О судьбе

(37) Не менее крупную ошибку допускает в своем суждении ученик Зенона Аристон[82 - Аристон из Хиоса – стоик, ученик Зенона, впоследствии стал разделять некоторые воззрения киников.], считающий, что невозможно познать, какой вид имеет божество[83 - Какой вид имеет божество – Зенон учил, что бог не может иметь человеческий облик (ср.: Диог. Лаэрт., VII, 47). Эпикурейцы утверждали обратное.]. Он говорит, что богу не присуще чувство (sensus), и сомневается даже, живое ли существо бог. А Клеанф, который вместе с вышеназванным слушал Зенона, то говорит, что сам мир есть бог, то наделяет этим названием ум (mens) и душу (animus) всей природы, то решает, что истинный бог – это небесный огонь, самый удаленный и выше всего находящийся, со всех сторон окружающий, все обвивающий и все охватывающий, огонь, который называется эфиром. Он же, словно бредящий, в тех книгах, которые написал против чувственного наслаждения, то измышляет некий образ и облик бога, то всей божественностью наделяет звезды, то считает, что нет ничего божественней разума (ratio). Получается, что у него нигде совершенно не обнаруживается то божество, которое мы познаем нашим умом, стремясь, чтобы понятие о нем совпадало с тем, что, словно отпечаток, заложено в нашей душе[84 - Понятие… в нашей душе – Веллей имеет в виду «пролепсис» Эпикура. См.; I, 43 примеч.].

XV. (38) А Персей, слушатель того же Зенона, говорит, что богами стали признавать людей, которые придумали нечто очень полезное для украшения жизни. И сами полезные и спасительные вещи были также названы именами богов[85 - Полезные… вещи были… названы именами богов – эти взгляды излагает Бальб (II, 80).], так что он даже говорит, что эти вещи не только придуманы богами, но и сами являются божественными. Но что может быть бессмысленнее, чем наделить божеским достоинством грязные и безобразные вещи[86 - Грязные и безобразные вещи – такие вещи могут быть вместе с тем очень полезными. Но для эпикурейца немыслимо некрасивое божество (см.: I, 47).], или уже уничтоженных смертью людей причислить к богам, причем все почитание их будет состоять в проявлении глубокой скорби?

(39) А уж Хрисипп[87 - Хрисипп (ок. 280–208 гг.) – преемник Клеанфа во главе Стои. По Диогену Лаэртскому (VII, 7, 183), о нем говорили: «Если бы не было Хрисиппа, не было бы Стои». Ср.: Цицерон. Учение академиков, II, 75. Однако по некоторым вопросам Хрисипп сходился с Академией. Ср.: Диог. Лаэрт., VII, 7, 184.], который считается хитроумнейшим толкователем бреда стоиков, собирает великую толпу неведомых богов[88 - Неведомых богов – Хрисипп деифицировал некоторые абстрактные понятия. Ср.: II, 61 сл.], причем настолько неизвестных, что мы не можем даже по догадке их вообразить, хотя наш ум, кажется, может мысленно вообразить что угодно.

Он еще говорит, что божественная сила заложена в разуме (ratio), а также в душе (animus) и уме всей вселенной (universa natura). И сам мир (mundus), говорит он, – это бог и вездесущее разлитие его духа. Он уверяет, что бог – это главная сущность мира, которая заключается в уме (mens) и разуме (ratio), которая все совокупно содержит в себе и все охватывает и проникает. А еще он говорит, что бог – это фатальная сила и необходимость будущих событий. Кроме того, он уверяет, что бог – это огонь и то, что я раньше назвал, – эфир. Затем все то, что по природе своей может течь и распространяться[89 - Может течь и распространяться – Хрисипп учил, что четыре стихии находятся в вечном течении и переходе одна в другую (ср.: II, 84).], как, например, вода и земля, и воздух; что бог – это также солнце, луна, звезды, вселенная, которая содержит в себе все, а еще – люди, достигшие бессмертия[90 - Достигшие бессмертия – ср.: II, 62.]. (40) Он же утверждает, что эфир – это то, что люди называют Юпитером, а тот воздух, что распространяется над морями, – это Нептун. А земля – это то, что называется Церерой. Подобным образом он толкует имена и остальных богов. Он еще говорит, что сила постоянного и вечного закона, которая как бы является руководителем жизни и наставником в обязанностях, – это Юпитер, а также называет Юпитером фатальную необходимость (fatalis nеcessitas) и извечную истинность (sempiterna veritas)[91 - Извечную истинность – ср.: Цицерон. О дивинации, I, 125.] будущих событий. Во всем этом, однако, нет ничего такого, в чем мы могли бы видеть наличие божественной силы. (41) Эти все утверждения можно прочитать в его первой книге о природе богов. Во второй же книге он пытается побасенки Орфея, Мусея[92 - Легендарный поэт и певец Орфей считался сыном Аполлона. Мусей – ученик Орфея, ему приписывали стихи о происхождении богов и различные прорицания.], Гесиода и Гомера согласовать с тем, что он сам написал в первой книге о бессмертных богах, согласовать так, что может показаться, будто эти древнейшие поэты, сами того не подозревая, были стоиками. Следуя ему, Диоген Вавилонский[93 - Диоген Вавилонский (ок. 240–150) – ученик Хрисиппа и одно время глава стоической школы, истолковал известный миф о рождении Афины-Минервы из головы Зевса в аллегорическом смысле: Афина – это мудрость Зевса, которая помещалась в его голове.] в книге, озаглавленной «О Минерве», относит рождение Юпитером и происхождение богини-девы к области естествознания, отделив это от басен.

XVI. (42) То, что я изложил, – это скорее похоже на бред безумцев, чем на мнения философов, но не намного ведь безрассуднее и то, что распространили голоса поэтов и причинили тем больший вред, чем пленительней их язык. Ибо они вывели богов, воспламененных гневом и безумствующих от похоти, заставили нас увидеть их войны, сражения, битвы, раны; кроме того, – их ненависть, раздоры, разногласия, рождения, смерть[94 - Заставили… видеть… смерть [богов] – например, Асклепий погиб от молнии, брошенной в него Зевсом.], ссоры, жалобы, проявления самой необузданной страсти, супружеские измены, заключения в цепи, сожительство со смертными и в результате – рождение смертного потомства от бессмертных.

