или возглавит обком, или вообще поедет в Москву, перестраиваться в союзном масштабе.

Зубков олицетворял собой планы партии, которые, согласно лозунгу, есть планы народа, а Смульский символизировал творческую интеллигенцию, которая тоже всецело за. Дмитрий Сергеевич не оставлял своего единомышленника. Так, под Бориса Витальевича на Ленинградском телевидении готовилась специальная программа, что-то вроде «Прожектора перестройки», но местного значения, и бедняга экономист дописывал последнюю главу экономической книги, которую с нетерпением ждали в издательстве, когда произошло событие, пустившее все его планы под откос.

К сожалению, у известности есть и оборотные стороны, и одна из них – назойливые поклонники, а особенно поклонницы. Борис Витальевич этой участи, увы, не избежал.

Когда человек делает первые шаги на пути к успеху, он очень ценит тех немногих, кто его поддерживает, даже если это восторженные девушки, которые реально ничем не могут помочь. Так и Смульский живо отозвался на внимание к нему юной студентки Виктории Ткачевой. Красивая девушка понравилась ему, он с удовольствием сходил с ней в кафе, пару раз погулял в парке, не рассчитывая ни на что большее. Просто приятно иногда побыть рядом с молоденькой красавицей, а если при этом можно с ней поговорить о науке и культуре и выяснить умонастроения в молодежной среде, то вообще отлично.

Когда Вика, жившая одна, пригласила его в гости, у Смульского хватило ума не пойти, но на этом мозговой ресурс, очевидно, иссяк, потому что он, вместо того чтобы раз и навсегда прекратить отношения, пригласил девушку кататься на речном трамвайчике, где, вооруженный букетом роз, спел стандартную арию о том, что он женатый человек и слишком уважает жену и слишком любит юную подругу для того, чтобы совершить гнусный акт супружеской измены, но если Вика готова на платонические отношения, то он будет счастлив.

Вика будто согласилась, и некоторое время пара наслаждалась высокой дружбой, обсуждая не менее высокие материи, но вскоре известность Бориса Витальевича стала стремительно расти, и у него теперь просто не хватало времени на беседы с юной девой. Жизнь есть жизнь, когда на тебя устремлены тысячи восторженных глаз, ты уже не будешь прилагать усилия, чтобы удержать среди них еще одну пару. Смульский пытался свести общение на нет, но Вика решила без боя не сдаваться.

Возможно, Смульский на допросе поскромничал, описывая свою сдержанность, наверняка использовал весь арсенал мужика в кризисе среднего возраста – и клятвы в вечной любви, и признания, что только Вика является лучом света в темном царстве его жизни, и вообще он никогда не встречал никого прекраснее, чем она, и настоящее родство душ он ощущает только с ней, и прочее такое, что сводит с ума духовно ориентированных дев.

Впрочем, что бы он там ни задвигал бедной Вике, главное – он точно не вступил с ней в половую связь. Экспертиза показала, что Ткачева была девственницей.

Чувствуя, что возлюбленный отдаляется, Вика приступила к борьбе за свое женское счастье, устроив в семье Смульских маленький домашний филиал преисподней. Первым делом Вика подстерегла супругу Бориса Витальевича и сообщила, что той, постылой и старой, уже хватит путаться под ногами своего мужа, надо отойти и дать ему дорогу к счастью.

Решив, что перед ней сумасшедшая, жена сострадательно покачала головой и проследовала домой, а вечером рассказала мужу о странном эпизоде. Тот признался в своем легком флирте, поклялся, что все кончено, а по сути и не начиналось, жена простила его романтический зигзаг, и недоразумение было улажено.