Динозавры тоже думали, что у них есть время. Почему люди в XXI веке стали одержимы идеей апокалипсиса

– Яблоко слева, – сказал он, – это Соединенные Штаты, а яблоко справа – Россия. Яблоко посередине – это Ирландия, где находимся мы.

Он объяснил, что Ирландия примерно между Соединенными Штатами и Советским Союзом, гигантскими странами, о которых можно сказать главное: они презирают друг друга по причинам, слишком сложным, чтобы вникать в них ребенку, и они обе до зубов вооружены ядерными ракетами – бомбами настолько мощными, что они способны в считанные мгновения уничтожить целые страны. Мандарины выступали в роли ядерных бомб.

– Допустим, русские решили запустить по американцам ракету, – сказал он. – Пуск ракеты быстро засекут американские системы раннего обнаружения, и американцы тут же запустят в ответ свою ракету. – Он схватил мандарины со сверхдержавных яблок и подбросил их навстречу друг другу над столом. – А поскольку Ирландия расположена как раз между Россией и Соединенными Штатами, – сказал он, – ракеты столкнутся прямо над нашими головами.

Тогда, размазав друг о друга два мандарина над средним яблоком, он с мрачным удовлетворением сказал:

– Спокойной ночи, Ирэн!

Я не помню своего впечатления от этого спектакля. Но то, что я рассказываю вам о нем сейчас, более тридцати лет спустя, в контексте книги об апокалипсисе, свидетельствует о наличии отпечатка в глубинах моей психики. Как ни странно, это никогда не мешало мне наслаждаться мандаринами.

Творивший в пятом веке Блаженный Августин[6 - Блаженный Августин (354–430 гг. н. э.) – христианский богослов и философ, влиятельнейший проповедник, епископ Гиппонский, один из Отцов христианской церкви.] заметил, что за три столетия до него самые ранние последователи Христа, охваченные апокалиптическим пылом, считали, что живут в «последние дни» творения.

«И если тогда были “последние дни”, – писал он, – то тем более теперь!»

Рассуждая на эту тему, я скажу, что, по сути, у нас всегда конец света. Вся наша цивилизация – от Рагнарёка[7 - Рагнарёк (Рагнарок) (др. – сканд. Ragnar?k, Ragnar?kkr – букв. «Судьба богов», «Сумерки богов») – в германо-скандинавской мифологии – гибель богов и всего мира, следующая за последней битвой между богами.] и Откровения[8 - Откровение – зд. Откровение Иоанна Богослова, также известное как «Апокалипсис». Название последней книги Нового Завета в Библии.] до «Дороги»[9 - «Дорога» – впечатляющая постапокалиптическая драма 2009 г., в которой рассказана история отца и сына, пытающихся выжить на Земле после страшных катаклизмов, когда почти все живое уничтожено, а люди поедают друг друга. Экранизация романа Кормака Маккарти.] – покоится на фундаменте потопа и огня. Но что если теперь это особенно конец света, то есть еще больший конец света: реальный, всамделишный и самый конечный конец (или что-то очень близкое к тому)? Тогда что же подразумевать под концом света? Потому что, по правде говоря, разве сама эта идея не абсурдна?

Как может мир просто кончиться? Мир – это не бизнес, который можно свернуть, не собственность, на которую можно наложить арест в одночасье.

Глобальная ядерная война, правда, теоретически могла бы уничтожить всю органическую жизнь на планете, но на момент написания книги это кажется весьма маловероятным.

Что же касается изменений климата, то только на самом отдаленном краю спектра можно провидеть совершенную черноту возможной тотальной аннигиляции. Нет, говоря о том, что же подразумевается под концом света, мы вступаем на территорию кошмаров и трагических событий, едва уловимых, проявляющих себя как бы между прочим. То, о чем мы говорим, – это коллапс систем, которыми оперирует известный нам мир: сначала постепенный, а затем тотальный и одновременный.

Сейчас принято говорить о надвигающихся последствиях изменения климата, о надвигающейся катастрофе. Мы живем во времена надвигающегося неминуемого и неотвратимого. Цивилизация находится под властью чар целого набора тревожных надвигающихся явлений – безусловно, это надвигающаяся климатическая катастрофа, но также и надвигающийся правый популизм[10 - Правый популизм – также называемый национал-популизмом и правым национализмом, представляет собой политическую идеологию, сочетающую в себе политику правого толка, популистскую риторику и темы. Риторика часто включает в себя антиэлитарные настроения и обращение к «простым людям».], а также надвигающийся призрак кризиса занятости вследствие повсеместной автоматизации во многих секторах экономики.

Увидеть знаки, символы и знамения нашего времени достаточно просто. В Google перейдите к функции Ngram – графическому приложению, которое определяет появление за определенный период времени определенного слова или фразы в более чем тридцати миллионах томов, которые были отсканированы Google в рамках программы по оцифровке мировых книг. В поисковой строке этого приложения введите фразу «надвигающийся кризис» (looming crisis), и вы увидите синюю линию, которая демонстрирует использование термина между 1800 и 2008 годами. Вы точно обратите внимание, что после незначительных подъемов в годы Первой и Второй мировых войн кривая начинает медленно расти в первые годы «холодной войны», а затем взлетает и растет на протяжении 80-х, 90-х и 2000-х годов с головокружительной скоростью и постоянством, становясь этаким Маттерхорном[11 - Маттерхорн – вершина в Пеннинских Альпах на границе Швейцарии и Италии. Высота вершины составляет 4478 метров над уровнем моря. Маттерхорн имеет примечательную четырехгранную пирамидальную форму с гранями, обращенными по сторонам света.] тревог цивилизации. Сам график выглядит как надвигающийся кризис, линия растущего ужаса.

Что бы мы ни имели в виду под «концом», не находимся ли мы в начале этого конца? Разве надвигающийся кризис уже не уступил место самому кризису?

Все сказанное – не только некое общекультурное наблюдение, но и личная рефлексия. Чувство надвигающегося кризиса было одним из тех, которые я остро ощущал в течение всего времени, о котором пишу в этой книге. Признаться, это была череда очень плохих дней: я не мог чихнуть, не расценив это как знак конца времен. Я был одержим будущим настолько, что мне было трудно представить себе существование хоть какого-либо будущего. Личные, профессиональные и политические тревоги слились во всепоглощающее предчувствие неминуемой катастрофы. Может, и можно сказать, что это была депрессия – и тогда я действительно часто называл свое состояние так, – однако оно характеризовалось отнюдь не закрытостью от мира, а чрезмерной открытостью ему. Действовал некий контур обратной связи: я воспринимал хаос мира и в нем видел отражение собственных субъективных состояний, при этом восприятие одного, казалось, усиливало переживание другого. Все, что имело для меня хоть какое-то значение, будто бы балансировало на грани полного краха: мой разум, моя жизнь, весь мир.

Если выразиться о том времени еще более нелицеприятно, то можно сказать, что моя журналистская объективность, эта априори хрупкая конструкция, уже не выдерживала напряжения.

В те времена, едва только начинал брезжить жалкий рассвет, я просыпался от кошмара: властный стук в нашу парадную дверь, бледные руки, нырнувшие в почтовую щель в двери, ощупывающие воздух, которым мы дышали, моя маленькая семья и я в нашем маленьком домике. Цепкие пальцы были не худшей частью сна. Самым неприятным во сне был я, стоящий на коленях, рычащий и лающий до хрипоты в надежде, что меня примут за большую агрессивную собаку.

Мой психотерапевт посоветовала мне временно ограничить себя в новостях.

– Вам не нужно читать всю статью, – сказала она. – Достаточно просто взглянуть на заголовок.

Хотя я согласился с ее предложением, но именно заголовки были главной причиной моего расстройства.

В те времена информация апокалиптической силы постоянно доставлялась на экран блокировки моего телефона. Это был конец 2016 года, зима провального года, и практически ежечасная вибрация в кармане была чем-то вроде посттравматического сигнала, подготовкой к новому аду, в который я собирался заглянуть. Я стал думать о своем телефоне как об эсхатологическом передатчике, моем стриминговом сервисе последних времен.

Конец света придет не с грохотом и завыванием. Он придет push-уведомлением – жужжанием, которое я даже не буду уверен, что слышал, но решу все равно проверить, гадая, что же в нем может быть.

Моя жена – человек непостижимой жизнестойкости и практической мудрости, для которого состояния паники и эпохального отчаяния абсолютно чужды, – посоветовала мне оставить свои апокалиптические навязчивые идеи за дверью. Вибрации радиоволн и событий там, в мире, и без того не радовали, не хватало еще их тащить в дом. Я не был Иоанном Патмосским[12 - Иоанн Патмосский – он же Иоанн Богослов. Жил в изгнании на греческом острове Патмос.], а наш дом не был пещерой островного изгнанника: это был дом, и люди пытались в нем жить.

Мой психотерапевт, еще один мудрый и приземленный человек, как-то высказала мысль, к которой я прислушался. Она отметила, что не хотела бы, чтобы я воспринял ее замечание как установку, но многие люди, испытывая ту же тревогу, что и я, с головой погружались в работу.

И хоть она подчеркнула, что ее мысль – не руководство к действию, я воспринял ее комментарий именно так. Эта книга как раз и есть результат той работы, в которую я погрузился. Быть писателем – это и привилегия, и проклятие, поскольку уход автора в работу зачастую означает более глубокое погружение в те самые тревоги и навязчивые идеи, которых другие люди стараются избежать, бросаясь с головой в дела. Нет, эта книга не начиналась как некое терапевтическое упражнение, но она также не была следствием рационального желания исследовать именно эту тему. Правда в том, что она возникла в результате гораздо более странной и изощренной мотивации. Меня тревожил апокалиптический настрой нашего времени, это правда, но я был также заинтригован. Без сомнения, то были темные дни, но они были интересными: дико, неудержимо интересными. Меня тянуло к тому, что пугало, к тому, что грозило разорвать все на куски, включая меня самого.

Размышляя о своей извращенной мотивации, я часто вспоминал рассказчика Джеймса Джойса в «Сестрах», который вспоминал, как в детстве его одновременно отталкивал и зачаровывал пожилой священник, парализованный и умирающий после инсульта. Каждую ночь герой рассказа тихо повторял про себя слово «паралич».

«Оно вызывало во мне ужас, – говорил он, – и в то же время я стремился приблизиться к нему и посмотреть вблизи на его смертоносную работу».

Я хотел приблизиться к идее апокалипсиса, увидеть свидетельства его смертоносной работы в настоящем: не в виде цифр или прогнозов, каким он сегодня рисуется нам, а, скорее, в виде конкретных мест – ландшафтов, как реальных, так и воображаемых, где конец света был бы явен. Таким образом, эта книга в некотором смысле является результатом серии несколько странных паломничеств в те места, где тени будущего наиболее мрачно ложатся на настоящее.

Паломничество. Почему я настаиваю на использовании столь религиозного слова, в котором можно расслышать даже некоторое самовосхваление? Потому что в тех местах я искал просветление или назидание, а возможно, и утешение. Излишне говорить, что я нашел лишь следы этого, но, возможно, мудрость таится в самом поиске, а может, мне просто хочется в это верить. Все места, которые я посетил в течение года или около того, путешествуя ради книги, казались мне особенно значимыми, способными открыть что-то важное о странном и нервном времени, истерических днях, в которые меня угораздило жить.

И вот еще что: пилигрим – это тот, кто путешествует в поисках некоего земного проявления своей веры. Меня в те дни вела тревога – вера в неопределенность и темноту будущего. И именно на поиск проявлений этой тревоги я и отправился. Я хотел посмотреть в лицо страху будущего, увидеть, что можно извлечь из него, получить для жизни в настоящем.

Во что же я ввергнул себя и где именно приземлился? Все просто: я искал места, идеи, явления, которые, как мне казалось, несли в себе особый заряд тревожных энергий наших дней.

Первым из таких мест был мой собственный дом: за письменным столом, на диване, глядя в телефон, лежа в постели, я то и дело получал знаки и свидетельства разворачивающегося апокалипсиса. Субъективно говоря, апокалипсис начинается дома, вот почему эта книга начинается именно там с моего неразумного, ненасытного поглощения видеороликов на YouTube, посвященных подготовке к краху цивилизации. Довольно скоро интерес к защите себя и своей семьи от апокалипсиса привел меня в прерии Южной Дакоты, на бывший военный склад боеприпасов, преобразованный в «коммуну-убежище для выживания». В этой обширной сети бункеров могли укрыться после того или иного события катастрофического характера те, кто мог себе это позволить. Я побывал в Новой Зеландии, стране, удаленность и стабильность которой сделали ее излюбленным убежищем миллиардеров, ожидающих системного краха. Затем я отправился в Лос-Анджелес на конференцию по колонизации Марса, где обсуждалась идея о том, что нам нужна резервная планета, на которой человеческий вид мог бы пережить обреченную Землю. Для психологической подготовки я выбрал дикие места Шотландского нагорья, ретрит[13 - Ретрит (от англ. retreat) – уединение, удаление от общества, затвор. Английское слово, вошедшее в русский язык как международное обозначение времяпрепровождения, посвященного духовной практике.] и компанию людей, опустошенных двойным давлением колониализма и индустриализации, которые разделяли мои тревоги о будущем. И поскольку я хотел увидеть, как может выглядеть конец света, я отправился на Украину, в Чернобыльскую зону отчуждения. Во всех этих местах апокалипсис открывался мне в различных формах: культурной, политической, научной, личной.

