Последний снаряд

Ната решительно отвернулась от красно-лиловых цветов, которые напоминали о слезах:

– Пошли давай!

А Володя и не хотел останавливаться. С первого дня войны всегда было некогда, все время надо было куда-то спешить, что-то делать срочно – новое, непривычное. И теперь это была не прогулка по лесу, а срочное дело: первая встреча с заводским училищем. И прийти надо было без опозданий и поскорей вернуться, чтобы мама не опоздала на работу. Но все же у одного дерева Володя остановился и воскликнул:

– Мама, смотри, белочка!

В самом деле, на дереве промелькнул рыжий пушистый хвост, и вот уже черные бусинки беличьих глаз выглядывали из дупла. И белка при этом смешно вертела мордочкой.

– Смотри, доченька, смотри! – закричала мама и подняла Нату на руки.

Наташка молчала, обхватив маму за шею. Беличьи глазки словно зачаровали ее. Ведь это была первая белка, которую она увидела в жизни.

А белка между тем выскочила из своего дупла и, быстро перебирая лапками, распушив большой хвост, проскакала на верхушку сосны. При этом она оглядывалась, и не зря. Следом, смешно цепляясь за кору дерева, карабкался вверх маленький серо-коричневый бельчонок.

– Видишь, Наточка, белка деток гулять вывела… – сказала мама.

Теперь и Володя с любопытством смотрел на сосну. Что с того, что он был почти в семь раз старше своей сестры: белку на воле он видел в первый раз. До этого смотрел, как белка крутилась в колесе за витриной зоомагазина на Арбате. Но это было в городе, за стеклом, да еще в клетке. А тут прямо так – на дереве, да еще с детенышем.

В лесу было тихо и спокойно. Все трое Ратиковых стояли, стараясь не только не двигаться, но даже громко не дышать. И вдруг Володя вскрикнул:

– Ой, она его бросила и упрыгнула!

Теперь на верхушке сосны остался один маленький бельчонок, а белка, вытянув свой роскошный хвост, перелетела по воздуху к самому дуплу. Володя при этом подумал: «Хвост у нее заменяет крылья. Интересно».

– Пищит, – тихо сказал он, показывая на бельчонка.

– Что ж она его так бросила? – удивилась мама.

– Злая, – сказала Наташа. – Бедный бе?лик!

– Не белик, а белочка. Разница, – поправил Володя. – Мама-белка бросила свою белочку.

– Плохой? Да? – спросила Ната. – Вова, ну?!

Она совсем недавно научилась говорить, но зато теперь болтала без умолку, заменяя букву «р» буквой «л», коверкая слова. Но это ее не смущало: Ната повторяла всё, что ей говорили, пусть неправильно, но требуя – обязательно! – ответа на все свои вопросы.

А Вове было сейчас не до сестренки. Он думал о маленьком бельчонке и о том еще, почему его бросила мать. Бельчонок теперь как бы прирос к ветке, прижавшись к ней животом, свесив лапки вниз.

Ната сказала:

– Мама белика наказала.

– Скажешь тоже! – резко ответил Володя. – Таких маленьких не наказывают.

– Наказывают! – уверенно подтвердила Наташа, видимо вспомнив что-то, что происходило с ней.

Теперь бельчонок дрожал так, что под ним подрагивала ветка. Володя и Галина Фёдоровна посмотрели и сказали друг другу глазами, что мама-белка действительно поступила жестоко: бельчонок свалится и разобьется.

Ната вдруг хихикнула.

– Тебя бы так! – сердито буркнул брат. – Тебя бы так оставить на голой ветке.

И в это время бельчонок, почувствовав, видимо, что помощи ждать не от кого, поднялся, снова уцепился лапками и стал очень смешно прыгать по ветке.

– Пыг-скок, пыг-скок, – весело покрикивала Ната.

А бельчонок, окончательно расхрабрившись, перемахнул с ветки на нижнюю ветку и – шасть к самому дуплу, из которого выглядывала черноглазая мама.

– Научился, научился! – захлопал в ладоши Володя. – Видишь, Натка, это мама-белка так его учила. Поняла?

– Угу, – сказала Ната.

Галина Фёдоровна взяла дочку за руку:

– Пошли, дети.

Ната выдернула свою руку из маминой:

– Сама.

– Ну, сама так сама. Беги вперед, только не споткнись…

Скоро сосны остались позади. Ратиковы пересекли асфальтовую дорогу, прошли переулком и остановились.

– Ната, назад! – крикнула мама.

А Володя при этом бросился вперед, схватил сестренку и подбежал к матери.

Пахло горьким дымом и чем-то до тошноты сладковатым. В конце переулка торчал кусок стены с черными провалами вместо окон, груда камней, кривые, как змеи, рельсы стояли торчком, и все это было подернуто как бы туманом. Сквозь пыльно-дымную завесу видны были, будто серые тени, фигуры людей с ломами, лопатами, тачками.

«Мираж», – промелькнуло в голове Володи.

А мама сказала:

– Разбомбили. Что же будет?..

Воинский эшелон

– Что же будет? Что же будет? – говорила как бы про себя Галина Фёдоровна, обнимая и целуя мужа. Но тут же спохватывалась и успокаивала его: – Ты, Матвей, главное, не волнуйся о нас. Володя мне уже помощник, а Наточка послушная… Наташа, ты куда? Иди к маме. Ну?!

Это было на вокзале в один из первых дней войны. У вагонов плакали женщины, но были и такие, что сдерживали слезы и только молча смотрели на мужей, сыновей, братьев и отцов, непривычно остриженных под машинку, в мешковатых, еще не обносившихся гимнастерках. Некоторые из них шутили и смеялись, чтобы скрыть свое волнение.

Ната сказала на своем шепелявом детском языке, сказала так просительно, так от души:

– Мама, пусть эти дяди не едут… Пусть эти тети не плачут… Не надо ехать, не надо плакать…

Это было, наверно, самое длинное, что девочка сказала в своей жизни. Она взяла своими маленькими руками большую руку отца, крепко-крепко прижала ее ладонью к своему лицу и не отпускала. А когда почувствовала, что отец хочет высвободить свою руку и, значит, уйти, оставить их, тихо спросила: