Свинцовые облака

– Он зарабатывал на этой ферме всю жизнь, чёрта с два он бросит всё из-за слухов. Во всяком случае, мы все хотим верить, что буря – всего лишь выдумка. Иначе нам просто ни за что не выжить, вы это и сами прекрасно понимаете. Просто нам нужно думать об этом не как о великой угрозе, а как об очередном этапе нашей жизни. Люди приходят и уходят. Здания рушатся, прошлое стирается самой природой. Это закон нашей жизни. Так было всегда.

– И что ты предлагаешь? – я остановился прямо напротив вышки и смотрел вдаль, где кружились тёмные тучи и полыхала наша будущая смерть и перерождение пылало белым огнём.

– Пока ничего. Мы ничего не знаем о бури, глупо, конечно, сломя голову убегать, но… – Майкл серьёзно посмотрел на меня, – но готовиться к худшему никогда не поздно.

Я ничего не ответил, лишь бросил полный надежды взгляд на вышку и помолился Богу, чтобы он помог обнаружить нашу смерть раньше, чем она поглотит нас с головой и наполнит наш рот песком и выколет глаза летящими с огромной скоростью камнями, что отломились от колонны миролюбия, на которой держалось наше человечество. Она уже грозилась развалиться.

Вдруг почувствовалась необычайно мёртвая тишина. Словно бы тот, кто умер, умер ещё раз, и теперь все люди и весь мир вместе с ними молчал, скорбя. Ветер затих, колосья встали ровными мягкими колышками, птицы уселись на крышах общежитий и домов и терпеливо пережидали ещё один беспокойный день, за который каждый мог умереть.

Но сегодня я не хотел погибать. Сегодня мне хотелось выжить хотя бы ещё раз.

– Мне пора, – сказал Майкл, когда мы остановились возле поворота, ведущего сквозь пшеничное поле прямиком к большому наросту амбаров и заборов, из которых слышался животный шум. – Подумай над моим предложением. Уехать из города никогда не поздно.

– Я просто буду надеяться, что буря пройдёт мимо. Мне спокойнее будет.

– Очень зря. Но как говорится: «предупреждён – значит вооружён». Увидимся вечером.

Я вяло кивнул в ответ и ещё пару минут смотрел, как он постепенно растворяется в темноте фермерских силуэтов, где он сливался с огромным амбаром. Нога неприятно заныла, стоило вспомнить о тех временах, когда я ещё мог принести людям настоящую пользу.

– А ведь тогда я был совсем мал, – прошептал я себе, зная, что никто во всей Вселенной не слышал меня. – Слишком глуп и наивен. Ничего и не изменилось.

Я покрепче сжал ненавистную трость, мечтая, чтобы она сломалась от такого давления. Мне не нравилось чувствовать себя обузой в обществе, не нравилось ощущать странные колющие взгляды в спину, тихие переговоры людей из соседнего общежития. Иногда я мечтал отдохнуть от всего этого, найти укромное место в уголке пустой комнаты и просто сидеть, рассматривая чистую тьму в глубине сознания, где меня никто не смог бы достать.

Эта ферма испортила мне жизнь. Но почему-то в тот момент больше всего на свете мне хотелось вернуться туда и никогда не возвращаться в свою ненавистную каморку, обклеенную некрасивыми выцветшими обоями и целой кучей никому не нужных цветов. Ферма была роднее, чем что-либо на этой земле, но туда мне был путь закрыт.

А теперь, спустя столько лет унылого прожигания жизни, я вновь почувствовал себя слишком беспомощным и бесполезным для этого мира, в котором частые гости – убийства и лицемерие.

Я шёл домой в расстроенных чувствах. Последние годы выжали из меня все соки, и мне ничего не оставалось, кроме как присесть на стул и немного перевести дух. Но, похоже, надвигающаяся опасность не даст это сделать никому из нас.

Я вновь смотрел на свой дендрарий. Сегодня, в бледных лучах восходящего солнца он выглядел чересчур устрашающе и печально. Тени от растений падали на холодный пол и стены, погружая комнату в уже ставший привычным полумрак. Ветер проникал сквозь приоткрытую форточку и тормошил полупрозрачный тюль.

Но всё ещё стояла тишина. Мёртвая. Одинокая. Устрашающая.

Часы медленно отбивали свой ритм. Сердце колотилось им в такт. Я же сидел на кровати и держал в руках ножницы, которыми ещё пару дней назад отрезал оружие убийства. Это событие отпечаталось в моей памяти, ведь, по сути, я стал соучастником преступления. Иногда меня охватывал панический страх, что за мной вот-вот придут люди из полиции и посадят в тёмную сырую камеру. Но как назло ничего не происходило, и от этого страх лишь усиливался.

Я жалел о том, что проболтался сожителям о своём поступке. Это было глупо. Глупо! Глупо и неоправданно! Зачем им вообще это знать? Нельзя было подвергать и себя, и их такой опасности. Я подозревал, что, возможно, это выльется во что-то более серьёзное и страшное.

Не умел я скрывать правду. Редко когда мне удавалось промолчать в нужный момент, чаще всего правда сама вырывалась наружу, подвергая кого-то опасности, предавая кого-то. Порой казалось, что болтливость (или обострённое чувство справедливости) – худшее человеческое качество, потому что оно открывает дорогу в мир опасной правды, которая иногда убивает не хуже ножа или ружья.

Нужно было просто смириться, жить дальше и надеяться, что ни Клара, ни Герберт, ни Робби или Джордж не сдадут меня в полицию при первой возможности. И так как от них зависела моя дальнейшая жизнь, нельзя было ни с кем ссориться.

Я выглянул в окно, пройдя сквозь неплотную стену папоротников и высоких цветов. В нос ударил приятный запах цветения. Сквозь чуть запылённое окно посмотрел вниз, во двор, где расстилалась дорога. На ней всё ещё было пусто, лишь где-то вдали, у другого общежития я слышал приглушённые голоса тех, кто любил утром выбираться на улицу и рассуждать о вечном. Такие же, как и все мы. Молодые душой, старые сердцем.

Мне вдруг показалось, что в здании всё ещё душно несмотря на открытое окно. Горячий воздух этих плодородных земель сжигал этот дом изнутри, плавил подвальные помещения, вещи и тела тех, кому давно пора на покой. Старики, чья жизнь давно стала серой и унылой, и даже прекрасные просторы не спасали от всемирной меланхолии и скуки, накатившей на всех свинцовыми волнами, погружая в потусторонний мир тьмы и отчаяния.

И вот, когда казалось, что наш город медленно умирал под палящими лучами летнего солнца, среди этих бледных стен вновь разгорелась война.

Война за жизнь тех, кто никогда не знал, что такое смерть.

IV

Внизу снова слышался гвалт голосов. Я спустился вниз и увидел в гостевой комнате Клару, Герберта и Робби. Они находились друг напротив друга и смотрели в глаза и напряжённо дышали, словно разъярённые быки, готовившиеся к рывку. Клара стояла поодаль и издали наблюдала эту уже не первую перепалку.

– Как тебе не стыдно говорить такое? – возмущался Герберт. – Тебе совсем плевать на людей?

– Да! – гаркнул в ответ Роберт. – Да, плевать! Что я сделаю, если практически все люди глупые?

– Смириться, – тихо сказал я, опершись на трость, встав рядом с уставшей Кларой. – Думаешь, стоит покричать об этом, и все глупцы тут же исчезнут?

– Ты не так меня понял, Генри.

– Тогда я и вовсе тебя не понимаю.

– Оно и не надо, – махнул рукой Робби. – Разве мы можем просто взять и уйти? Мы корпели над нашим городом несколько десятков лет. Мы не можем просто оставить насиженное место и уйти в открытое плавание, не зная куда идти. Это глупо и бессмысленно. Большинство из нас даже не дойдёт до большого города. И ты, Герберт, предлагаешь отправить в этот последний крестовый поход невинных людей?

