Станция «Звездная»

Увидев Яна, Вася встрепенулся, но Дина хлопнула ладонью по столу, цыкнула «учи давай!» – и он послушно втянул голову в плечи. Яну ничего не сказали, но бросили такой взгляд, что он быстро ретировался в кухню.

Минут через пять к нему вышла Дина и без спросу вытянула сигаретку из его пачки.

– Фу-у-у, устала, – прошептала она, откидываясь на спинку стула и закрывая глаза, – хуже, чем бетонную стену долбить, ей-богу.

В проеме показалась Васина голова, Дина выпрямилась и закричала:

– Нечего-нечего! Пока не выучишь, никакого курева!

Голова молча исчезла.

Сочувственно вздохнув, Ян включил газ под чайником.

– Жрете небось всякую сухомятку, – сказала Дина сурово, – картошка-то хоть есть?

Ян заглянул в ящик для овощей. Там лежало десятка два клубней с белыми проростками.

– Ну вот и хорошо, – отпихнув его бедром, Дина бросила картошку в раковину и стала чистить с нечеловеческой скоростью.

– Жалко, ты не служишь, через пяток лет была бы уже полковником, а то и генералом.

– Нет, не хочу. Мне вообще ваша система не нравится.

– Чего это?

– Знаешь, меня пугает, что у военных самый идиотский путь решения проблемы, самый долгий, запутанный и энергозатратный воспринимается не только как наилучший, но и как единственно возможный.

– Да, что есть, то есть, – с гордостью согласился Ян, – это сбивает с толку наших врагов.

– Из прямого у вас только извилины в голове, – Дина уже начистила картошки, помыла найденную в ящике буфета старинную мясорубку с деревянной рукояткой, отшлифованной руками многих поколений хозяек, собрала и прикрутила к столу.

– Не только.

Пожав плечами, Дина опустила картофелину в раструб и быстро завертела ручкой. Легкий столик подпрыгивал от ее резких движений, и Ян облокотился на него, нажал, но все равно чувствовал, с какой силой Дина дергает ручку.

– Ты Геракл вообще, – восхитился он.

– Ты драники хочешь или нет?

– Хочу.

– Тогда заткнись. И отвернись, я лук кидаю.

Но луковица оказалась такой ядреной, что оба все равно заплакали.

– Васька сказал, вы женитесь? – спросил Ян, смахивая слезы.

– Да я, если честно, не знаю… – всхлипнув, Дина вдруг отвернулась и зажгла новую сигарету.

Опустившись на корточки, Ян открыл духовку. Дверца подалась с трудом и противно взвизгнула.

– Давненько сюда не заглядывал глаз человека, – сказал Ян и достал большую чугунную сковороду.

Проведя по ней пальцем, Дина поморщилась и взялась за железную мочалку. Раздался противный звук скрежета железа по железу.

Яну вдруг захотелось, чтобы у них с Лазаревым все сложилось счастливо, ведь это так просто и так правильно, когда женишься на том, кого любишь.

Отмыв сковороду, Дина начала жарить драники. Картофельное тесто шипело и пузырилось, масло скворчало, по кухне поплыл аромат жареного лука, и Яну вдруг сделалось спокойно и хорошо, как будто дома.

– Так чего ты не знаешь? – переспросил он.

– Ничего. Я же только развелась.

– А цыганка что тебе сказала?

– Что ждет меня суженый.

– Ну так что ты сомневаешься? Такой компетентный и уважаемый эксперт дал тебе категорическое заключение, чего еще?

Дина фыркнула и перевернула оладьи.

– А сметана-то у вас хоть есть?

Ян заглянул в холодильник, хотя точно знал, что сметаны там нет и быть не может.

– Ладно, сейчас сгоняю, – сказал он.

В шкафчике каким-то чудом нашлась пустая пол-литровая банка, в ящике – полиэтиленовая крышка, и Ян отправился в молочный, быстро переодевшись в гражданскую одежду, чтобы не осквернять авоськой со сметаной величие военной формы советского офицера. Конечно, риск встретить какого-нибудь придирчивого старшего по званию или патруль на Звездной был минимальный, но все же сидеть на губе из-за такой мелочи не хотелось.

Стоя в очереди, он задумался о Дине. Похоже, она вовсе не такая злая, как ему казалось, просто ожесточилась из-за неудачного брака. Ян не вникал, но Вася говорил, что муж там был совсем конченый психопат, унижал ее, врал, даже чуть ли не бил. Наверное, после такого опыта нелегко рассекать с блаженной улыбкой на лице и дарить людям радость, и ответить любовью на любовь тоже бывает не просто. Это Васе легко, ведь тупость рождает оптимизм и верные решения. Люблю – пойдем жениться. Все! Дважды два – четыре, и не волнует, а вашу тонкую душевную организацию и связанные с ней метания засуньте себе куда хотите.

Как говорил батя Зейды? Рана нагнаивается не сразу? Так и есть. Пока ты в бою, ты собран и сосредоточен, но в безопасности начинается отходняк. Человек возвращается с войны, где проявил себя героем, живет-живет и вдруг спивается. Или потеря близкого… У его мамы была подруга тетя Оля, оставшаяся после смерти мужа с двумя маленькими детьми. Все восхищались, как стойко она переносит горе, как усердно работает, как внимательно относится к детям. А когда те закончили школу и поступили в институты, из тети Оли будто батарейку вынули. Началась настоящая депрессия, хотя после смерти мужа прошло уже несколько лет.

Или взять его самого. Тоже, наверное, после Афгана с ним не все в порядке, просто он об этом не знает, потому что психи всегда убеждены, что они здоровые, но есть и другой пример – весной он чуть было не погиб в авиакатастрофе, это был серьезный шок, и только поддержка друзей помогла ему пережить это без вреда для психики.

А для девушки предательство любимого мужчины, когда он из прекрасного принца превращается в, по сути, насильника, наверное, не меньший шок, чем падение самолета. Хорошо, если она не одна, если есть, кому защитить, но порой человек остается один со своим горем, а самое плохое, когда ты одинок среди близких людей.

Ян так задумался, что чуть не забыл, зачем он здесь, и очнулся, только когда продавщица громко его окрикнула.

Когда вернулся, Дина еще дожаривала последние драники, а Вася, остервенело вцепившись в собственную голову, читал конспект.

– Давай, давай! – сказал Ян, проходя мимо него. – Орешек знания тверд, но все же мы не привыкли отступать.

– Иди к черту!

Вернувшись в кухню, он закрыл за собой дверь, подошел к Дине и от смущения прокашлялся, все еще не уверенный, что стоит влезать в это дело.

– Слушай, – сказал он, – а тебе есть с кем поговорить?

– В смысле?

– Ну по душам.

Дина отрицательно покачала головой.

– Это плохо.

– Что поделаешь.

– Ничего, Дина, – он нахмурился, подбирая слова и жалея, что все-таки затеял этот разговор, – просто иногда человек не может один выстоять под ударом. Иногда упадет, иногда сломается.

– А иногда приходится держаться самому.

– Я к чему говорю… Короче, Дин, может, ты устоишь, а может, и нет, я не знаю, но, когда стоишь на краю, не всегда бывает просто понять, какая из протянутых к тебе рук столкнет, а какая – поддержит. Так вот я тебе точно говорю, Васькина – поддержит.

Дина внимательно посмотрела ему в глаза:

– Спасибо, Ян. Ты, конечно, не подружка, но мне реально полегчало.

– Да не за что, обращайся. Я, кстати, взял бутылочку красного.

– Ого!

– Когда в кармане лежат деньги, а в винный отдел нет очереди, грех не воспользоваться моментом.

Дина улыбнулась, и Ян снова подумал, что раньше она, наверное, была веселой и обаятельной девчонкой, но, как Маргарита в том романе, стала ведьмой от горя и бедствий, поразивших ее.

…Поев нечеловечески вкусных драников, Ян понял, что неплохо было бы освободить квартиру, и вышел в промозглый вечер, оставив Дину с Васей наедине. Думал поехать в центр и оттуда позвонить Соне, но вместо этого ноги понесли его к библиотеке. Ян не стал заходить, остановился напротив окон, через которые читальный зал был виден, как аквариум. Сегодня он почему-то оказался почти полон, Ян мог разглядеть каждого читателя от макушки до сапог, а Наташу почти полностью скрывала перегородка на ее рабочем столе. Отчетливо Ян видел только босоножки и белые шерстяные носочки, да иногда выглядывала макушка. Прохожие толкали его, но Ян не уходил. Наконец к Наташе подошел пожилой человек в костюме, протянул заявку, Наташа встала, на секунду показалась вся и скрылась за шкафами.

Ян дождался, когда она вернется, еле удерживая в руках подшивку старых газет, посмотрел, как она улыбается посетителю. На секунду ему показалось, что девушка заметила, как он стоит на тротуаре, поэтому он поскорее развернулся и зашагал к метро.

Князев ходил мрачный, потому что после смерти пациента весы резко качнулись в сторону Бахтиярова. Должность, которой он давно добивался и которой безусловно был достоин, как никто другой, уплывала, оставляя его навеки доцентом кафедры. Игорь Михайлович понимал, что больше никогда он этот потолок не пробьет, максимум получит звание профессора, с ним и уйдет на пенсию. Начальником кафедры ему точно не бывать, потому что он хоть и защитил неплохую докторскую, но занимался больше лечебной работой и не приобрел в научной среде должного веса.

Ян понимал его состояние, поэтому старался лишний раз не попадаться на глаза научному руководителю и даже доделал статью о перфоративках, которую давно пора было сдать, но все руки не доходили.

С Соней он чувствовал себя как на дежурстве, когда ты ответственный хирург и никак не можешь принять решение по сложному больному, у которого девяносто девять процентов шансов умереть и только один – выжить. То ли подвергнуть его чудовищно рискованному вмешательству, то ли назначить капельницы и ждать, что природа все сделает сама. Притом что время не ждет.

Он буквально за шиворот притащил себя в рентгеновский кабинет. Не замечая его кислого вида, Соня радостно улыбнулась и сказала, что у нее есть хорошие новости.

Колдунов промолчал.

– Я еду учиться на УЗИ! – сообщила Соня.

– Здорово! Неужели нам поставят аппарат?

– Ох, не о том вы думаете, дорогой Ян Александрович! – Соня покачала головой. – Учеба в Москве, меня целый месяц не будет.

– Ааа… – Ян почти услышал грохот, с которым гора свалилась с его плеч, – но время быстро летит.

– Быстро летит, – передразнила Соня, – какие холодные речи для влюбленного!

«А я тебе хоть раз говорил, что влюблен?» – мысленно огрызнулся Ян, а вслух сказал, что просто слишком рад за Соню и готов потерпеть ради ее профессионального роста.

– Я и не думала, что ты такой сознательный.

– А я такой.

– Ну вот и славненько. Если честно, я очень рада, что поеду, ведь на одном рентгене много не заработаешь, а тут перспективное направление…

– Конечно.

– Понимаю, что надо ехать, но я буду скучать, – Соня улыбнулась просто и ласково, и тут сердце Яна дрогнуло.

Он прикрыл дверь и обернулся к девушке:

– Соня, извини, но я не думаю, что у нас что-то получится.

– В смысле?

– Прости, но… – он развел руками, – ты слишком крутая для меня.

– Ян, что ты несешь?

Он вздохнул:

– Где ты и где я…

Соня поджала губы:

– Боже, какой идиотизм! Я тебя правильно поняла, ты предлагаешь расстаться?

Колдунов кивнул.

– И причина в том, что я стою выше тебя на социальной лестнице?

– Так получается.

– Что ж, это даже лестно – в конце двадцатого века быть брошенной из-за сословных предрассудков, – процедила Соня.

– Я просто боюсь всю жизнь быть зятем Бахтиярова, – нашелся Ян, хотя эта разумная мысль могла бы прийти ему в голову и пораньше, – понимаешь, я много работал, достиг кое-чего сам, без всякой протекции, а если мы поженимся, то, чего бы я ни добился, люди всегда будут говорить «это потому, что у него такой тесть»!

– Да? – Соня усмехнулась. – А я думала, мы просто нравимся друг другу.

– Так да! Ты мне очень нравишься, правда, – Ян говорил искренне, – только я не готов… Черт, даже не знаю, как сказать…

– Да что тут, собственно, говорить, – Соня отвернулась и подровняла снимок на негатоскопе, – кто хочет, всегда найдет способ, а кто не хочет – повод, прости уж меня за банальность.

– Это ты меня прости.

Соня встала и вдруг погладила его по плечу:

– Не за что прощать, Ян. Если это все, то я тебя больше не задерживаю.

Ян ушел с тяжелым сердцем. Он обидел хорошую девушку, которая не сделала ему ничего плохого и уж точно не виновата в том, что родилась во влиятельной семье. Все-таки заводить романы на службе – это полный идиотизм и злостное нарушение техники безопасности. Одна надежда, что Соня выйдет в Москве замуж, не вернется на работу и он не должен будет каждый день смотреть ей в глаза, чувствуя себя последней сволочью.

А все потому, что не слушал папу, который постоянно повторял, что работа и любовь – две вещи несовместные, надо их разделять самым строгим образом. Для мужчины работа, если только он занимается настоящим делом, это все равно что охота для первобытного человека, занятие жизненно необходимое и в то же время полное опасностей. Не поймает зверя – умрет с голоду, а зазевается – зверь поймает его. В таких жестких условиях отвлекаться на женские прелести равносильно самоубийству. Только уединишься под кустом с красавицей, тут же тебе тигр откусит голову.

Ян чувствовал, что с ним сейчас произошло что-то подобное. Грустно, муторно было на душе, и особенно противно, что он беспокоился не о Соне, а о себе, как будет с ней работать, когда она вернется с курсов, ведь ультразвуковое исследование показало себя весьма эффективным методом в диагностике желчнокаменной болезни, значит, ему придется очень часто обращаться к Софье Сергеевне в лечебных и научных целях.

Недовольный и злой, он поехал после работы бесцельно шататься по городу. Дома наверняка Дина, в одной руке ремень, в другой поварешка, обучает Васю и одновременно варит обед. Идиллия, но Яну не хотелось ни созерцать чужое счастье, ни портить людям настроение собственной надутой физиономией.

Он погулял по Невскому, зашел зачем-то в Гостиный двор, хотя никогда его не любил за какую-то купеческую напыщенность и тесноту и солидные одежды для представления благородному семейству, слава богу, стали не нужны.

Убожество скучной советской продукции чередовалось с аляповатыми матрешками, расписными шалями и холодным блеском фарфоровых сервизов. Яну быстро это надоело, и он двинулся к каналу Грибоедова, к дому с башенкой, увенчанной глобусом, похожему на таинственный замок. Там располагался книжный магазин.

Быстро просмотрев стеллажи с медицинской литературой и не найдя ничего нового, Ян поднялся на второй этаж, в художественный отдел. Там стояли какие-то тяжелые коленкоровые тома, от которых за версту несло соцреализмом, отдельная секция была отведена под аскетичные сборники ленинградских писателей, а больше ничего интересного не наблюдалось.

В детской литературе обнаружился маленький зеленый томик под названием «Поющий трилистник», сборник ирландского фольклора. Ян купил его, сам удивляясь своему порыву. Наверное, потому, что раньше читал в романах, с каким удовольствием герои пили ирландский виски, вот и захотелось приобщиться, хотя бы таким косвенным образом.

Ян медленно ходил по залу, глазел на стеллажи, и потихоньку чувство собственного паскудства отступало. Он вспоминал, что почти во всех прочитанных им книгах героем двигала любовь, не просто симпатия, а именно божественное и неподвластное логике чувство. Расчетливый же и разумный выбор жены прямо осуждался, так поступали только отрицательные персонажи и несли за это наказание. Не могла же вся литература быть построена на том, чего нет? Если бы люди не любили, они бы про это и не читали, точно так же среди докторов не могла бы долго пользоваться популярностью монография про несуществующую болезнь.

Наверное, художественная литература все же важна, она не просто развлечение, не способ скоротать время, а что-то действительно необходимое человечеству. Возможно книги – как клинические случаи в монографиях, примеры, без которых невозможно усвоить материал. На них одних, конечно, трудно составить верное впечатление о предмете, но порой в трудную минуту, когда не знаешь, что делать, может помочь именно клинический пример, о котором ты когда-то где-то читал.

Держа «Поющий трилистник» под мышкой, Ян вышел на Невский. Бронзовый Кутузов стоял весь в инее, и заиндевевшая колоннада Казанского собора казалась серебряной.

Проехал троллейбус, рассыпая от усов голубые искры, его окна были сплошь разукрашены морозными узорами, лишь на одном темнел отпечаток детской ладони. Мимо Колдунова, ежась и втягивая головы в плечи, спешили замерзшие люди, и потому, что сам он не чувствовал холода, Ян вообразил, что давно умер и попал непонятно куда, то ли в ад, то ли в рай. Вдруг он все-таки был убит в Афгане, а то, что сейчас с ним происходит, это всего лишь предсмертный сон, который кончится, как только мозг окончательно погибнет.

– Да нет, чушь собачья, – пробормотал он, – я живой…

Но, только придя домой и почувствовав невыносимую ломоту в замерзших пальцах ног, он осознал, что в самом деле жив.

До отъезда Соня общалась с ним как прежде, ровно и дружелюбно, отчего Яну делалось тошно, что он обидел такую хорошую девушку, и он хотел с ней поговорить, попросить прощения, но понимал, что в любом случае сделает только хуже, и просто старался реже попадаться ей на глаза.

Другое дело папа-Бахтияров. Он стал демонстративно игнорировать Яна, не отвечал на его приветствия, а если оказывался в одном с ним помещении и обстановка позволяла, то, как бы в пространство и не называя имен, заводил речь о посредственностях, у которых потолок – медицинский пункт полка, а они лезут в большую хирургию. Да еще как настырно!

