Замкнутый круг

Резко затормозив, я чуть не ударился лбом о руль. Плешецкий так и оставил ее на полу, а сам ушел.

Я смотрел на ее размазанную тушь под глазами, и понял, что это та самая женщина, сваливавшаяся мне на голову четыре месяца назад. Я не узнал ее, потому что помнил лишь силуэт и жуткий красный шрам на все плечо. Плешецкая носила закрытую одежду даже в жаркую погоду, и вот я понял причину. Мое сердце сжалось в тугой комок, и воздух в легких стал горячим, тяжелым и болезненным. Я вцепился ногтями в ладони с такой силой, что вязкая теплая кровь проступила на одной руке. Опомнившись, я ослабил хватку, и постарался отбросить все непрошенные чувства, затаившиеся в темном углу моей души.

Темном и мертвенно холодном.

Она еще долго лежала практически неподвижно, но в итоге нашла в себе силы встать. А я нашел в себе силы уехать.

X Алексей Блонский «Замкнутый круг» Глава 7 Званый ужин

Шесть лет назад я поступил на службу в самую известную компанию в городе, едва закончив университет. Будучи еще на четвертом курсе, я прогулял полгода криминалистики, а когда наконец-таки соизволил явиться, преподаватель дал мне практическое задание, чтобы хоть как-то исправить плачевное положение. Мне предстояло побыть в шкуре следователя.

– Сделаешь трасологическую экспертизу.

– Что?

– Хотя… даже не так. Пойди, – говорит, – на улицу и найди следы шин, зафиксируй их всеми возможными способами, начиная от фотографии, заканчивая слепками, опиши их, составь протокол осмотра места происшествия и идентифицируй транспортное средство. Будешь следователем и экспертом в одном флаконе. Потом посмотрим, что с тобой делать. Две недели на все.

Как ежик в тумане я шарился в учебниках, пособиях, на всевозможных сайтах, даже смотрел обучающие видео. За три дня мои нулевые познания выросли как на дрожжах. Вряд ли меня узнала бы собственная мать, если бы увидела, как я по ночам зачитывался научными трудами известных теоретиков криминалистики. Эта тема буквально поглотила меня, знания впитывались как в губку.

Прихватив все необходимое, я нашел первые попавшиеся на улице следы. При том я не стал искать «удобные» отпечатки, где было бы все видно и понятно. Не знаю зачем, но по собственной воле я усложнил задачу. Следы зафиксировал на камеру телефона, после чего снял гипсовые слепки, досконально описал их, нашел в интернете картинки отпечатков шин и стал сравнивать. Самое сложное оказалось идентифицировать машину. Резина почему-то была летняя, и половина линий стерта от тормозов, либо между полосами забился снег, из-за чего я потратил все отведенное время на походы по автосалонам и шиномонтажкам. Преподаватель увидел блеск в моих глазах и разрешил сдать задание позже.

Оглядываясь назад, я понимаю, какая невероятная удача преследовала меня весь тот месяц. Насколько сильно я горел делом. У меня даже дрожали руки, когда я сдавал окончательный вариант задания.

Я получил заслуженные баллы и был спасен от отчисления. Но на этом огонь не погас, нет. Все в группе меня возненавидели за то, что я стал невыносимым всезнайкой по криминалистике. А весной преподаватель попросил меня задержаться после пары. Он положил передо мной личное дело Шатрова Бориса Геннадьевича.

– Кто это?

– Водитель автомобиля, который ты идентифицировал.

В удивлении я схватил бумаги и всмотрелся в его фотографию.

Невероятно.

– А еще преступник, три года в розыске.

Что-то во мне щелкнуло в тот момент. Я посмотрел в сияющее лицо преподавателя и понял, что сделал нечто большее, на что был способен.

Вечером того дня, меня познакомили с будущим наставником – Игорем Николаевичем. Он с нетерпением дожидался окончания моей учебы, придерживая место помощника частного детектива в известнейшей в городе компании.

Чистая случайность, что я нашел именно эти следы. Чистая случайность, что мне, студенту, который первый раз в жизни столкнулся с криминалистикой, удалось верно определить машину. И так же, чистая случайность, что ее владельцем оказался преступник, за которым гонялись аж частные детективы.

Жизнь посмеялась тогда надо мной или дала пинок под зад, наблюдая, как я безалаберно упускал свое предназначение? В любом случае эта дорога привела меня к Плешецкой, а затем жизнь развернется на сто восемьдесят градусов.

Игорь Николаевич заменил мне отца. Его теплое отношение ко мне, родительская забота и поддержка до сих пор отзываются в моем сердце бесконечной благодарностью.

С родителями у меня всегда были напряженные отношения. Мать до сих пор не подозревает, чем я занимаюсь после увольнения. Когда я был в классе четвертом, перестал задавать ей вопросы, куда делся мой отец, и почему на все школьные праздники родители одноклассников приходят в полном составе, а моя мать одна? Она всегда делала такое лицо, будто я совершил преступление, словно слово «папа» было запрещено произносить в ее присутствии. И ее отношение ко мне было холодным всю жизнь. Может быть, она видела во мне его черты. А когда я стал старше, она, по всей видимости, совершенно слетела с катушек, потому что иногда звала меня его именем, а затем умолкала на час, наказывая себя за беспечность. Конечно, я понимаю, что ей было тяжело и больно, но как сын, я никогда по-настоящему не чувствовал ее любви.

