DOMINI ПАНЕЛЬ

– Будет тебе и логика, и гуманизм тебе тоже будет, – бурчал, орудуя кулаками, сержант.

– У нас правовое государство, товарищи! – получив очередной удар под дых, взвизгнул художник, – сам по радио слышал!

Капитан повернул к Антону большое лобастое лицо:

– Диссидент, что ли? – и, не услышав ответа, удовлетворённо произнёс: – А ну, добавь-ка ему ещё, Лёша.

– Он ещё, сука, учить нас будет! – обиженно сопел Алексей, но темпы избиения почему-то снизил: – Где валюта, спрашиваю!?

«Подустал, бедняга», – подумал Тошка. – Валюта, валюта! –нервно поджимая к животу колени, повторял он, – валюта, где же ты? Ага! Вот! Знаю! – вскричал вдруг, – знаю! Поехали!

– Куда?! – дружно ахнули милиционеры. Жирные глазки капитана горящими стрелами вонзились в беззащитное тело Антона. Даже водитель Газика обернулся, отчего фуражка его съехала набок, а машина пьяно вильнула задом.

– Адрес, быстро! – хрипло пролаял капитан. Антон держал паузу.

Держали паузу и блюстители порядка. Напряжение нарастало. И вдруг во всю мощь голосовых связок Тошка заорал: – В сбербанк Союза ССР! Я точно знаю: там есть!

– Ах ты сука!.. – удары посыпались на него с новой силой.

«Менты явно не местные, похоже командированные и по морде не бьют, значит, выпустят, – с надеждой думал Антон, вновь и вновь получая тумаки. – Найдут, не найдут, а выпустят. Главное, чтобы Марселина не исчезла».

– Вот! Только деревянные!.. – протягивая капитану советские рубли, уныло произнёс сержант.

– Я же говорил, в сбербанк! – с трудом скрывая накатившую радость, бурчал, поправляя на себе одежду, Антон, – а вы сука, сука!..

– Да пошёл ты!.. – незлобиво откликнулся сержант.

– Ну, Свисток! – зло протянул капитан, – сволочь мелкая!

– Вроде взрослые дядьки, а на какого-то щегла повелись! – с нескрываемым ехидством проговорил Антон, – и зачем сдаёте – чтобы от меня отгрёб?

– Молчи уж, умник! – оборвал его милиционер и, уже обращаясь к водителю, ласково добавил: – Витя, на Литейном останови. Столько времени зря потратили! Тут дел по бакенбарды!..

Машина, свернув с Невского и проехав ещё метров сто, резко затормозила.

– Выметайся, Пикассо! И чтобы больше я тебя не видел! Давай, я сегодня добрый, – сержант стоял у открытой двери милицейского Газика. – Ты понял?

– Я понял, ты добрый, деньги верни! В кабине весело зареготали:

– А за проезд?

– Не жирно?

– Не жирно! Всё по тарифу! И, значит, так: дуй отсюда, а то обратно полезешь!

Антон молча развернулся и зашагал по хрустящему, подмерзающему снежку к Невскому проспекту.

Любовь,чтоипонятно,

Вущербсебенераздаётнаград бессчётноибесплатно.

МигельдеСервантесСааведра.

И,      всё-таки,      она

его

настигла.

Завертела,

закрутила,      понесла

по

чердакам,

подвалам,

подворотням.

Онвстретилеё,какивсёпроисходившеевегонасыщеннойприключениямижизнислучайно,носкносу:онабыларыжей идалеконемолода.

Онитаскалисьпоизвестныминеизвестнымимдворам Ленинграда. Они не ели, не пили и не спали.Они занимались только любовью. Он открывал ей всёновые и новые миры, она молча облизывалась. Делодошлодотого,чтоонпривёлеёвсвоё«святаясвятых»,известныйтолькоему,глухой,заброшенный чердак, старинного четырёхэтажногодоманаулицеМарата.«Голубиныйрай»,-такназвал бы он этот чердак, имея хотя бы какие-толитературные      способности      и      обладаясопровождавшимиихлогическивозможными

обстоятельствами.Онилакомилисьнежнойголубятинойи,вновьивновь,занималисьлюбовью.

Потомонапогибла.

Всёпроизошлодотривиальностипросто:мальчишки без криков и свистов, молчаливой гурьбойвыскочилииз-заугла(видимо,усорванцовбылнемалый опытведениятаких операций).

На потерявших всякую бдительность влюблённыхпосыпался град камней. Артиллерия, надо сказать,билаточно.

Он духом взлетел на большое раскидистое дерево,одиноко стоявшее посреди двора. Она, получив ударкамнем в голову, моментально и навеки вытянуласьнанестерпимогорячемотполуденногосолнца,асфальте.

Когдамальчишки,звонкощебечаиразмахиваяруками,удалились,Дивуаросторожно спустилсясдереваитихоприселу еётела.

Смертныйоскаллюбимойегонетревожил.Онтерпеливождал,когдаонапроснётся.

У «Гостиного двора» Антон попал в плотную галдящую толпу сторонников и противников советского истеблишмента. С трудом продираясь сквозь неё, он налетел на неожиданно вынырнувшего откуда-то сбоку товарища по ремеслу, художника «от сохи», Якова Пряхина. Крепкую колоритную фигуру Пряхина венчала не менее крепкая, колоритная голова с гривой соломенных волос и бровями того же колера,

нависшими над маленькими, блекло-голубыми, почти бесцветными глазами.

– О как орут! – бодро прокричал он в ухо Антону, показывая глазами на обезображенные политическим экстазом лица спорщиков, – думают, вот, их сейчас наверху услышат и на блюдечке им всё и выложат. Ага! Держи карман шире! – Здесь Яша был абсолютно прав: пришло время, когда говорили все, но никто никого не слышал. В правительстве творилось, чёрт знает, что: пресловутый бронепоезд, руководимый то ли продажным, то ли бездарным машинистом, перегруженный тупостью и жадностью партийных чинуш, уверенно сходил с обильно политых народными потом и кровью, рельс. А с Запада уже рвалось к зениту великое светило – золотой телец, долларовый болванчик, цвета хлорофилла, являющегося, как известно, первым продуктом солнечного света и источником энергетической основы живой клетки.

– А твою подружку скоммуниздили! – жизнерадостно сообщил, хрумая шоколадной вафлей, Яков, – во сколь оторвал! – похвастался он, показывая полную авоську свёртков.

Антон молниеносно схватил беззаботно жующего счастливца за борта пальто: