Геополитика «мягкой силы»: опыт России

Но в любом случае адекватность перевода концептуальному первоисточнику – конечно же, вопрос для специализированных обсуждений, в ходе которых можно было бы свести к минимуму терминологические, а значит, и понятийные разночтения.

Смыслообразующие особенности понятий в трактовке такого тонкого концептуалиста, как Дж. Най, имеют важное практико-политическое значение. В доктринальных внешнеполитических документах, где нюансы никогда не бывают второстепенными, вряд ли корректно использовать слово “власть”, которая все-таки ассоциируется преимущественно с “жесткой силой”. Не потому ли, несмотря на разнообразные и по-своему аргументированные варианты перевода, в Концепцию внешней политики России 2013 г. впервые вошло именно понятие “мягкая сила”?

Но дело не только в терминологии. Для разночтения или акцентированного выделения той или иной стороны “мягкой силы” есть изначальные объективные основания. Дж. Най разрабатывал ее не с нуля, ему удалось привести к единому знаменателю комплекс различных идей, мыслей, внешнеполитических положений. При этом он высоко отзывается о трудах американских политологов, аналитиков, чьи концептуальные соображения он использовал в своей работе. Выражая благодарность своему другу Роберту О. Кеохейну, очистившему металлической щеткой хорошей критики шлак его первых черновых записей каждой главы, Най писал, что они оба были соавторами такого количества книг и статей, что он уже и не знает, кому больше принадлежат его мысли, “действительно мне или ему”[63 - Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 380–381.].

Но за этой сугубо персонализированной благодарностью в абсолютно незаслуженной тени остались те известные философы и социологи из разных стран, чья аналитическая причастность – прямая или опосредованная – к концептуальным первоистокам “мягкой силы” осязаемо просматривается в работах самого Ная.

Социально-философские и политико-философские основания “мягкой силы” как концепта систематизированы в следующей таблице[64 - См.: Емельянова Н. Н. “Мягкая сила” как концепт: критический анализ ?? Международная аналитика. 2018. № 3. С. 11–12.]:

То, что Най опирался на разнообразный концептуальный опыт своих коллег и предшественников, естественным образом наложилось на обобщенное понимание “мягкой силы” российскими учеными и экспертами. Так, определенная часть философского сообщества, непосредственно связанная с профильным осмыслением “мягкой силы”, рассматривает ее в рамках дискурсов, конкурирующих между собой за форматирование общественного сознания и научного знания, за утверждение в когнитивной сфере в качестве главной, основополагающей, той или иной модели интерпретации. Сторонники осмысления “мягкой силы” с такого философско-методологического угла, констатируя наличие множества трактовок категории “концепт”, фиксируют неизбежную смысловую отстройку концепта от понятия и идеи. В практическом плане это означает естественное появление многих авторов-интерпретаторов, которые наделяют концепт новыми смыслами[65 - См.: Русакова О. Ф., Русаков В. М. Дискурсы и концепты “мягкого” влияния в современном гуманитарном знании ?? Вестник НГУ. Серия: Философия. 2012. Т. 10. Вып. 3. С. 161–162.]. Что, собственно, и произошло с понятием “мягкая сила” в трактовке Дж. Ная.

Но интерпретационные “обогащения”, нюансы и оттенки в толковании “мягкой силы” при переносе их непосредственно в практическую плоскость внешней политики и международных отношений, где оценочные параметры играют первостепенную роль, нередко чреваты выводами, не учитывающими в должной мере глубину и сложность современных мирополитических процессов, особенности сдержек и противовесов в мировой политике, наконец, гигантские геополитические сдвиги XXI века. Так, некоторые исследователи ошибочно полагают, что в эпоху глобализации и усиления геополитической конкуренции инструментарий “мягкой” силы стал рассматриваться политиками и теоретиками в качестве важного ресурса внешнеполитической мощи только стран, “претендующих на статус мирового центра или полюса власти”[66 - См., например: Русакова О. Ф. Указ. соч. С. 183.]. Но это противоречит очень важному тезису самого Ная, который настаивает на том, что страны могут обладать политической привлекательностью, которая больше, чем их военный или экономический вес, так как их национальные интересы подразумевают наличие привлекательных целей, например таких, как экономическая помощь или участие в мирном процессе. В качестве примера он приводит Финляндию, которая в большей степени подпитывалась “мягкой силой”, и Норвегию, за последние десятилетия участвовавшую в проведении мирных переговоров на Филиппинах, на Балканах, в Колумбии, Гватемале и на Ближнем Востоке, а также Польшу, правительство которой решило послать войска в послевоенный Ирак не только для того, чтобы добиться благосклонности США, но и создать более позитивный образ Польши в мире[67 - See: Nye J. S. Jr. Soft Power. The Means to Success in World Politics. N. Y.: Public Affairs, 2004. P. 36–37.]. И позднее, возвращаясь к этой теме, Най вновь подчеркивает: «Вполне вероятно, что некий изощренный противник (такой, как малая страна, имеющая ресурсы для ведения кибервойны) решит, что может шантажировать большие государства. Существует также перспектива нанесения киберударов “независимыми” или “свободными гонщиками”, поддерживаемыми государством»[68 - Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 202.].

Более того, некоторые российские политологи вообще исходят из того, что «для небольших государств “мягкая сила” – это синоним эффективности соотношения ограниченных ресурсов влияния и дипломатического успеха, а также инновационности, экологичности и т. д.»[69 - Смирнов А. И., Кохтюлина И. Н. Глобальная безопасность и “мягкая сила 2.0”: вызовы и возможности для России. М.: ВНИИгеосистем, 2012. С. 20.]. Взвешенно, с учетом множества значимых факторов подходит к этому вопросу М. М. Лебедева. Подобно тому, считает она, как “мягкая сила” представляет собой деятельность, направленную на то, чтобы сделать нечто привлекательным для другого (навязывание и обман противоречат самой идее “мягкой силы”), ресурс выступает лишь в качестве потенциала влияния. Поэтому наличие ресурсов еще не обеспечивает политического влияния. “Ресурсом надо еще умело воспользоваться, чтобы из потенциала влияния он превратился в ресурс влияния. Хотя само наличие ресурсов, безусловно, дает преимущества перед другими на мировой арене”[70 - Лебедева М. М. Ресурсы влияния в мировой политике ?? Полис. 2014. № 1.С. 103.]. Она обоснованно предупреждает против жестко-профилированного разграничения “мягкой” и “жесткой силы”. На самом деле та или иная сфера не может быть априори отнесена к определенной “силе”. Так, привлекательная модель экономического развития является “мягкой силой”, в то время как применение экономических санкций – “жесткой силой”. Более того, “жесткая сила” может быть привлекательна и в этом смысле восприниматься в качестве “мягкой силы” третьей стороной. Например, военная мощь, победы над противником становятся неким эталоном действия для других, выступая в данном случае “мягкой силой”[71 - Лебедева М. М. “Мягкая сила”: понятие и подходы // Вестник МГИМО-Университета. 2017. № 3. С. 216.]. При этом она ссылается на опыт публичной дипломатии США, где в значительной степени наблюдаются отказ от модели взаимодействия “субъект – объект” и попытки выстраивания отношений по принципу “субъект-субъектной” модели. «Субъектность означает то, что противоположная сторона активна и может по-разному интерпретировать направленные на нее действия. Кроме того, противоположная сторона сама может применять инструменты “мягкой силы” в ответ»[72 - Там же. С. 219.].

Экстраполяция другого взгляда на роль “мягкой силы” в сферу мировой политики приводит к выводу, с которым никак нельзя согласиться, – что среди инструментов влияния не стоит рассматривать “внешнюю политику западных стран, так как она заведомо (?! – М. Н.) будет восприниматься критически со стороны как всего (?! – М. Н.) мирового сообщества, так и ближайших соседей, и степень влияния которой также будет, скорее всего, равна нулю”[73 - Леонова О. “Мягкая сила”: инструменты и коэффициенты влияния ?? Обозреватель – Observer. 2014. № 3. С. 27.].

Упрекая отдельных авторов в попытках «искусственно “натянуть” различные известные самостоятельные концепции (власти, психологии влияния, коммуникации, социального взаимодействия, территориального маркетинга) на концепт “мягкой силы”, которые на самом деле никакого прямого отношения к нему не имеют»[74 - Леонова О. Интерпретация понятия “мягкая сила” в науке ?? Обозреватель – Observer. 2015. № 2. С. 80.], эти исследователи сами сдвигаются к другой концептуально-методологической крайности, сводя “мягкую силу” всего лишь к “совокупности гуманитарных ресурсов страны”[75 - Там же. С. 88.].

Это в корне неверная, далекая от первоисточника констатация. Дж. Най неоднократно предостерегал против зауженного представления о “мягкой силе” в мировой политике. Он подчеркивал, что существует множество основных ресурсов “мягкой силы”, к которым относятся культура, ценности, легитимная политика, позитивная внутренняя модель, успешная экономика и профессиональная военная сила. Более того, это и такие ресурсы, как службы национальной безопасности, информационные агентства, дипломатическая служба и многое другое[76 - См.: Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 177.]. По Наю, “мягкая сила” включает, помимо культурно-гуманитарной составляющей, и политику, политические ценности и институты, и др. (см. его публикации). Культура, ценности и политика – не единственные источники “мягкой силы”, настаивает Най, отмечая, что экономические ресурсы тоже могут стать источником поведения как “мягкой”, так и “твердой” силы и подчас “в ситуациях реального мира трудно отличить, какая часть экономических отношений состоит из твердой силы, а какая – из мягкой”[77 - Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 154–155.].

В отмеченном выше подходе видится и другая методологическая нестыковка. С одной стороны, утверждается, что “мягкая сила” потому и является “мягкой”, что ее не надо применять и использовать: “Если ее применять, то это уже будет пропаганда и агитация”[78 - Леонова О. Интерпретация понятия “мягкая сила” в науке. С. 86.]. А с другой – при формулировании завершающего вывода подчеркивается: «Реализация (то есть осуществление, использование? – М. Н.) потенциала “мягкой силы” – это процесс трансляции гуманитарных ресурсов страны…»[79 - Там же. С. 88.]. Но, независимо от этого противоречия, здесь есть сущностный момент. Коль скоро нельзя говорить об использовании (а, собственно, почему?) “мягкой силы”, то тем самым ей отводится роль пассивного инструментария. А где же ее активное начало, благодаря которому она получила столь широкое распространение в мире? И как это соотносится с ее опорой на гражданское общество, о котором так много сегодня говорится?

Концептуально-методологическим противовесом такому взгляду на “мягкую силу” можно считать подход, предлагающий рассматривать ее в фокусе глобальных социально-политических, экономических и культурных процессов, формирующих новую, в корне отличную от предыдущих, систему мировой политики, где классические иерархические модели взаимоотношений между политическими акторами начинают уступать место сетевым структурам[80 - См.: Филимонов Г. Актуальные вопросы формирования стратегии “мягкой силы” во внешней политике Российской Федерации ?? Геополитический журнал. 2013. № 1. С. 25.].

Адекватная трактовка “мягкой силы” подразумевает использование привлекательного образа собственного государства и проводимой им политики; осуществление финансовой и экономической помощи населению стран, испытывающих трудности в силу природных, военных или гуманитарных катастроф, проведение доверительных переговоров, учитывающих интересы противоположной стороны; обращение к широкой мировой общественности напрямую, посредством массовой коммуникации и Интернета с целью донести собственную позицию; организацию культурных, научных и спортивных мероприятий, позволяющих людям различных стран лучше понять друг друга, проникнуться взаимоуважением и установить личные дружеские связи. Сюда же входят и обучение иностранных студентов, способных выступать в своей стране посланцами культуры страны пребывания; международный туризм, позволяющий ознакомиться с культурой и менталитетом посещаемой страны, и даже предоставление временной работы гастарбайтерам, экономически поддерживая их и их семьи[81 - См.: Петренко В. Ф., Митина О. В., Гладких Н. Ю. Психосемантика “мягкой силы” в геополитике ?? Социологические исследования. 2018. № 1. С. 40–41.].

Никто не ставит под сомнение необходимость использования культуры в качестве объекта и средства достижения основополагающих целей внешней политики государства, выражения его национальных интересов, создания благоприятного образа страны за рубежом. Но практические выводы, которые делают из этой очевидности отдельные авторы, несут на себе отчетливо выраженный отпечаток необоснованной парадоксальности; когда они подчеркивают, что культура, будучи одним из инструментов внешней политики государства, “может оказывать дестабилизирующее воздействие как на состояние международной системы в целом, так и на характер межгосударственных отношений в частности”[82 - Сидорова Е. А. Культурный фактор в отношениях России и Европейского союза ?? Вестник международных организаций. 2014. № 3. С. 69.].

Ряд серьезных теоретических проблем и пробелов, негативно отражающихся на возможностях прикладного анализа силовых взаимоотношений в целом на мировой арене и в приоритетном порядке – особенностей “мягкой силы”, отмечает Н. Юдин. Обобщая их, он выделяет следующие тенденции. Первая, наиболее фундаментальная из них выражается в существенном снижении общего уровня научной рефлексии проблематики силового взаимодействия, когда практически любая терминологическая новация (неважно, насколько методологически оправданная и обоснованная) воспринимается как имеющая право на существование самостоятельная концепция, а то и значимое теоретическое достижение. Вторая тенденция заключается в постоянном, ничем не ограниченном и методологически не оправданном расширении исследовательского поля за счет включения в него всё новых форм и видов социального взаимодействия, поиске всё более незаметных и изощренных форм (способов реализации, измерений) силы. Третья – связана с чрезмерной концентрацией исследований на описании и каталогизации форм ее реализации. Эта задача, полезная сама по себе, в настоящий момент имеет тенденцию подменять собой изучение собственно феномена силы. Отсюда берет начало парадоксальная ситуация, когда развитие исследовательского поля сводится к добавлению всё новых эпитетов (“мягкая”, “умная”, “острая”). Наконец, четвертая тенденция заключается в привнесении в процесс концептуального анализа феномена нормативного компонента, в попытках дать ценностно приемлемое его определение[83 - См.: Юдин Н. Дискуссия об образах силы в теории международных отношений. Поворот не туда? // Международные процессы. 2018. Том 16. № 3. С. 92.].

В этой связи фокус критического подхода некоторых исследователей к осмыслению специфики отечественного дискурса центрируется на практике инструментальной трактовки феномена “мягкой силы”. Так, А. В. Борисов видит ее изъян в изначальной попытке интерпретации, теоретического обоснования и легитимации высказываний должностных лиц, определяющих внешнюю политику страны, и только “затем использование ангажированных определений в научных статьях, учебниках и, что имеет определяющее значение, в документах стратегического планирования Российской Федерации”. Свой вывод о том, что инструментализация “мягкой силы” обедняет научную дискуссию, он объясняет тем, что инструмент находится вне анализа целей и анализа средств. “Вне анализа средств потому, что, сам являясь таковым, исключает анализ альтернативных вариантов, пока не будет доказана неэффективность инструмента либо возможность применения альтернативы. Но определение эффективности или рассмотрение альтернативы невозможно вне анализа целей, для достижения которых может быть применен инструмент”[84 - Борисов А. В. “Мягкая сила”: специфика отечественного понимания ?? Проблемы постсоветского пространства. 2020. № 2. С. 132.].

В другой профильной статье А. В. Борисов вновь обращается к этой проблеме, настаивая на том, что «инструментальная трактовка противоречит изначальному пониманию “мягкой силы” как способа легитимации внешнеполитических усилий государства и приводит к переносу внимания с оценки эффекта, достигнутого в результате применения гуманитарных технологий, на оценку самой гуманитарной активности». Более того, по его мнению, подобный подход затрудняет адекватное использование ресурсов “мягкой силы” России при проведении внешнеполитического курса, «уводит от понимания того, что усилия по ее культивации имеют внутриполитическую направленность, во вне “мягкая сила” лишь проецируется»[85 - Борисов А. В. “Мягкая сила” России: специфика понимания и оценки // Мировая политика. 2020. № 1. С. 1.]