Словом, до встречи с Игорем Николаевичем, я чувствовал себя балластом на шее матери, и думал, что это в порядке вещей.

Теперь мы практически не общаемся. Созваниваемся только по праздникам. И все эти разговоры переполнены нашими мучениями и фальшивыми словами радости, что у обоих в жизни все нормально.

После увиденного в окне гостиной половину ночи я проворочался в постели, мучаясь от давно, как мне казалось, заживших ран. Черты ее лица размыты в моей памяти. Лишь смутный силуэт и белые пышные волосы.

Ускользала сквозь пальцы, насмехалась.

Издевки больно били по самолюбию в который раз. Я ненавидел ее.

Я ненавидел всех женщин, подобных ей.

Она робко хохотнула, и в уголках ее глаз собрались складки. Заразительный смех, шлейф ванильных духов. Она была невысокая, но бойкая.

Никогда не забуду нашу первую встречу. Первые дни на службе, я полностью растерян, не знал за что схватиться. Один требует одно, другой – другое, мозги закипали как пельмени в бурлящем бульоне. Стол был завален бумажками так, что вряд ли из-за них виднелся мой затылок. Шесть непрерывных часов я пытался разгадать тайну печати – в каком месте ее ставить, какую дату писать, за каким номером регистрировать, как вдруг распахнулась дверь, из окна дунул ледяной сквозняк – бумажки полетели во все стороны, устроив настоящий ураган. Пронзительный девчачий голос заструился:

– Есть в этом месте хотя бы один чайник!? Ой…

Она поймала мой гневный взгляд, я готов был придушить незнакомку.

Уже через три часа мы целовались за столиком в пиццерии неподалеку от работы.

Спустя месяц мы лежали в постели, и она смеялась над моими волосами, которые сама же и запутала, а я разглядывал складки в уголках ее глаз. Мне кажется, тогда я был на пике счастья. Ни до этого момента, ни после, не чувствовал себя более живым.

– Хватит смеяться надо мной, – нарочито грозно сказал я.

Она только сильнее прыснула, а в следующий момент оказалась в моих объятьях. Губами я оставлял на ее коже горячие поцелуи, а она визжала, что ей щекотно.

– Давай поженимся? – неожиданно сказал я, и сразу сдулся. Сболтнул не подумав, поддавшись мимолетному порыву чувств.

На ее лице мелькнуло замешательство, а потом она улыбнулась и ответила: «Давай».

Невероятно. Мы поженились, едва друг друга зная.

Тогда была уверенность, что ничего правильнее в жизни я еще не делал.

Как ни в чем небывало, как раненый боец на поле сражения Плешецкая встала и пошла. Я специально приехал пораньше, чтобы понаблюдать за Плешецкими за завтраком. Они сидели в семь утра и спокойно ели. Домработница хозяйничала на кухне, Лика потягивала чай из фарфоровой кружки, Плешецкий разговаривал по телефону. Они были рядом, но так далеко друг от друга.

Чем вызвано вчерашнее поведение Плешецкого, я в тот момент так и не понял. Оставалось надеяться, что он не проговорился обо мне, иначе все дело пойдет коту под хвост.

Остальную неделю в доме было спокойно. Плешецкая ни разу не вышла без мужа в свет. Внешне она никак не выражала того, что внутри у нее бушевал шторм. Когда Плешецкий уезжал на работу, я ставил прослушку в вентиляционные трубы, торчащие из стены дома. Они вели через ванную в кухню, поэтому я несколько раз нарывался на сольный концерт душевого пения. Очень недурного, хочу отметить. Несколько раз я улавливал разговор Плешецкой с Терентьевым по телефону, но они обсуждали лишь кафе.

Когда домой возвращался Плешецкий у меня был большой соблазн не снимать прослушку, но совесть не позволяла. Все же, я считал, если муж рядом, то следить за Плешецкой уже не этично.

Если в моем положении вообще разумно размышлять об этике.

С каждым прожитым днем Плешецкая открывалась мне как сюжет неплохого сериала. По вечерам она зажигает ароматические свечи, кривляется перед зеркалом и без конца расчесывает волосы. После каждого приема еды обязательно следует чай с чем-нибудь сладким. На перекус она может съесть сырые овощи даже без соли – морковку, сладкий перец, помидор. Иногда таскает из холодильника какую-то траву, предположу, что салат. Оставаясь наедине с собой, постоянно поет. Включает музыку на колонке, если есть настроение – танцует, если нет – с каменным лицом открывает рот, подпевая. К слову, это выражение лица бросало меня в дрожь. Она пользовалась им в любой ситуации – когда узнавала плохие новости о самочувствии матери, когда у Плешецкого был тяжелый день на работе и он срывал злость на ней, когда в фильме, который она пересматривает в трехсотый раз начинается грустная сцена. У Лики пропадали все эмоции, глаза становились стеклянными, и лишь одно отличало ее от робота – нахмуренные брови.