(43) К заблуждениям поэтов следует присоединить еще вымыслы магов[95 - Магов – магами в Греции и Риме называли персидских жрецов и мудрецов.], безумства египтян в этом же роде, затем также представления невежественной толпы, которые вследствие незнания ею истины крайне непостоянны. Тот, кто рассудит, насколько все эти мнения и непродуманны, и безрассудны, должен благоговейно преклониться перед Эпикуром и отнести его к числу тех самых [богов][96 - К числу… [богов] – Веллей был отнюдь не одинок в такой высокой оценке Эпикура. Ср.: Лукреций. О природе вещей, V, 8.], о которых сегодня идет речь. Так как прежде всего он один только усмотрел, что боги существуют потому, что сама природа в душе каждого человека запечатлела понятие о них. Есть ли такое племя или такой род людей, который бы без всякого обучения не имел некой антиципации о богах (anticipatio)[97 - Антиципации о богах – слово anticipatio используется Цицероном для перевода греческого ????????. Эпикурейцы вкладывали в этот термин особый смысл. По Диогену Лаэртскому (X, 33), они «называют „пролепсис“ нечто вроде постижения или верного мнения, или понятия, или общей мысли, заложенной в нас, иначе говоря – память о том, что многократно являлось нам извне». Эпикур учил о бесконечно отделяющихся от вещей образах (??????). Проникая в душу человека, они накладываются друг на друга, накапливаются и запечатлеваются в душе, причем индивидуальные черты отдельных образов как бы стираются и остаются лишь те черты, которые им общи. Они-то и составляют память души, исходное общее знание, praenotio («предзнание»).] – того, что Эпикур называет ????????, т. е. некоторые предвосхищенные душою представления о вещах, представления, без которых никому невозможно ни понять, ни исследовать, ни рассудить. Силу и пользу этого выдвинутого Эпикуром положения мы узнаём из известной книги божественного Эпикура «О критерии, или Канон»[98 - «О критерии, или Канон», См.: Диог. Лаэрт., X. 27.].

XVII. (44) Итак, вам теперь совершенно ясно, что нами уже заложено твердое основание для дальнейшего обсуждения затронутого вопроса. Ибо если следует считать истинным то мнение, которое основано не на каком-то предписании, или обычае, или законе, а на единодушном и твердом согласии всех, то необходимо признать, что боги существуют именно потому, что знания об этом заложены в нас (insitae) или, лучше сказать, являются врожденными (innatae). То, в чем все от природы согласны, необходимо должно быть верным. Итак, должно признать, что боги существуют. И так как это почти общее мнение не только философов, но людей неученых, то признаём также и то, что в нас есть, как я ранее сказал, «антиципация», или предварительное знание о богах, «предзнание» (praenotio) (новым понятиям ведь приходится давать новые названия, как сам Эпикур назвал ???????? то, что раньше никто этим словом не называл), и на том же основании мы будем считать, что боги блаженны и бессмертны.

(45) Ибо та же самая природа, которая вложила в нас представление о самих богах, запечатлела также в наших умах, чтобы мы считали их вечными и блаженными. А если это так, то справедливо также известное изречение Эпикура[99 - Изречение Эпикура – эту сентенцию приводит Диоген Лаэртский (X, 139).], что то, что вечно и блаженно, ни само не имеет никаких хлопот, ни другому их не доставляет. Так что ему чужды и гнев, и милосердие, потому что все подобное есть проявление слабости.

Если бы мы ничего другого не добивались, как только благочестивого почитания богов и избавления от суеверий, то и сказанного было бы достаточно. Ибо совершенная природа богов уже потому должна бы благочестиво почитаться людьми, что она и вечная, и блаженнейшая, – ведь все выдающееся по справедливости заслуживает преклонения. И был бы также изгнан весь страх перед силой и гневом богов, так как понятно, что раз существу блаженному и бессмертному не присущи ни гнев, ни милость, то это значит, что со стороны богов не грозит ничего страшного. Но для подтверждения этой мысли, наш ум исследует также, каков облик божества, каковы его образ жизни и умственная деятельность.

XVIII. (46) Что касается внешнего вида богов, то об этом частью природа нас наставляет, частью учит разум. От природы все мы, люди всех стран, представляем себе богов не иначе, как в человеческом облике. Ибо кто может, во сне или наяву, представить себе бога в каком-нибудь другом виде? Но, чтобы не сводить все к первичным представлениям, покажем, что и разум говорит то же самое. (47) Существу превосходнейшему, от того ли, что оно блаженно или что вечно, подобает также выглядеть красивейшим, но что может быть красивее человека? Расположения его членов, сочетания линий? Что может быть красивее его фигуры, его образа?

Вот ведь вы, Луцилий (я не касаюсь нашего Котты, который говорит то одно, то другое)[100 - То одно, то другое – Котта придерживается метода Новой Академии не примыкать ни к одной философской школе, «все оспаривать и ни о чем не высказывать определенного мнения». Ср.: I, 11; Цицерон. Учение Академиков, II, 121; Он же. Тускуланские беседы, IV, 7.], когда описываете, как искусен в своем творчестве бог, обыкновенно показываете это на примере человека, в фигуре которого все приспособлено не только для пользы, но и для красоты. (48) Итак, если человеческая фигура превосходит по форме все живые существа, а бог – живое одушевленное существо, то, конечно, его облик прекраснее всех. И так как известно, что боги в высшей степени блаженны, а блаженным может быть только тот, кто добродетелен, а добродетель не может быть без разума, а разум может быть только у человека, то должно признать, что боги имеют человеческий образ.

(49) Однако этот образ не есть тело, но как бы тело, и не имеет крови, но как бы кровь.

XIX. (50) Хотя Эпикур это свое остроумнейшее открытие изложил настолько тонко, что не всякий сможет понять его, однако я, полагаясь на вашу проницательность, рассуждаю короче, чем этого требует дело.

Эпикур же, который не только умом увидел сокровенное и скрытое, но как бы рукою его нащупал, учит, что сила и природа богов таковы, что прежде всего они постигаются не чувством, а умом, и не по некой плотности и числу, как те [тельца], которые он, вследствие их твердости, называет ?????µ??? [твердые], а вследствие восприятия подобных [им] и переходящих от них образов. А так как бесконечный вид совершенно подобных образов возникает из бесчисленных атомов и притекает к нам, то наш ум с величайшим наслаждением устремляется к ним и, погружаясь в них, постигает, что существует природа и блаженная, и вечная.

Для решения этого вопроса очень важно понять значение бесконечности, что в высшей степени заслуживает полного и внимательного рассмотрения. Необходимо понять, что природа ее заключается в том, что всему подобному соответствует подобное. Эпикур это назвал ?????µ??, т. е. «равномерным распределением»[101 - «Равномерным распределением» – поскольку атомов бесконечное число, то бесчисленны и сочетания их, отражающие все сущее; причем каждому сочетанию должно найтись соответствующее ему иное. Цицерон устами Веллея приписывает Эпикуру заведомо неубедительное доказательство вечности богов, которое затем сам же устами Котты опровергает (см.: I, 109).]. И из этого следует, что если столь велико количество смертных, то и бессмертных должно быть не меньше; и если бесчисленны силы разрушающие, то бесчисленны также и силы сохраняющие.

Вы, Бальб, имеете обыкновение спрашивать у нас, какова жизнь богов, как они проводят время. Очевидно жизнь их такова, что невозможно придумать ничего блаженнее, ничего более изобилующего всякими благами. (51) Ибо бог ничего не делает, не обременен никакими занятиями, не берет на себя никаких дел. Он наслаждается своей мудростью и своей добродетелью и знает наверное, что эти величайшие и вечные наслаждения он всегда будет испытывать.

XX. (52) Такого бога по справедливости можно назвать счастливейшим, вашего же – сущим мучеником. Ибо если бог – это сам мир, который с поразительной скоростью вращается вокруг небесной оси, не останавливаясь ни на мгновение, то можно ли представить себе более беспокойную жизнь? Ведь невозможно быть блаженным, не имея покоя. А если в самом мире заключен некий бог, который правит, руководит, соблюдает порядок в передвижении звезд, в смене времен года, заботится о регулярности перемен в природе, печется о землях и морях, о жизни и жизненных благах людей, то поистине этот бог запутался в весьма неприятных и тягостных хлопотах.

(53) Мы же полагаем, что счастливая жизнь – это когда на душе покой и нет никаких обязанностей[102 - Учение Эпикура об атараксии – безмятежности духа. См.; Диог. Лаэрт., X, 96–97; X, 136.]. И тот, кто научил нас всему, что мы знаем, преподал нам также, что мир создан природою[103 - Мир создан природою – Веллей имеет в виду – природой, лишенной мысли (????? ?????).]. Для нее это не составило никакого труда. Для природы сотворение мира, которое, как вы считаете, не могло состояться без божественного мастерства, – это было настолько легкое дело, что она будет создавать, создает и создала бесчисленные миры. Но вы, так как не видите, каким образом природа без некоего разума может это сотворить, прибегаете к богу по примеру поэтов, авторов трагедий, которые поступают таким образом, когда не знают, как довести действие до развязки.

(54) Конечно, вы бы не прибегали к содействию бога, если бы представили себе всю безмерность, беспредельность, огромную во все стороны протяженность пространства, в которое дух устремляется и проникает, и странствует по нему, пересекая его вдоль и поперек, и, однако, не видит никакого края, берега, к которому он мог бы пристать. И вот в этой безмерности ширины, длины, высоты носится бесконечная сила (vis) бесчисленных атомов, которые, хотя между ними пустота, все же сцепляются и, хватаясь один за другого, сплачиваются. От этого и образуются те тела различных форм и видов, которые, по вашему мнению, никак не могли быть созданы без кузнечных мехов и наковальни. Так вы посадили на нашу шею вечного господина, которого мы должны бояться днем и ночью. Ибо кто же не будет бояться бога, который все провидит, обдумывает, замечает, который считает, что ему до всего есть дело, который во все вмешивается, весь в хлопотах?

(55) Отсюда у вас появилась, во-первых, та фатальная необходимость, которую вы называете ??µ??µ???, так что, что бы ни случилось, вы говорите, что это проистекало от извечной истинности и вызвано неразрывной последовательностью причин. Но чего же стоит эта философия, которой, точно старухе, да и то необразованной, кажется, будто все происходит от судьбы. Отсюда же и ваша µ?????? (искусство прорицания), что по-латыни называется «дивинация» (divinatio)[104 - Ср.: Цицерон. О дивинации. I, 1; I, 34.], и от которой, если бы мы захотели к вам прислушиваться, то заразились бы таким суеверием, что должны бы были почитать [за святых] и гаруспиков, и авгуров[105 - Гаруспиков… авгуров – римляне во всех случаях как общественной, так и частной жизни считали необходимым вопросить волю богов, прибегая к гаруспициям или ауспициям. Гаруспицией называлось предсказывание будущего по внутренностям жертвенных животных. Гаруспик – предсказатель изучал состояние печени, ее форму, цвет, расположение ее долей, форму выемки между долями, состояние желчи, а также состояние сердца и легких, и по определенным признакам прорицал будущее, а в некоторых случаях указывал средства для умилостивления гнева богов и отвращения предвещаемого бедствия. Авгуры толковали волю богов и предвещали по различным знамениям, главным образом по поведению «вещих» птиц: полету (особенно орлов, ястребов, коршунов), крику (ворона, вороны, совы, петуха), особенно часто – по клеву «священных» кур. Курам предлагался корм, обычно каша из пшеничных зерен. Если куры клевали жадно и при этом кусочки пищи выпадали из клюва на землю, то это считалось благоприятным предзнаменованием, если отказывались есть – в высшей степени неблагоприятным. Такой способ гадания особенно применялся в военное время; полководцы брали с собой в поход клетку с курами и особого служителя «пуллярия» (цыплятника). Приемы авгуров назывались ауспициями (букв. наблюдение за птицами). Авгуры толковали волю богов также по небесным и некоторым другим знамениям. Наблюдения над небесными знамениями производились определенным образом. Авгур отправлялся в предназначенное для гадания место и там, обратившись лицом к югу, особым авгурским жезлом (lituus) определял перед собой на небе известное пространство, в пределах которого наблюдал «знамения» – блеск молнии, полет птицы. Знамения, наблюдаемые с левой от авгура стороны (т. е. с востока) считались благоприятными, с правой – неблагоприятными. Авгуры во времена Цицерона составляли коллегию, в которую входили несколько пожизненных членов, пополнявшихся кооптацией. Право совершать ауспиции с участием авгура имели высшие должностные лица (диктатор, цензор, консул, претор).], и прорицателей, и толкователей снов.

(56) Избавленные Эпикуром от этих страхов и получившие через него свободу, мы не боимся тех, которые, как мы понимаем, ни себе не причиняют никаких неприятностей, ни другому их не доставляют. Мы благочестиво и благоговейно поклоняемся богам из-за превосходной и совершенной их природы.

Однако же опасаюсь, как бы мне, увлекшись, не затянуть слишком мою речь. Трудно было рассмотрение столь большого и столь важного вопроса оставить незаконченным. И все же разумнее было бы с моей стороны не столько говорить, сколько слушать».

XXI. (57) Тогда Котта[106 - В § 57–124 академик Котта подвергает критике учение Эпикура, следуя в основном Карнеаду и Посидонию. Однако эта критика обращена более на ранний эпикуреизм, между тем как Веллей в своем выступлении отразил скорее поздние идеи этой школы. Объяснить это следует, может быть, тем, что Цицерон использовал для двух этих частей первой книги разные источники: более поздний для речи Веллея, более ранний – для Котты.], с обычной для него учтивостью, сказал: «Но если бы ты, Веллей, ничего не сказал, то и от меня, конечно, ты тоже не смог бы ничего услышать. Потому что обычно мне не так легко приходят в голову доводы в защиту истинного, как в опровержение ложного. Это со мной часто бывало и ранее, и сейчас вот, когда я только что слушал тебя. Спроси меня, какова, по-моему, природа богов, и я тебе, вероятно, ничего не отвечу; спроси: считаю ли я природу богов такой, какой ты ее изобразил, и я скажу: по-моему – ничего подобного. Но прежде чем подойти к рассмотрению того, что тобой было высказано, скажу, что я думаю о тебе самом.

(58) Я часто слышал, как известный твой друг[107 - Твой друг – в списках имя друга отсутствует, может быть, его и не было в оригинале? Или Котта намекает на известного эпикурейца Федра.], нисколько не сомневаясь, ставил тебя выше всех римских эпикурейцев[108 - Римских – в оригинале togati – «носящие тогу» (греки тогу не носили).] и лишь немногих греческих ставил наравне с тобой. Но так как я знал о его поразительной привязанности к тебе, то считал, что он из расположения к тебе преувеличивает. Я же, хотя и не склонен хвалить человека в его присутствии, однако считаю, что ты очень ясно высказался по этому темному и трудному вопросу, и твое изложение было не только богато мыслями, но и красноречивее, чем обычно бывает у ваших[109 - Красноречивее, чем обычно… у ваших – в ряде своих произведений Цицерон пренебрежительно отзывается о «грубом» и «необработанном» стиле речи самого Эпикура и философов его школы. Ср.: Цицерон. Тускуланские беседы, II, 7; Он же. Брут, 131.]. (59) Когда я был в Афинах, я часто слушал Зенона, которого наш Филон[110 - Когда я был в Афинах – неизвестно, слушал ли лекции Зенона в Афинах Котта. Скорее, Цицерон говорит здесь о своих впечатлениях. Цицерон провел в Афинах некоторое время в 78 г. Ср.: Цицерон. О пределах добра и зла, I, 16.Зенона – Зенон из Сидона (I в.) возглавил школу Эпикура в Афинах после смерти Аполлодора. Наш Филон… – см.: I, 6, примеч.] обычно называл корифеем эпикурейцев, и притом слушал я его по совету самого Филона. Я уверен, что посоветовал мне это Филон с той целью, чтобы я, послушав, как рассуждает глава эпикурейцев, легче смог судить, как хорошо их можно опровергнуть. Ибо он не так, как большинство из [них], но таким же образом, как ты, говорил отчетливо, веско, красноречиво. Но как часто бывало, слушая его, так вот и тебя теперь, мне было обидно сознавать, что такой великий ум пришел к столь, с позволения сказать, поверхностным, уж не скажу, столь нелепым мнениям.

(60) Впрочем, и сам я сейчас не предложу ничего лучшего. Как я уже сказал, почти по всем вопросам, а особенно физическим (physicis)[111 - Физическим – под «физикой» Цицерон понимает науку о природе в целом, включая и теологию.], я, скорее, мог бы сказать, чего нет, чем что есть.

XXII. Если спросишь меня, что такое бог или каков он, то я сошлюсь на Симонида[112 - Симонид из Кеоса – греческий поэт-лирик (556–467 гг.), некоторое время жил при дворе сиракузского тирана Гирона.], который, когда его об этом же спросил тиран Гиерон, потребовал себе один день на размышление. Когда Гиерон повторил свой вопрос на следующий день, Симонид попросил уже два дня срока. Когда же он каждый раз стал удваивать число дней, удивленный Гиерон спросил, почему он так делает? Потому, ответил тот, что чем дольше я размышляю, тем этот вопрос кажется мне более темным. Я же думаю, что Симонид, бывший не только приятным поэтом, но и в других вопросах, как передают, человеком ученым и мудрым, так как ему пришло в голову много глубоких и тонких мыслей, стал сомневаться, какая из них самая истинная, и, наконец, совсем отчаялся найти ее.

(61) А Эпикур твой (ибо я предпочитаю лучше спорить с ним, чем с тобой) что сказал такого, что было бы достойно не то что философии, но даже посредственной рассудительности?

В этом вопросе, о природе богов, прежде всего спрашивается, есть боги или их нет. Трудно отрицать? Верно, – если бы вопрос был задан в народном собрании (соntiо), но в такой беседе и таком собрании, как наши[113 - В таком собрании, как наши, – характерное признание! Ср.: Цицерон. О дивинации, II, 28.], – легче всего. Так вот, я, сам понтифик[114 - Сам понтифик – со времен Суллы коллегия жрецов-понтификов состояла из пятнадцати человек, обязанностью которых был надзор над всем, что было связано с религией. Во главе коллегии стоял верховный понтифик (pontifex maximus).], считающий, что необходимо в высшей степени свято соблюдать общественные религиозные обряды, я просто хотел бы, чтобы меня в существовании богов (что является главным в этом вопросе) убедило бы не только [принятое на веру] мнение, но также и сама истина. Много ведь встречается такого, что смущает нас так, что порой начинает казаться, будто вовсе нет никаких богов.

(62) Однако заметь, как по-дружески я поступлю с тобой, я не буду затрагивать того, что является у вас общим с другими философами, как, например, положения, с которым согласны почти все, и я сам в первую очередь, что боги существуют. На это я не буду нападать. Однако то доказательство, которое ты приводишь, я считаю недостаточно убедительным.

XXIII. По твоим словам, достаточно веским основанием для того, чтобы мы признали, что боги существуют, является то обстоятельство, что так это представляется всем человеческим племенам и народам. А этот довод не только сам по себе легковесен, но также и ложен. Ибо, во-первых, откуда тебе известны мнения народов? Я, по крайней мере, убежден, что есть много племен настолько диких, что они даже не подозревают о существовании богов. (63) А Диагор? Диагор, прозванный ????? («Безбожник»), а затем Феодор – разве не отвергали открыто богов? И Протагор из Абдеры[115 - Диагор… Феодор… Протагор – см.: I, 2, примеч.], о котором и ты только что упоминал, в свое время величайший из софистов? Ведь за то, что в начале своей книги он поместил такие слова: «О богах – есть они или их нет – не имею ничего сказать», он по постановлению афинян был изгнан не только из города, но и из страны, а книги его были публично сожжены. Я так думаю, что это заставило многих более осторожно высказывать такие мнения, поскольку даже сомнение не смогло избежать кары. А что сказать о святотатцах, нечестивцах, клятвопреступниках? Как говорит Луцилий[116 - Гай Луцилий (148–103 гг.) – римский поэт, основоположник римской сатиры. Следует фрагмент из недошедшей сатиры Луцилия.]:

Если бы когда-либо Луций Тубул,
Если бы Луп или Карбон – чудовище [117 - Луций Гостилий Тубул – претор 142 г.; вел процессы по делам об убийствах, был уличен во взяточничестве и других преступных делах. Чтобы избежать смертной казни, сам принял яд. Луций Корнелий Лентул Луп – консул 156 г., цензор 147 г. Луцилий в одной из своих сатир изобразил его мотом, кутилой и клятвопреступником. Ср.: Гораций. Сатиры, II, 1, 68. Гай Папирий Карбон – сподвижник Гая Гракха, его подозревали в убийстве Сципиона Эмилиана в 129 г. Ср.: Цицерон. О законах, III, 35. Чудовище – в оригинале «сын Нептуна». Сыновьями Нептуна были чудовища Киклоп, Герион, Скирон, Лестригоны и др.] —

считали, что есть боги, разве были бы они столь клятвопреступными или столь порочными? (64) Так что это доказательство не столь надежно, как вам кажется, для подтверждения того, что вам хочется. Но так как этот аргумент является общим у вас с другими философами[118 - С другими философами – в частности, со стоиками. Ср.: II, 12; II, 45; III, 11.], то я пока обойду его. Предпочитаю перейти к вашим собственным доводам.

(65) Итак, я согласен с вами, что есть боги. Научи же меня, откуда они взялись? Где они? Каковы у них тело, душа, жизнь? Вот что я хотел бы знать. Ты для всего используешь своеволие атомов[119 - Своеволие атомов – о «своевольном» отклонении атомов см.: I, 69; ср.: Цицерон. О судьбе, 18; 23.], отсюда ты все, что на ум взбредет, строишь и лепишь. Но, во-первых, атомы не существуют. Ибо то, что не имеет тела, ничто[120 - Ибо то, что не имеет тела, – ничто – некоторые исследователи (Schoemann, Mayor, Goete) предполагают, что в этом месте часть текста пропущена, так как последующая критика Котты направлена не против существования атомов, но против возможности пустоты. Ср.: Цицерон. Учение академиков, I, 27.]. И всякое место занято телами. Значит, нет совсем пустоты и не может быть никакого атома.

XXIV. (66) Это я теперь привожу «оракулы» физиков (oracula physicorum), не знаю, верны они или ложны, но они все же более похожи на правду, чем ваши. Эти постыднейшие учения Демокрита, или еще ранее – Левкиппа[121 - Демокрита… Левкиппа – ср.: I, 69; I, 73; Диог. Лаэрт., IX, 30.], будто существуют некие легкие тельца, одни – шероховатые, другие – круглые, часть – угловатые и крючковатые, как бы загнутые внутрь, и будто из этих-то телец образовались небо и земля, без воздействия какой-либо природы (nulla cogente natura)[122 - См.: I, 20.], но вследствие случайного стечения телец. Это мнение ты, Веллей, довел до нашего времени, и скорее, пожалуй, тебя мог бы кто-нибудь лишить жизни, чем отклонить от этого убеждения. Ты ведь решил стать эпикурейцем еще раньше, чем усвоил эти взгляды. Таким образом, для тебя стало необходимостью либо принять умом своим это постыдное учение, или отказаться от принятого звания эпикурейца. (67) Сколько бы ты взял за то, чтобы перестать быть эпикурейцем? Конечно, ты ответишь, ни за что я не оставлю этого учения о счастливой жизни и об истине. Стало быть – это истина? Насчет счастливой жизни я с тобой воевать не буду, так как, по-твоему, и бог ее не имеет, если только он не томится в полном безделье. Но где истина? Верно, в бесчисленных мирах, из которых каждое мгновение одни рождаются, другие гибнут? Или в неделимых тельцах, образующих без участия какой-либо организующей природы (nulla modеrante natura), какого-либо разума (nulla ratione) столь прекрасные произведения? Но, забыв о дружелюбии, которое я сначала проявил к тебе, я перехватил через край. Итак, я соглашусь с тобой, что все состоит из атомов. Но какое нам до этого дело? Ведь мы занимаемся вопросом о природе богов! (68) Пусть и они тоже из атомов. Стало быть, они не вечны? Ибо то, что из атомов, когда-то возникло. А если боги возникли, то до того, как они возникли, никаких богов не было. И если у богов есть рождение, то необходимо должна быть и смерть, как и ты немного ранее рассуждал о платоновском мире. Но в таком случае какой смысл в этих двух словах «блаженный» и «вечный», которыми вы характеризуете бога?[123 - Ср.: I, 9.] Желая доказать свое, вы запутываетесь, словно заяц, ищущий спасения, в колючем кустарнике. Так ты и говорил, что у бога не тело, а как бы тело, не кровь, а как бы кровь.

XXV. (69) Очень часто вы поступаете так, что когда утверждаете что-нибудь неправдоподобное и хотите избежать опровержения, то ссылаетесь на нечто такое, что уже совсем невозможно, хотя в этом случае лучше было бы уступить в споре, чем столь бесстыдно настаивать на своем. Вот так и Эпикур. Он усмотрел, что если атомы, увлекаемые своей тяжестью, несутся все только в одном направлении вниз, то в нашей власти ничего не остается, поскольку движение атомов определенно и необходимо (motus certus et necessarius)[124 - Ср.: О судьбе, 23; Лукреций. О природе вещей, II, 251–293.]. И Эпикур изобрел способ, каким образом избежать этой необходимости, способ, который, очевидно, ускользнул от внимания Демокрита. Эпикур говорит, что атом, который вследствие своего веса и тяжести несется прямо вниз, чуть-чуть при этом отклоняется в сторону. (70) Говорить так еще более постыдно, чем не быть в состоянии защитить то, что он хочет. Также он выступает против диалектиков[125 - Против диалектиков – Цицерон имеет в виду не школу, а метод. Диалектика у него имеет тот же смысл, что и логика. В данном месте Цицерон имеет в виду и стоиков, и академиков.]. Они ведь учили, что во всех дизъюнкциях (disjunctiones), в которых заложено или «да», или «нет», истинным может быть только одно из двух[126 - Они ведь учили – ср.: Цицерон. Тускуланские беседы, I, 14.]. Эпикур же очень испугался, что если он сделает в этом уступку, то и в высказывании типа «Или будет жив завтра Эпикур, или не будет жив» он признает необходимость только одного решения, и он совсем отверг[127 - Совсем отверг – ср.: «О судьбе», 37, где Цицерон вернее выразил мысль Эпикура. Ср.: Диог. Лаэрт., X, 34; Лукреций. О природе вещей, IV, 353.] необходимость положения «или да, или нет». Что может быть глупее этого? Аркесилай, нападая на Зенона, сам утверждал, что все показания чувств ложны. Зенон же считал, что ложны лишь некоторые, но не все[128 - О полемике между Аркесилаем и Зеноном см.: Цицерон. Учение академиков, II, 16 сл.]. А Эпикур испугался, что если допустить обманчивость некоторых чувственных восприятий, то придется признать, что верных вовсе нет, и объявил, что все чувства являются верными вестниками. Во всем этом нет ни капли ума, он подставляет себя под более тяжелый удар, чтобы отразить более легкий. (71) Так он поступил и с природой богов. Избегая признания, что раз его боги сложены из атомов, то они должны подвергаться и гибели и разложению, он утверждает, что боги имеют не тело, но как бы тело, не кровь, но как бы кровь.

XXVI. Кажется удивительным, что один гаруспик может без смеха глядеть на другого[129 - Один гаруспик может без смеха глядеть на другого – в «О дивинации» (II, 51) Цицерон приписывает это выражение Катону Старшему.]. Еще удивительнее, что вы можете удержаться от смеха, глядя друг на друга. «Не тело, а как бы тело!» Я бы понял, как это, если бы речь шла о фигурах, вылепленных из воска, или глиняных, но что такое «как бы тело» и что такое «как бы кровь» у бога – понять не могу; да и ты, Веллей, также, только не хочешь признаться.

(72) Ведь вы твердите, точно заученный урок, то, что Эпикур, зевая, набредил, а сам он, между прочим, хвалится, как мы видим из его писем, что он-то не имел никакого учителя[130 - Из его писем – ср.: Диог. Лаэрт., X, 13.]. Да если бы он и не предупредил, я мог бы легко в это поверить, словно владельцу плохо построенного здания, который хвалится, что он обошелся без зодчего. Не пахнет от Эпикура ни Академией, ни Ликеем, не чувствуется в нем даже школьного образования. А ведь он мог слушать Ксенократа, какого великого мужа, боги бессмертные! И есть такие, которые считают, что он его слушал, но сам-то он это отрицает, и я ему больше верю. Он говорит, что на Самосе слушал какого-то Памфила, ученика Платона[131 - Слушал какого-то Памфила – этот философ ближе неизвестен.], ибо Эпикур там жил в молодости с отцом и братьями. Отец его, Неокл, прибыл на этот остров колонистом[132 - Колонистом – в 366 г. Афины, отвоевав у персов остров Самос, основали на нем свою колонию, куда в числе других прибыл и отец Эпикура Неокл.], но так как клочок земли не мог его достаточно прокормить, как я думаю, то он стал учителем в начальной школе. (73) Но к этому платонику Памфилу Эпикур проявляет просто поразительное пренебрежение: так он боится, чтобы не показалось, будто он когда-то чему-то учился. Он придерживается Навсифана, последователя Демокрита, но хотя не отрицает, что слушал его, осыпает его всякими ругательствами[133 - Навсифан из Теоса (Малая Азия) (IV в.). Ср.: Диог. Лаэрт., X, 8.]. А если он не слушал этого учения Демокрита, то что он вообще слушал? Что в учении Эпикура о природе не от Демокрита? Даже если он кое-что изменил, как то, что я сказал немного ранее об отклонении атомов? По большей части он говорит то же самое: атомы, пустота, образы, бесконечность пространства, бесчисленность миров, их рождение, гибель, – словом, почти все, что относится к порядку природы (naturae ratio continetur). А теперь все-таки, что ты понимаешь под «как бы тело и как бы кровь»? (74) Признаю, и притом ничуть не завидуя, что ты в этом понимаешь лучше, чем я, но все же я хотел бы знать, что же это такое, что Веллей понять может, а Котта – не может? Итак, что такое «тело» и что такое «кровь», я понимаю, но что такое «как бы тело» и «как бы кровь», совершенно и никоим образом не понимаю. Причем ты ведь ничего и не таишь от меня, как это обычно делал Пифагор с посторонними, и не говоришь намеренно темно, как Гераклит[134 - Не говоришь намеренно темно, как Гераклит – Гераклит Эфесский из-за трудности понимания его речи получил в древности прозвище «Темный», но нет основания считать, что Гераклит «намеренно» говорил темно. Ср.: Диог. Лаэрт., IX, 6.], ты, между нами говоря, просто сам этого не понимаешь.