Эта книга посвящена идее апокалипсиса, но она также о реальности тревоги о нем. В этом смысле все на этих страницах предстает как метафора психологического состояния. Все отражает внутренний кризис и усилия по его разрешению. Я вышел в мир, потому что меня интересовал мир, но он интересовал меня, потому что я был озабочен собой.

И последнее замечание: хотя может показаться, что эта книга о будущем, ее истинный фокус – настоящее. Я не предлагаю какого-либо видения будущего отчасти потому, что не претендую стать авторитетом. Но важнее всего, что будущее интересует меня только как объектив, через который я смотрю на наше время: его ужасы, странные неврозы, лихорадку и жар. Живем ли мы в последние дни или нет, в любом случае, без всякого сомнения, поразительно то, что мы все еще живы.

2

Подготовка

Пытаясь забыться, пролистывая свою ленту в Twitter и читая новости, я принялся бормотать себе под нос, полубессознательно отдав дань рассказчику из «Сестер» Джойса, слово «коллапс». В нем было какое-то темное очарование, в его повторении – суровое, океаническое успокоение. Оно звучало как некая извращенная мантра. Я много размышлял над идеей коллапса: какую форму он примет, каково это будет – пережить его. Я понимал, что тратить столько времени на подобные размышления не так-то полезно даже в контексте моей общей тревожности о судьбе мира.

Почти год моей домашней страницей в интернете была r/collapse – субреддит[14 - Субреддит (или сабреддит) – Reddit – это платформа, которая позволяет любому человеку создавать и управлять своим сообществом, которое называется субреддит (sub-reddit).], посвященный новостным ссылкам и дискуссиям, связанным с коллапсом цивилизации и смежными проблемами. Я открывал свой браузер, где меня ждала подборка самых различных знаков и предзнаменований – апокалиптических апокрифов. Черный снег, выпавший в Сибири. Новые штаммы бактерий, устойчивых к антибиотикам. Айсберг в два раза больше Нью-Йорка откололся от Антарктиды. Десять крупнейших городов, которые могут стать непригодными для жизни в течение восьмидесяти лет. И так далее и тому подобное.

Даже когда я не кликал по ссылкам – что случалось не так уже редко из простого опасения, что, прибавив в знании, я потеряю в душевном равновесии, – мое онлайн-существование было пронизано ощущением того, что конец времен уже у порога.

Без сомнения, было бы намного полезнее попытаться сделать что-то хорошее в этом мире, пусть даже небольшое, или направить свою энергию на достижение какой-то позитивной цели, но, похоже, я был скроен как-то не так. Отметая все разумные варианты, я направился в самую темноту.

Возможно, «направился» – не совсем правильное слово, поскольку оно подразумевает определенную степень решимости, как если бы я был кем-то вроде Керуака[15 - Керуак Джек (1922–1969) – американский писатель, поэт, важнейший представитель литературы бит-поколения.], который собрал свою сумку и отправился навстречу вполне реальным приключениям. Точнее было бы сказать о блуждании, о дрейфе в темноту или даже о намеренном хождении по грани. Хотя, опять же, «намеренность» вводит в заблуждение, поскольку неизбежно создает впечатление, что у меня были вполне определенные цели, что едва ли более верно, чем наличие у меня решимости; и поэтому, возможно, было бы лучше вообще отказаться от всех этих «ходильно-двигательных» метафор и перейти непосредственно к банальной истине вопроса. Суть в том, что я проводил много времени в интернете, читая всякую всячину об апокалипсисе.

Моя одержимость поначалу питалась сенсационностью, выделяющей то или иное событие в тематике конца света. Какое-то время я проявлял неторопливый и более или менее абстрактный интерес к так называемому преппингу – подготовке к выживанию.

Насколько я мог судить, эта субкультура объединяла в основном белых американских мужчин, убежденных, что весь мир на грани общего системного краха, а потому одержимо вкладывающихся в подготовку к такому сценарию.

