Бездна

– Вот и посмотрим, на чьей стороне удача.

Закари медленно двинулся на меня. Я не знал, что делать – то ли вновь бежать, то ли сражаться до победного конца. В любом случае он бы не отстал от меня до конца дней своих, понимая, что у меня в голове теперь была информация, которая может уничтожить его. Поэтому нужно было закончить этот ужасный эпизод своей жизни – резко и беспощадно.

Вдруг Зак ускорился и поднял нож. Он непроизвольно скалился и сдерживал животный крик, и чем ближе он был, тем больше во мне уверенности в том, что фортуна мне благоволила в тот день.

Как только он оказался возле меня и уже собирался нанести удар, я выставил правую руку перед лезвием, и спустя секунду кисть пронзила ужасная режущая боль. Кровь текла по руке, окропляя мою одежду алым, и именно вид крови на руке, вид того, как из меня начинала уходить жизнь, дала мне сил, чтобы нанести кадр другой рукой и выбить нож из рук моего бывшего товарища.

Я ударил Зака по лицу, и тот отшатнулся, оставив нож в проткнутой руке.

– Ах вот как? Ты оказывается и драться умеешь? – с едким сарказмом в голосе спросил тот. – Ты же всегда был хлюпиком и размазнёй, какие тебе драки, тем более против меня. Помнишь ведь детство, а?

– Я всё помню, – сквозь зубы процедил я, мысленно мечтая отрубить пульсирующую от боли руку. А помнить было действительно много чего. И драки после школы, где самых слабых выставляли против сильных, посещения школьного туалета вниз головой, еда, кинутая за шиворот в столовой – всё это в своё время сильно разобщило всех нас, и во мне остался неприятный след, чёрная перманентная тень на душе, которую уже не смоешь. Я ненавидел насилие и всё, что с ним связано. А теперь, когда мы все выросли и взгляды наши изменились, мне пришлось убивать того, кто в детстве постоянно избивал меня.

– Думаю, в тебе играет месть, – хищно улыбнулся Зак. – Давай, отомсти мне за всё.

– Я не хочу тебя убивать, – ответил я, но в то же время понял, что это мой шанс не только спасти себя, но и совершить акт мести. Теперь наша странная дружба, начавшаяся после окончания средней школы, казалась мне роковой ошибкой, которая теперь заставляла делать ужасные вещи.

– Придётся, Адам. Другого выхода нет. Иначе я убью тебя.

– Неужели мы настолько друг другу мешаем?

– Похоже на то, – пожал плечами Зак. – Но ты всегда был занозой в заднице, Адам. Я тебя всегда ненавидел, и ты это знаешь.

Но я не знал. Наша дружба теперь рушилась на глазах, и этот человек всё больше и больше падал в моих глазах, а жажда убийства росла с каждой секундой. Он взвинчивал меня. Взвинчивал, чтобы я сломался.

И у него, к сожалению, получилось.

Я вновь посмотрел на правую руку и, глубоко выдохнув, чувствуя, как дрожат лёгкие, резким движением вынул нож. Боль во второй раз проникла запястье, но мне было уже плевать на это – мне хотелось лишь смерти, которую отчего-то любил больше, чем жизнь.

Я бросился на Закари неожиданно – до того резко, что даже он не успел среагировать и увернуться от удара. Нож попал в живот, и я не отказал себе в удовольствии провести немного ниже, дабы обнажить его подлые внутренности. В тот миг мне казалось, что вместо здорового организма там была лишь гниль и зловоние, ведь такой человек, как он не мог быть хорош даже внутри.

Он рухнул на холодный снег. Кровь сочилась из огромной дыры в его животе, стекала на землю, окропляя пальто. Он смотрел на меня, потом на рану, затем снова на меня.

– А ты не так плохо справился, друг мой, – улыбнулся он в последний раз, обнажая измазанные кровью зубы, готовясь плеваться ею.

– Не друг ты мне, Зак. И никогда им не был, – с металлом в голосе ответил я, вытаскивая здоровой рукой нож из его уже слегка обмякавшего тела.

– Я тоже так думаю.

Я поднялся. Смотрел на него сверху вниз, как он того и заслуживал. Но вдруг что-то изменилось. Воздух стал ещё морознее, настолько, что ветер пробирал до костей и никакое пальто не могло спасти от этого. В нос ударил запах гниения, и мне на миг показалось, что я схожу с ума.