– Роберт, – начал оппонент, – я не хочу убивать этих людей и уж тем более не хочу брать на себя такую ответственность. – он бросил на меня странный взгляд и вновь вернулся к Роберту. – Даже если у нас нет шансов при любых обстоятельствах, то тогда наверное лучше умереть где-нибудь по дороге, а не задыхаясь во время бури. Или я не прав?

– Конечно, не прав! – сказал Роберт. – Зачем тогда уходить, если по твоим словам мы всё равно умрём, при любом раскладе?

Эти слова эхом отдались в гостевой комнате и потонули в полумраке коридоров. Свет был выключен, за окном на посеревшим небе собирались ещё более тёмные тучи. Поднялся холодный ветер, треплющий невысокие деревья, стоявшие прямо вдоль фасада нашего общежития.

Я посмотрел на Клару. Она выглядела взволнованной. Похоже, эти двое заставили её занервничать, особенно слыша такие слова.

– Нужно хотя бы попытаться. А ты просто хочешь принять свою смерть, – Герберт отъехал назад и повернулся к окну. – Ветер крепчает. Это знаки. Каждый день ведь собирается буря. Ты не хочешь этого замечать, Роберт, тебе плевать на это. Ты хочешь ни о чём не заботиться и делаешь всем только хуже.

– Эти бури не имеют отношения к тому, что и так пройдёт мимо, – буркнул Роберт.

– Слишком уж волнительно ты это говоришь. Ты тоже боишься, и это нормально. Зачем отрицать очевидное?

– Хватит, – серьёзно сказал Робби. – Когда ты уйдёшь вместе с теми, кто захочет следовать за тобой, я посмеюсь над вами. Но когда вы приползёте в город измождённые, я ничего делать не буду. Вы сами выбрали этот путь.

– Мы не придём обратно. Мы дойдём до большого города и будем жить как нормальные люди. А ты будешь сидеть здесь и завидовать, как ты обычно и делаешь.

Герберт отвернулся от окна и быстро выехал из гостевой комнаты, оставив нас втроём неловко молчать. Я стал свидетелем нарастающего конфликта, но понимал, что ничего не могу сделать, что каждая сторона права по-своему. Принимать участие в этом хаосе мне не хотелось, да и никому бы не хотелось. Двое кричащих друг на друга стариков решают судьбу умирающего городка на отшибе мира. А что можем сделать мы, те, кто не знает, что делать? Что бы нам ни пришлось выбрать, это наверняка окончится плохо для всех, потому что хаос, бушующий в людях, даст о себе знать. Трещина, через которую выльется жёлчь дикой злобы и жажды разрушений, сотрёт грань между человеком и животным, и тогда нас уже ничто не спасёт. Мы убьём себя сами. Не буря. Не эпидемии. Мы станем убийцами себе подобных.

От осознания безысходности ситуации мне в голову начинали лезть самые страшные мысли. Огромная буря, которая в силах стереть нас с лица земли и развеять прах по ветру, приближалась. С каждым днём становится всё тяжелее просыпаться по утрам, перебарывая нарастающий естественный, животный страх смерти. Видя, как безмятежно встаёт солнце по утрам, как медленно плывут по небу свинцовые облака, становится жутко, и всё тело сжимается изнутри, когда понимаешь, что совсем скоро от всего этого безмятежно настоящего останется только тёмное будущее.

Герберт был прав. Все мы боимся, и это нормально. Только нельзя позволять страху брать над разумом верх.

– А что ты скажешь, а, Генри? – Роберт вопросительно смотрел на меня. – Что бы ты сделал?

– Я ничего не решаю, – я сел на твёрдый диван. – Мы ничего не решаем, Роберт. Как ты можешь брать на себя такую ответственность?

– И ты туда же! – воскликнул он. – Ты тоже веришь в эти бредни про бурю?

– Хотелось бы не верить, как и тебе.

– Но ты веришь.