«Буквально, как в песне у Высоцкого, мы их в дверь, они в окно!» – произносил Бахтияров с холодным смешком, бросая на Яна красноречивый взгляд.

В другое время Ян, может быть, и нахамил бы, но сейчас чувствовал свою вину и молчал.

Князев наблюдал за происходящим не без интереса и тоже не вступался, потому что в принципе не разговаривал с Сергеем Васильевичем.

Лишь оставшись наедине с Яном во время дежурства, он дал своему подопечному подзатыльник и в сердцах сказал:

– Если ты хотел загубить свою карьеру, то выбрал самый эффективный способ! Молодец, хвалю!

Ян снова промолчал. Возразить было нечего.

Через неделю вывесили график дежурств на февраль, и Ян в нем ни разу не стоял ответственным. Он удивился, пошел к начмеду, но тот принял его холодно и сказал, что Ян слишком молод и неопытен для такой работы. Раньше его ставили главным по просьбе Князева, известного авантюриста и безалаберного человека, но теперь, слава богу, опомнились. Ведь случись что, отвечать придется руководству, которое наделило полномочиями человека, явно не способного с ними справляться. Короче говоря, если Ян хочет дежурить, пусть берет, что дают, а нет – так и не надо. Капризы юного дарования тут никто терпеть не собирается.

Формально он был прав, для должности ответственного хирурга необходимо пять лет стажа, для Колдунова действительно делали исключение и всегда для подстраховки ставили с ним в бригаду опытного доктора, который предпочитал мирно лежать на диванчике в ожидании, когда потребуется его мастерство, а не гонять по клинике, высунув язык.

В принципе, не так это и унизительно, перейти из ответственных в простые члены бригады, но, с другой стороны, Ян работал хорошо, не допускал ошибок и оплошностей, так за что же…

«Вот жук, – злился Ян на Бахтиярова, – мстит за дочку, что я не захотел жениться, а интересно, что было бы, если бы захотел? Тогда бы он Соне весь мозг выел, что выбрала неподходящего мужика? Короче, если человек хочет изводить ближнего своего, то всегда найдет для этого повод».

Не успел он смириться с понижением, как последовал новый удар – ему вернули тезисы, написанные для ежегодного кафедрального сборника. Ян только плечами пожал. Конечно, тезисы эти были не прорыв в науке, но вполне на уровне, добросовестная работа. Однако вернули без объяснений, зато Бахтияров при всяком удобном случае заводил речь о том, что их академия – флагман медицинской науки, ведущее учреждение с многовековой историей и традицией, в стенах которого трудились корифеи, и что, хоть сейчас и наблюдается повсеместное оскудение умов, есть уровень, ниже которого ни в коем случае нельзя опускаться и выдавать беспомощные студенческие работы за полноценные научные статьи. «Необходимо помнить, – вещал Сергей Васильевич, – что мы находимся на переднем крае науки, все советские ученые равняются на нас!»

В принципе Колдунов был с этим согласен. Глупая статья или пустая монография сами по себе не несут большого урона, кроме зря потраченного на них времени, но показывают коллегам, что так можно, что это стандарт. Пожалуйста, скомпилируй предыдущие публикации, добавь свою толком не проанализированную статистику, сделай туманный вывод, который можно трактовать как угодно, и готово, ты молодец, не просто докторишка, а ученый.

Так что Бахтияров провозглашал правильные принципы, только, претворяя их в жизнь, мог бы найти тезисы и потупее колдуновских, ибо в чем в чем, а в этом в сборнике недостатка не наблюдалось.

Конкретно этой работы было не жаль, но если так пойдет и дальше, то Яна могут просто не допустить к защите.

Чтобы выйти на ученый совет, необходимы публикации по теме диссертационной работы, которых у Яна пока нет, а если стараниями Бахтиярова и не появится, то все. Он даже кафедру не пройдет. Теоретически это не ставит крест на научной карьере, пожалуйста, публикуйся, набирай библиографию и приходи, когда будешь готов, но на практике кафедра не обязана брать на постоянную работу человека, не сумевшего за три года сделать работу и должным образом ее оформить.

Князев сказал, что очень сочувствует Яну, но сделать тут мало что возможно. Только строчить статьи и рассылать их методом коврового бомбометания, в конце концов, Бахтияров всемогущ, но не вездесущ. Тяжело вздохнув, он добавил, что Сергей Васильевич со своими царскими замашками всегда был склонен к фаворитизму, вечно выбирал среди аспирантов любимчика и козла отпущения, и, честно говоря, у Яна были все шансы попасть в последнюю категорию и без подкатов к бахтияровской дочке.