Но всё это было в реальности.

Из тьмы деревьев на меня глядели два сияющих жёлтых глаза. Огромный чёрный силуэт прятался за тонкими соснами, словно выжидая чего-то. В позе огромного монстра не было агрессии – лишь интерес. Чудовище перевело взгляд на умирающего Закари, и я медленно попятился в сторону пологого склона, откуда смог бы выйти из треклятого леса. Страх нарастал с каждой секундой, ведь кроме меня, похоже, никто не видел это отродье.

Вдруг чудовище сделало шаг вперёд, обнажая тонкую лапу с сияющими во тьме неестественно длинными когтями. Раскрылась пасть, и на меня навалился тяжёлый аромат гнили. Огромные неровные клыки блестели в полумраке.

«Падальщик, – подумал я».

Оно сделало ещё шаг, и тогда мне показалось, что стоит начать бежать. И я побежал по склону, вверх, к цивилизации, где меня хоть кто-то мог защитить или хотя бы дать хрупкое ощущение безопасности, но драться с этим монстром мне не хотелось, не хотелось вновь отбирать чью-то жизнь ради своей, по большей части, ничтожной.

Я услышал позади себя душераздирающий крик Зака. Он был действительно в ужасе, его убивала боль, кровь и внутренности, вываливающиеся из его тела; ненависть и страх перед законом, стыд и жалость к самому себе. Он умирал, а я бежал прочь, пытаясь выбросить этот ужасный крик из своей головы, но ничего не получалось – он навсегда въелся в память как напоминание о собственной жестокости и внутренней слабости.

Я выбрался из оврага и бежал на свет, что виднелся из-за деревьев вдали. Знал, что там был наш старый городок, в котором мы оба выросли и в котором двое из него погибли в тот роковой день.

Когда я выбежал из леса, то тут же рухнул на холодный снег и, положив руки на лицо, понял, что они в крови. В моей, в крови Зака. Я стал убийцей, и теперь на мне лежал огромнейший груз, которой мог и не потянуть, ведь отнимать жизнь порой бывает так просто, но жить с этим оказывается в разы сложнее.

В тот день я впервые увидел Жнеца.

Глава II

Никто никогда не узнает об этом. Всё, что произошло в тот роковой день в лесу, все смерти и вся кровь, что теперь несмываемым пятном осталась на моей душе и руках, все крики отчаяния и тёмная красота погибели – всё это теперь там. В обычной жизни не место этому, не здесь, не в этом веке и даже не в этой Вселенной. Смерть для всех – это слово, вселяющее ужас. Оно заставляет нас бояться себя, других, Бога и молиться ему же ради спасения после того, как умрём. Но так не будет. Кто знает, хочет ли Он видеть нас рядом с собой, таких ничтожных, порочных людей, что прожили жизнь на огромном камне, летящем в бесконечной пустоте и начала времён во тьму обволакивающей бесконечности.

Крик Зака ещё долго преследовал меня. Просыпаясь в холодном поту после очередного кошмара, я стоял на крыльце своего ветхого дома на берегу моря и курил, пытаясь выгнать этим дымом дух того, кто в детстве испортил мне душу. Не было в этом какой-то особой романтики, как мне казалось раньше, когда я был молод. Скорбь не самое хорошее чувство, оно играет внутри словно расстроенная скрипка, на которой пытаются играть грустную мелодию – в ней нет абсолютно ничего, никаких чувств, никакого сожаления или жалости.

С моего двора открывался вид на старый порт, что был вдали от нашего маленького городка: невзрачный, с одним каменным пирсом, к которому дай Бог причалит пару кораблей за весь год. Рыбаки там были частые гости, они приходили с самого утра и сидели там до вечера, пока последний луч солнца не исчезнет с вечернего, по-настоящему тёплого для этого времени года неба. Там всегда было тихо, и мне это нравилось. Шум, гам, толкотня вечно стремящихся куда-то людей – всё это не для меня. Жизнью нужно наслаждаться, её нужно испробовать и изучить со всех сторон, чтобы затем, в старости, с чувством выполненного долга дожидаться цепких объятий смерти. Я часто приходил туда и ходил по пляжу, что находился ещё дальше, за портом. Ступая по мелкой гальке, приятно хрустевшей под ногами, я мог почувствовать себя свободным хотя бы ненадолго. Хотя я и не знал никогда, что такое свобода. Но для меня она была чем-то недосягаемым, эфемерным, ибо понимал, что чтобы стать действительно свободным от этого мира, нужно отказаться практически от всего, что связывает тебя по рукам и ногам.

Привязанности – вот главная помеха на пути к свободе. Они словно цепи охватывают тебя, душат и тащат на дно, мешая наслаждаться жизнью. А для таких людей, как я, привязываться порой бывает слишком опасно. Стоит узнать человека чуть получше, как тут же ещё одна цепь тяжким грузом падает на плечо. И чем больше времени проходит, тем крепче она сжимает горло. Дай ей волю, и она убьёт тебя моментально, даже не задумываясь.

Сколько людей я знал, которые жили без этого чувства, и как им завидовал, когда видел, как они живут. И одним из таких людей был мой самый близкий, единственный живой человек… да и тот ушёл.

«Элизабет, – промелькнуло знакомое имя в голове, – как мне тебя не хватает.»

И я знал, что она, наверное, уже и забыла обо мне. Может, нашла себе новых друзей, которые никогда её бросят, может, нашла любовь всей своей жизни и теперь по-человечески счастлива. Она – святая простота, и мне всегда это нравилось в ней. Хотелось быть таким же, как она – независимым от людей, от мест, от всего материального. Правильно Элизабет говорила в один из наших вечеров:

– Не привязывайся к людям. Это убивает. Люди приходят и уходят, они умирают, лицемерят и забывают. Лучше привязывайся к целям и принципам, Адам, они всегда будут в твоём сердце и никогда не предадут.

И теперь, спустя столько лет, я понимал, как же она была права. Только вот воплотить её совет в жизнь у меня так и не получилось.

Где-то вдруг громко залаяли собаки. Я посмотрел в сторону городка, растянувшегося вдоль огромного пустыря, оканчивающегося кольцом леса, откуда мне пришлось выбираться с боем. Лай усиливался, казалось, кто-то устроил собачьи бои, и в один момент мне даже захотелось посмотреть на это, но я тут же себя одёрнул.

– Это не твоё дело, – буркнул я сам себе, подкуривая сигарету. Спичка потухла прямо у меня в руке, не успев зажечь маленькую порцию смерти, зажатую меж зубов. Я достал коробок и вновь попытался зажечь. Вспыхнул огонёк, и струйка полупрозрачного, но в то же время тяжёлого дыма взмыла ввысь, в такое же серое небо.

Лай всё не прекращался. Это начинало напрягать. Откуда-то слышались разъярённые крики:

– Да заткните вы своих собак!

– Что их там, режут что ли?!

– Угомоните вы их!

Я знал, что этим плевать на других. Обыкновенные эгоисты, ничем не примечательные и серые. Из таких людей и состоит весь мир, вся хрупкая Система, позволяющая этому миру и дальше жить и процветать снаружи, а внутри – гнить заживо.

И вдруг воздух, наполненный неприятным шумом людских голосов и собачьего визга, порвал оглушающий взрыв. Кто-то выстрелил из ружья. Весь город тут же потонул в угнетающей, мёртвой тишине, словно этот выстрел прикончил всех сразу, и я теперь остался один среди горы трупов.

Я выбросил окурок в высокие заросли возле забора и, накинув на плечи зимнюю куртку, запер дом, вышел со двора. Шлёпая по грязному снегу, я шёл в никуда в надежде найти либо того, кто стрелял, либо тех самых собак. Не знал, чего мне хотелось больше: быть загрызенным или застреленным. Но отчего-то оставаться в стороне тоже не представлялось возможным. Кто знает, вдруг это начало чего-то большего?

Я вышел на одну из маленьких улочек, где теплилась тьма и мусор: коробки, мусорные баки, экскременты, которые выбрасывают прямо на улицы, когда выгребные ямы льются через край, вечно пищащие крысы, жующие выброшенную еду – это наш маленький умирающий мир. Проходя мимо домов, сразу и не скажешь, что за высокими заборами скрывается что-то более страшное, чем просто семьи, одиночки, отцы, матери, дети, мертвецы или полуживые люди. За каждой из дверей я видел страх и ненависть перед кем-то. Ненависть в здешних краях – обычное дело, но вот страх… он появился совсем недавно, и никто не почувствовал этого, пока не стало слишком поздно.