Все это существовало в довольно странном микрокосмосе: мифы о свободе и самодостаточности на грани реальности, чрезмерное выпячивание мужественности, что тем не менее не скрывало раболепного ужаса, ее и порождавшего, удручающе фетишистское отношение к потребительским товарам, ненависть и недоверие к чужакам. Зависая в режиме инкогнито на форумах, в блогах и группах социальных сетей у этих препперов[16 - Препперы (от англ. prepare – готовиться и to be prepared – быть готовым) – сравнительно новый термин, которым в США называют людей, готовящихся к различным катастрофам. Преппинг – многосторонняя подготовка к выживанию во время событий катастрофического характера.], читая их литературу и даже между делом слушая их подкасты, я пришел к выводу. Это движение являлось своеобразным истерическим симптомом Америки.

Я убил на YouTube огромное количество часов, которые никогда не вернутся ко мне, просматривая видео парней по имени Брэндон, Кайл и Брент. Они рассказывали своим зрителям о содержимом своих «тревожных чемоданчиков» и рюкзаков, набитых предметами, по их мнению, крайне необходимыми в пустыне или в любой ситуации, когда нужно будет позаботиться о себе.

Как правило, говорили о том, что худшие последствия таких катастроф, как ядерная война, массовые гражданские беспорядки, вирусные пандемии, падение метеоритов и т. д., ударят прежде всего по городской среде. Поэтому в ситуации SHTF[17 - Ситуация SHTF – английская аббревиатура, расшифровывается как shit hits the fan – «когда дерьмо попадает в вентилятор». В среде российских «выживальщиков» часто переводится как БП, или «Большой Пи***ц».] препперы призывали эвакуироваться, покинуть свой дом, «свалить», то есть отправиться в относительно безопасную дикую природу, подальше от людей. Предлагался также более предпочтительный, хотя и менее захватывающий вариант – «окопаться». Для этого нужно было «задраить люки» и обеспечить безопасность своего местоположения: по сути, сильно военизированная версия «не покидать своих домов» была более соразмерной моим собственным навыкам и темпераменту формой апокалиптической готовности.

Меня поразило, что все эти видео с «тревожными чемоданчиками» были сродни другому очень распространенному на YouTube явлению – haul-видео[18 - Haul-видео – популярный тренд среди блогеров. Это обзорные видео покупок. Бывают тематическими.], иначе – обзорам покупок.

Обычно молодая женщина выкладывает видеорезультаты своего недавнего похода по магазинам. Видео с сумками и рюкзаками выживания были своего рода апокалиптической вариацией этой демонстрации потребительских достижений. Чаще всего передо мной представали охотничьи ножи, аптечки, налобные фонарики, запасные батарейки, многофункциональные инструменты, ломики, маски для лица, компасы, свистки, кевларовые носки, термоодеяла, армейские снасти, мини-системы фильтрации воды, сухпайки с длительным сроком хранения, влажные салфетки, термосы, клейкая лента с камуфляжным рисунком, чайные свечи, ватные шарики, вазелин и высококачественные солнцезащитные очки.

Было у меня также еще одно, второстепенное наваждение, которое ручейком впадало в реку моей одержимости препперами и их потребительскими привычками – солнцезащитные очки особого стиля, которые носили эти люди. Чаще всего они предпочитали широкие очки, плотно прилегавшие к голове. Насколько я мог понять, такую модель выбирали представители групп правого толка. Кадры встреч альт-правых[19 - Альт-правые (альтернативные правые) – слабо связанное между собой ультраправое движение, объединяющее самые различные группы. Термин не имеет четкого определения и используется по-разному различными группами и людьми. Движение появилось в США и наиболее распространено там же. В число альтернативных правых входят сторонники превосходства белых и белые националисты, неонацисты, неофашисты, неоконфедераты, отрицатели холокоста и другие ультраправые группы, также известные в США как «группы ненависти».], Twitter-аватары либертарианцев, изображения разъяренных краснолицых мужчин на митингах Трампа: во всех культурных артефактах я замечал эти очки чрезмерно изогнутой и овальной формы. Но если и существовала какая-то внутренняя связь между ношением очков марки Oakley и крайне реакционными взглядами – стойким неприятием роли государства в структуризации общества, убеждениями, что личная свобода означает свободу от налогов, что белые гетеросексуальные мужчины на самом деле последние жертвы санкционированной обществом дискриминации, то я, как ни старался, не смог придумать в связи с этим ни одной мало-мальски удовлетворительной теории, серьезной или легкомысленной.