Школьная горка

– А он дал нечто большее?

– Подумайте над высказыванием из Библии, где говорится: «Но человеку свойственно делать зло, как искрам устремляться вверх»[[13] - «Но человеку свойственно…» – Твен несколько искажает библейскую цитату из Книги Иова: «Но человек рождается на страдание, как искры, чтоб устремляться вверх» (5:7).]. Это справедливо? Природа человека действительно такова? Я говорю о вашем человеке, человеке с планеты Земля'

– Безусловно, верней и не скажешь.

– Но это не относится к людям с других планет. Вот и разгадка тайны. Ошибка моего отца видна во всей своей наготе. Миссия плода не сводилась лишь к тому, чтобы научить людей различать добро и зло, – он передал вкусившим его людям пылкое, страстное, неукротимое стремление делать зло. «Как искрам устремляться вверх», иными словами, как воде бежать вниз с горы, – очень яркий образ, показывающий, что человек предрасположен к злу – бескомпромиссному злу, глубоко укоренившемуся злу, и ему несвойственно делать добро, так же как воде бежать в гору. О, ошибка моего отца навлекла страшное бедствие на людей вашей планеты. Она развратила их духовно и физически. Это легко заметить.

– Она навлекла на людей и смерть.

– Да, что бы под этим ни разумелось. Мне это не вполне понятно. Смерть напоминает сон. А вы, судя по всему, не выражаете недовольства сном. Из книг мне известно, что вы не чувствуете ни смерти, ни сна, но тем не менее боитесь одного и не боитесь другого. Это очень глупо. Нелогично.

Хотчкис положил нож и вилку и принялся объяснять разницу между сном и смертью, как человек безропотно приемлет сон, но не может безропотно принять смерть, потому что… потому…

Он обнаружил, что ему не так просто объяснить разницу, как он думал, и наконец, совсем запутавшись, Хотчкис сдался. Через некоторое время он предпринял новую попытку: заявил, что смерть и впрямь сон, но человеку не нравится, что это слишком долгий сон; тут Хотчкис вспомнил, что для спящего время не движется, и разницы между одной ночью и тысячелетием для него лично не существует.

Но мальчик напряженно думал, не слышал его рассуждений и потому не заметил путаницы. Вскоре он убежденно заявил:

– Суть перемены, которая произошла в человеке по вине моего отца, должна остаться: она вечна, но можно отчасти избавить человеческий род от бремени пагубных последствий, и я займусь этим. Вы мне поможете?

Он обратился именно к тому человеку, к которому следовало обратиться с подобным предложением. Избавить род человеческий от бремени страданий было трудным и прекрасным делом и отвечало размаху и дарованиям Хотчкиса больше, чем любое другое, за какое он когда-либо брался. Он дал согласие с энтузиазмом, немедленно и пожелал, чтобы программа была разработана без проволочек. В глубине души Хотчкис безмерно гордился тем, что его связывают деловые отношения с настоящим ангелом, сыном дьявола, но всеми силами старался не выказать своего ликования.

– Я еще не могу составить определенный план, – сказал мальчик. – Сначала я должен изучить ваш род. Безнравственность и страстное желание творить зло существенно отличают его от всех людей, которых я знал раньше. Это новый для меня род, и я должен досконально его изучить, а уж потом решать, как начинать и с чего начинать. В общих чертах наш план заключается в улучшении земной жизни человека: не нам беспокоиться о его будущей судьбе; она в более надежных руках.

– Надеюсь, ты начнешь изучать человеческий род, не теряя времени?

– Конечно. Идите спать, отдохните. Остаток ночи и завтрашний день я буду путешествовать по всему свету, знакомиться с жизнью разных народов, изучать языки и читать книги, написанные на этой планете на разных языках, а завтра вечером мы обсудим мои наблюдения. Но пока буря превратила вас в пленника. Хотите, вам будет прислуживать кто-нибудь из моих слуг?

Заполучить собственного маленького дьяволенка! Прекрасная идея! Хотчкис так раздулся от тщеславия, что мог, того и гляди, лопнуть. Он рассыпался в благодарностях, потом спохватился:

– Он же меня не поймет.

– Он выучит английский за пять минут. Вы хотите кого-нибудь конкретно?

– Мне бы хотелось иметь в услужении того очаровательного маленького плутишку, который замерз и уселся в камин.

Мелькнуло что-то алое; перед Хотчкисом, улыбаясь, стоял дьяволенок; он держал под мышкой несколько школьных учебников, среди них – французско-английский словарь и курс стенографии по системе Питмена.

– Вот он. Пусть работает днем и ночью. Он знает, для чего его прислали. Если ему понадобится помощь, он позаботится об этом сам. Свет ему не нужен, так что забирайте свечи и отправляйтесь на покой, а он пусть остается и занимается по учебникам. Через пять минут он сможет сносно объясняться по-английски на тот случай, если вдруг вам понадобится. За час он прочтет двенадцать – пятнадцать ваших учебников, освоит стенографию и станет хорошим секретарем. Он будет видимым или невидимым – как прикажете Дайте ему имя; у него уже есть имя, как, впрочем, и у меня, но вам не произнести ни одного из них. До свидания!

Мальчик исчез.

Хотчкис одарял своего дьяволенка всевозможными приятными улыбками, давая понять, как ему здесь рады, и думал. «Бедного плутишку занесло в холодные края; огонь потухнет, и он замерзнет. Как бы ему объяснить, чтоб он сбегал домой и погрелся, если замерзнет».

Хотчкис принес одеяла и знаками объяснил дьяволенку, что это ему – завернуться; затем принялся бросать в огонь поленья, но дьяволенок быстро перехватил у него работу и показал, что он – мастер своего дела, и немудрено. Потом он сел в камин и принялся изучать книгу, а его новый хозяин взял свечку и пошел в спальню, размышляя, какое бы ему придумать имя, ведь у такого хорошенького дьяволенка и имя должно быть хорошее. И он назвал дьяволенка Эдвард Никольсон Хотчкис, в честь своего покойного брата.

Глава VI

Утром мир был еще невидим; снег, похожий на порошок, по-прежнему сеялся, как из сита, но теперь бесшумно, потому что ветер стих. Дьяволенок явился на кухню, и перепуганные Рейчел и Джеф опрометью кинулись с этой вестью к хозяину. Хотчкис объяснил им суть дела и сказал, что вреда от дьяволенка нет – напротив, он может принести большую пользу, а принадлежит он удивительному мальчику, и тот его очень хвалил.

– Так он тоже раб, масса Оливер? – спросила Рейчел.

– Да.

– Ну тогда в нем, понятно, не может быть особого вреда. Но он настоящий дьявол?

– Настоящий.

– Разве настоящие дьяволы бывают добрыми?

– Говорю тебе: этот добрый. Нас ввели в заблуждение относительно дьяволов. О них ходит много невежественных слухов. Я хочу, чтобы вы подружились с дьяволенком

– Как же нам с ним подружиться, масса Оливер? – спросил дядюшка Джеф. – Мы боимся его. Мы бы хотели с ним подружиться, потому что его боимся; коли он здесь останется, мы, понятно, постараемся; но уж как он прискакал на кухню, раскаленный докрасна, как уголья в печке, бог с вами, я бы и близко к нему не подошел. И все ж таки, коли он сам хочет подружиться, нам отнекиваться не пристало: бог его знает, чего он может натворить.

– А что как ему тут придется не по нраву, масса Оливер? – любопытствовала Рейчел. – Что он тогда станет делать?

– Да тебе вовсе нечего бояться, Рейчел, он по натуре добрый, и – больше того – он хочет нам помогать, я это знаю.

– Но, масса Оливер, вдруг он возьмет да и порвет все псалтыри и…

– Нет, он не порвет, он очень вежливый и обязательный, он сделает все, о чем бы его ни попросили.

– Неужто сделает?

– Я в этом убежден.

– А что он умеет, масса Оливер? Он такой маленький, да и обычаи наши ему неизвестны

– Все, что угодно. Разгребать снег, к примеру.

– Бог ты мой, он и такое умеет? Да я первый согласен с ним подружиться, хоть сейчас.

– И еще он может быть на посылках. Поручай ему, что хочешь, Рейчел.

– Это очень кстати, масса Оливер, – сразу смягчилась Рейчел. – Сейчас его, конечно, никуда не пошлешь, а вот как снег сойдет.

– Он выполнит твои поручения, я уверен, Рейчел; будь он здесь, я бы…

Эдвард Никольсон Хотчкис был тут как тут! Рейчел и Джеф метнулись было к двери, но он преградил им путь. Дьяволенок улыбнулся своей радушной пламенной улыбкой и сказал:

– Я все слышал. Я хочу подружиться с вами – не бойтесь. Дайте мне дело, я докажу.

Некоторое время у Рейчел зуб на зуб не попадал, она едва переводила дух, кожа у нее из черной стала бронзовой; но, обретя дар речи, она произнесла:

– Я тебе друг, клянусь, это чистая правда. Будь добр ко мне и к старине Джефу, голубчик, не обижай нас, не причиняй вреда, ради твоей матушки прошу.

– Зачем же мне обижать вас? Дайте мне дело, и я докажу свою дружбу.

– Да как тебя, детка, пошлешь по делу? Снег-то глубокий, того и гляди простудишься, при твоем-то воспитании. Но если б тебе довелось быть тут вчера вечером… Масса Оливер, я начисто забыла про сливки, а на завтрак вам нет ни капельки.