XXVII. (75) Ты, как я вижу, отстаиваешь то мнение, что боги имеют некий образ, в котором нет никакой телесности, никакой плотности, ничего осязаемого, ничего ощутимого, – чистый, легкий, прозрачный образ. О нем, стало быть, можно сказать, как о Венере Косской[135 - О Венере Косской – прославленное произведение художника Апеллеса (вторая половина IV в), изобразившего Венеру выходящей из морской пены. Первоначально принадлежало правителю острова Кос. При Августе картина была вывезена в Рим и выставлена в храме обожествленного Цезаря (Венера считалась прародительницей рода Юлиев). Ср.: Плиний. Естественная история, XXXV, 91–92.]: это не тело, но подобие тела, и эта краснота, разлитая по телу и смешанная с блестящей белизной, – не кровь, а некое подобие крови. Так и в эпикурейском боге, все – невещественное, а подобие вещественного. Но пусть я убедился в том, что невозможно даже понять. Скажи же мне, каковы у этих призрачных богов очертания и формы?

(76) Тут уж вы не испытываете недостатка в доказательствах, с помощью которых вы хотите убедить в том, что боги имеют человеческие формы. Во-первых, потому, что такое уж сложилось в наших умах предвосхищенное представление, что человек, когда размышляет о боге, то представляется ему именно человеческая форма. Далее, поскольку божественная природа превосходит все прочее, то ей должна быть присуща также и форма прекраснейшая. А красивее человеческой не может быть. В качестве третьего доказательства вы приводите то, что никакой другой формы тело не может служить жилищем разума. (77) Итак, начнем с рассмотрения каждого из этих доказательств. Ибо, как мне кажется, вы хватаетесь, как бы имея на то право, за положения никоим образом не приемлемые. Вообще был ли когда-нибудь такой слепец, который бы не видел, что человеческие черты были перенесены на богов или по некоему замыслу мудрецов[136 - По замыслу мудрецов – Ср. I, 118; Цицерон. О дивинации, I, 105.], для того чтобы легче обратить души простого народа от порочной жизни к почитанию богов, или из-за суеверия, чтобы иметь изображения богов, поклоняясь которым, люди верили бы, что обращаются к самим богам. А поэты, живописцы, скульпторы добавили еще больше к этому. Ведь нелегко было богов как-то действующих, чем-то управляющих представлять в других формах. А может быть, имело значение и то соображение, что человеку кажется, будто нет ничего красивее человека. Но ты, физик, разве не видишь, какой льстивой сводней, как бы саму себя предлагающей, является природа? Думаешь ли ты, что есть на земле или в море такое живое существо, которое не восхищалось бы более всего живым существом своего же вида? Если бы это было не так, то почему бы быку не стремиться к совокуплению с кобылой, жеребцу – с коровой? Или ты считаешь, что орел или лев, или дельфин предпочитают какой-либо другой облик своему? Так что удивительного в том, что природа подобным же образом предписала и человеку считать, что нет ничего красивее человека, и что по этой-то причине мы и считаем богов похожими на людей.

XXVIII. (78) Как ты считаешь, если бы у животных был разум, не наделяло бы разве каждое из них высшими качествами свой вид? А я, клянусь Геркулесом! (говорю как думаю) хотя и люблю себя самого, однако не осмелюсь сказать, что я красивее, чем был тот бык, который унес Европу[137 - Бык, который увез Европу – намек на известный миф: Зевс воспылал страстью к дочери финикийского царя Европе. Приняв образ прекрасного быка, Зевс похитил Европу и, усадив ее на спину, по морю, вплавь, привез ее на остров Крит. Там она родила от Зевса критских царей Миноса и Радаманта. Ср.: Овидий. Метаморфозы, II, 846–875.]. Здесь ведь речь идет не о наших талантах и не о нашем красноречии, а о внешнем облике. А если бы мы захотели придумать и присоединить себе формы тела, ты, наверное, не захотел бы стать таким, каким рисуют известного морского обитателя Тритона[138 - Тритон – морское божество, по Гесиоду – сын Нептуна. Его изображали в виде человеческой фигуры, у которой вместо ног дельфиньи хвосты.], которого везут по морю плывущие животные, присоединенные к его человеческому телу. Я касаюсь теперь трудного вопроса. Такова сила природы, что человек хочет быть похожим только на человека, а муравей только на муравья[139 - А муравей – только на муравья – эти слова многие исследователи считают позднейшей глоссой.]. (79) Но на какого человека? Много ли среди людей красивых! Когда я был в Афинах, то в группах эфебов[140 - В группах эфебов – в Афинах эфебы (совершеннолетние юноши) для занятий в гимнастических школах – «гимнасиях» – объединялись в группы.] красивых были единицы. Я понимаю, чему ты смеешься[141 - Чему ты смеешься – Веллей, очевидно, улыбнулся, представив себе Котту – понтифика и блюстителя строгих нравов – любующимся обнаженными греческими юношами.], но дело обстоит именно так. Кроме того, нам, которые, в согласии с древними философами, восхищаются юношами, часто даже недостатки их милы. Алкей восхищался родимым пятном на руке мальчика, а ведь родимое пятно – это телесный недостаток. Ему, однако, оно казалось украшением. Кв. Катул, отец нашего коллеги и приятеля, был влюблен в твоего земляка Росция[142 - Росций – неясно, о каком Росции идет речь, возможно, о будущем знаменитом римском актере Квинте Росции Галле, с которым Цицерон одно время был в тесной дружбе. Ср.: Цицерон. Об ораторе, I, 251.], и это о нем были им даже написаны следующие строки[143 - Эти строки приписывают Квинту Лутацию Катулу (консулу 102 г.) (не смешивать с современником Цицерона, знаменитым поэтом Гаем Валерием Катуллом). Сын его, тоже Квинт Лутаций Катул, состоял вместе с Коттой в Коллегии понтификов.]:

Как-то однажды стоял я, явленье Авроры встречая[144 - Явленье Авроры встречая – т. е. наступление дня. Аврора в римской мифологии – богиня зари; соответствует греческой Эос.],
Росций является вдруг, с левой пришел стороны.
О небожители, – вам не в обиду будь сказано это, —
Смертного юноши вид бога прекраснее был.

Ему он показался прекраснее бога! А ведь у Росция, как и теперь еще, сильно косили глаза! Но что за беда, если Катулу именно это показалось пикантным и прелестным. Однако возвращаюсь к богам.

XXIX. (80) Будем ли мы считать, что некоторые из них, если не столь косоглазы, то все же слегка косят? Что некоторые имеют [на теле] родимые пятна? Что есть среди богов, как среди нас, людей, курносые, вислоухие, широколобые, большеголовые? Или у них все в наилучшем виде? Согласимся в этом с вами. Так что же, они все на одно лицо? Потому что в противном случае неизбежно одно божество окажется более красивым, чем другое. Стало быть, какой-то бог будет не наикрасивейшим. А если они все на одно лицо, то необходимо должна процветать в небе Академия[145 - Должна процветать в небе Академия – шутка Котты, очевидно имеет тот смысл, что боги – все на одно лицо – не смогут отличать друг друга и окажутся в положении философов Новой Академии, которые, по их собственному признанию, считают невозможным отличение ложного от истинного.]. Ибо если бог от бога ничем не отличается, то нет у богов никакого познания, никакого восприятия. Но если это совершенно неверно, почему же боги представляются нашему уму не иначе, как в человеческом образе? (81) Неужели ты, Веллей, все же будешь защищать подобную нелепицу? Нам-то, пожалуй, они действительно так представляются, как ты говоришь, потому что с малых лет[146 - С малых лет – приняв эмендацию Klotz’a a parvis вместо бессмысленного apparuisse в списках.] мы знаем Юпитера, Юнону, Минерву, Нептуна, Вулкана, Аполлона и других богов с тем обликом, который соизволили им придать живописцы и ваятели, и не только обликом, но и украшениями[147 - Украшениями – может быть, Котта имеет в виду такие принадлежности богов, как трезубец Нептуна, молния Юпитера, эгида Минервы.], возрастом, одеждой. Но ведь не так представляют себе богов египтяне, сирийцы, почти все варварские народы[148 - Варварские народы (barbaria) – варварами греки и вслед за ними римляне называли всех негреков и неримлян, в том числе и народ такой древней культуры, как египтяне.]. У них ты обнаружишь более высокие мнения о некоторых животных, чем у нас о высочайше чтимых храмах и изображениях богов. (82) Мы ведь знаем, сколь многие храмы ограблены были нашими соотечественниками, которые и изображения богов поуносили из самых почитаемых святилищ. А вот чтобы египтянин причинил вред крокодилу или ибису, или кошке, – это неслыханное дело[149 - Неслыханное дело – ср.: Геродот, II, 65 сл.]. А как ты считаешь, разве в знаменитом Аписе, священном быке египтян[150 - Апис, священный бык египтян – ср.: Геродот, III, 27 сл.], не видели египтяне бога? Так же точно, клянусь Геркулесом, как ты никогда, даже во сне, не видишь вашу Юнону-спасительницу иначе как с козьей шкурой, с копьем, с маленьким щитом и в башмаках с загнутыми носками[151 - Юнона – Спасительница (Sospita) в таком виде, как ее описал Котта, изображена на многих монетах.]. Но совсем не так выглядит Юнона Аргивская[152 - Юнона Аргивская – город Аргос (на Пелопоннесе) был одним из древних культовых центров греческой богини Геры, супруги Зевса. Так же как римский Юпитер был идентифицирован с Зевсом, Юнона была отождествлена с Герой.] или Юнона Римская. Выходит, что по-иному представляют себе образ Юноны аргивяне, по-иному – ланувийцы[153 - Ланувийцы – жители Ланувии, одного из древнейших городов Центральной Италии, вблизи которого находился храм Юноны Ланувийской.], по-иному – наши римляне. Так же как образ Юпитера Капитолийского мы представляем себе по-иному, чем африканцы – Юпитера Аммона[154 - Юпитер-Аммон – культ египетского солнечного бога Амона, идентифицированного с Зевсом-Юпитером, был широко распространен в греко-римском мире.].

XXX. (83) И не стыдно ли тебе, физику, т. е. наблюдающему и исследующему природу, искать свидетельства истины в душах, пропитанных предрассудками? Таким ведь образом можно будет утверждать, что Юпитер всегда бородатый, Аполлон всегда безбородый, что у Минервы глаза серые, а у Нептуна – голубые. Мы хвалим в Афинах изваянного Алкаменом[155 - Алкамен – известный греческий скульптор, ученик Фидия.] Вулкана. Он стоит легко одетый и приметна не обезображивающая его хромота. Стало быть, у нас будет также хромой бог, потому что мы восприняли такое представление о Вулкане?

А должны ли мы также считать, что боги носят те самые имена, которыми мы их назвали? (84) Но, во-первых, сколько у людей языков, столько же имен у богов. Вот ты, Веллей, куда бы ни прибыл, везде Веллей. Но Вулкана называют по-разному: в Африке по-иному, чем в Италии, еще по-иному в Испании. Кроме того, ведь число имен невелико, даже в книгах наших понтификов богов же неисчислимое множество. Что же, они обходятся без имен? Право, вам остается только сказать: «Да к чему им много имен, когда все они на одно лицо!» Но насколько красивее было бы с твоей стороны, Веллей, скорее сознаться в незнании того, что ты действительно не знаешь, чем, наболтав вздора до тошноты, стать самому себе противным.

Считаешь ли ты, что бог похож на меня или на тебя? Конечно не считаешь. Так может быть мне признать богом солнце? Или луну? Или небо? И, стало быть, признать, что они блаженны? От каких же наслаждений они испытывают блаженство? Признать, что они мудры? Но какая может быть мудрость в такого рода обрубке?[156 - Какая может быть мудрость в такого рода обрубке – в оригинале truncus «пень», «чурбан», «обрубок», т. е. нечто без рук, без ног, без головы, как солнце или луна. Эпикурейцы как раз считали, что «жилищем разума» может быть только существо человеческого облика, поэтому и боги должны иметь человеческий облик.] Вот каковы ваши утверждения.

(85) Но если боги ни человеческого облика не имеют, что я доказал, ни какого-либо другого, в чем ты сам убежден, то отчего ты не решаешься отрицать существование богов. Не смеешь. И мудро поступаешь, хотя здесь тебя удерживает страх не перед народом, а перед самими богами. Я знаю эпикурейцев, которые поклоняются[157 - Поклоняются – приняв эмендацию Manutius’a (vene-rantes вместо бессмысленного в данном контексте numerantes «перечисляющие»).] любой статуэтке, хотя знаю также таких, которым кажется, что Эпикур только на словах сохранил богов, чтобы не подвергнуться нападкам со стороны афинян, а на деле он богов уничтожил.

Итак, в этих его избранных кратких изречениях, которые вы называете ?????? ?????[158 - ?????? ????? – см.: примеч. к I, 43; I, 45.] [ «главные мысли»], первое из них, по-моему, гласит: «Блаженное и бессмертное и само хлопот не имеет, и никому другому их не причиняет».