Первый день

Уолтер кашлянул.

– Четверть – это будет разумно, как вы полагаете? Кроме того, вам предоставят новый кабинет, у вас будет ассистентка на полный рабочий день, а если пожелаете, то и несколько сотрудников, которых освободят от текущей работы и передадут в ваше полное распоряжение.

– Только не это!

– Хорошо, сотрудников не надо… а как насчет ассистентки?

Я подлил гостю еще виски. Дождь усилился, и никто, достойный называться человеком, не выставил бы Уолтера за порог в такую погоду, а тем более в таком состоянии.

– Эх, пропал так пропал! Принесу вам одеяло, и ночуйте здесь, на диване.

– Я не хочу вас обременять…

– Но вы ведь уже это сделали.

– А что с Фондом?

– Когда конкурс?

– Через два месяца.

– А последний срок подачи заявок?

– Осталось три недели.

– Про ассистентку я подумаю. Но первое, что вам надо сделать, – это открыть дверь моего кабинета. Я потерял ключ.

– Не страшно, зато мой кабинет прямо с утра в вашем полном распоряжении.

– Уолтер, вы втягиваете меня в очень странную историю.

– Это не так. Фонд Уолша всегда давал премии за самые оригинальные проекты. Члены комитета выбирают те работы, которые, как бы это сказать… идут в авангарде.

Последняя фраза в устах Уолтера прозвучала как-то неодобрительно. Но его прижали к стенке, так что я не стал читать ему мораль. Мне следовало принять решение, и как можно скорее. Конечно, вероятность получить премию бесконечно мала, но я был готов на что угодно, лишь бы вернуться на плато Атакама. В таком случае что я теряю?

– Я согласен. Конечно, я рискую выставить себя на посмешище, поэтому у меня есть одно условие: вы пообещаете мне, если мы выиграем, посадить меня на самолет до Сантьяго в течение месяца после великого события.

– Я сам провожу вас в аэропорт, Эдриен, обещаю.

– Ладно, тогда считайте, что сделка состоялась!

Уолтер рывком поднялся с дивана, пошатнулся и рухнул обратно.

– Пожалуй, на сегодня вам хватит. Берите плед, под ним вы ночью не замерзнете. А я пойду спать.

Когда я поднимался наверх, Уолтер окликнул меня:

– Эдриен! Я хотел бы вас спросить: что вы имели в виду, когда сказали: «Пропал так пропал!»

– Вечер пропал, Уолтер, только и всего.

Париж

Кейра уснула в кровати своей сестры. Бутылка хорошего вина, большой поднос с едой, разговоры по душам весь вечер, старый черно-белый фильм по кабельному каналу и наконец последнее вчерашнее воспоминание – чечетка Джина Келли. Разбудил ее яркий дневной свет, и в висках застучало выпитое накануне вино – оно действительно было хорошим или им это только показалось?

– Мы вчера крепко выпили? – спросила Кейра, войдя на кухню.

– Да! – кивнула Жанна, поморщившись. – Я тебе сварила кофе.

Жанна села за стол и уставилась в зеркало на стене: в нем отражались они обе.

– Что ты на меня так смотришь? – спросила Кейра.

– Ничего.

– Ты рассматриваешь меня в зеркало, хотя я сижу напротив тебя. Ты считаешь, это ничего?

– Так ты будто опять на другом конце света. Я уже отвыкла, что ты можешь сидеть рядом. В этом доме повсюду твои фотографии, а одна лежит в ящике стола у меня на работе. Я каждый день на нее смотрю и здороваюсь с тобой. А когда приходится особенно трудно, подолгу с тобой разговариваю, пока до меня наконец не доходит, что это не беседа, а монолог. Почему ты мне никогда не звонишь? Если бы ты звонила, мне бы казалось, что ты не так уж далеко. Черт, ведь я же твоя сестра!

– Слушай, Жанна, я вынуждена тебя прервать. Одно из немногих преимуществ холостяцкой жизни состоит в том, что не приходится принимать участие в семейных сценах. Давай ты не будешь мне их устраивать! В долине Омо нет ни одной телефонной кабины, там не ловят мобильники, только иногда есть спутниковая связь, да и то она работает, когда ей вздумается. Всякий раз, как мне удавалось добраться до Джиммы, я тебе звонила.

– Раз в два месяца?! И какие задушевные разговоры мы вели! «У тебя все в порядке? Тебя хорошо слышно. Когда возвращаешься? – Не знаю, возможно, нескоро, раскопки идут полным ходом, а как ты? Как твой Жюль? – Моего Жюля вот уже три года зовут Жеромом, могла бы и запомнить!» С ним я уже рассталась, только не стала тебе говорить, да и зачем? Чтобы услышать еще два-три слова, а потом ты все равно повесила бы трубку?

– Да, Жанна, сестра у тебя дурно воспитанная мерзкая эгоистка, ведь так? Но в этом есть и твоя вина, ведь ты старшая, а она всегда брала с тебя пример.

– Ладно, проехали.

– Конечно, проехали. Я больше не стану участвовать в твоей игре.

– Какой игре?

– Кто сумеет быстрее вызвать у другого чувство вины. Я тут, напротив тебя, не на фото в ящике стола и не в зеркале, так что посмотри на меня и говори со мной.

Жанна поднялась было со стула, но Кейра схватила ее за руку и заставила снова сесть.

– Дура, мне же больно!

– Я палеоантрополог, я не работаю в музее, у меня многие годы не было времени познакомиться с каким-нибудь Пьером, или Антуаном, или Жеромом; у меня нет детей; на меня свалилась редкая удача – заниматься трудным делом, которое я очень люблю, испытывать страсть, в которой нет ничего порочного. Если у тебя жизнь не складывается, не надо бросать мне упреки в лицо, а если тебе правда меня не хватает, найди более приятный способ поставить меня об этом в известность.

– Мне тебя ужасно не хватает, Кейра, – чуть слышно сказала Жанна и вышла из кухни.

Кейра внимательно осмотрела свое отражение в зеркале.

– Я действительно дура, причем таких еще поискать, – пробормотала она.

За тонкой перегородкой, отделявшей кухню от ванной, Жанна, стоя с зубной щеткой в руке, ласково улыбнулась.

Днем Кейра, перейдя набережную Бранли, направилась к сестре в музей. И для начала решила доставить себе удовольствие – осмотреть постоянную экспозицию. Она любовалась одной маской, соображая, откуда ее сюда привезли, и вдруг чей-то голос прошептал ей в самое ухо: