Похождения Гекльберри Финна

Не знаю, сколько именно времени я спал, когда ужасающий вопль заставил меня проснутся. Это вопил мой родитель, который с диким, растерянным видом прыгал, как бешеный, по всему блокгаузу и кричал, что его жалят змеи. Он чувствовал, как они обвивались вокруг его ног и вползали ему на тело. От этого именно он откалывал такие отчаянные прыжки, испуская столь дикие вопли. Он уверял, будто одна из змей укусила его прямо в щеку, но я, при всем старании, не мог увидеть ни одной змеи. Очевидно, что змеи ему только мерещились. Вдруг он вскочил и принялся бегать по блокгаузу, крича во все горло: «Сними ее прочь, прочь! Она жалит меня прямо в затылок!» Никогда еще мне не случалось видеть на глазах у человека такое дикое, испуганное выражение. Вскоре, однако, отец утомился и, тяжело дыша, по валился на землю, а вслед за тем начал с изумительной быстротой кататься с боку на бок по полу, бешено вертясь кругом, отпихиваясь и отталкиваясь от чего-то руками, причем вопил и кричал, будто в него уже вцепились когтями черти. Мало-помалу, однако, он утомился и лежал некоторое время совершенно смирно, продолжая лишь потихоньку стонать. Наконец он совсем умолк и затих. Из леса доносилось до меня завывание сов и волков, благодаря которому окружавшая тишина казалась мне еще более страшной. Папаша лежал совершенно смирно в уголке. Постепенно он как будто очнулся, слегка приподнялся на локте, склонил голову набок, начал прислушиваться и потихоньку проговорил: «Это смерть! Топ, топ, топ!.. Они идут за мною, но я не хочу умирать!.. Они уже здесь!.. Они до меня дотрагиваются! Руки прочь! Они ведь такие холодные! Пустите меня!!! К чему я вам нужен?! Оставьте меня, беднягу, еще пожить». Он ползал на четвереньках, упрашивая кого-то отпустить его душу на покаяние, завернулся в одеяло и укатился под стол из сосновых досок, упрашивая и моля оставить его в живых, а затем принялся жалобно плакать. Папаша укутался с головой в одеяло, но я все-таки слышал, как он всхлипывал.

По прошествии некоторого времени он выкатился, однако, из-под стола, вскочил на ноги, свирепо осмотрелся кругом и вдруг, схватив со стола нож, неожиданно бросился на меня. Он гонялся за мною по всему блокгаузу, называя меня ангелом смерти и уверяя, что если зарежет меня, то я за ним более не приду. Я молил отца о пощаде, уверяя его, что я Гек, но он хрипло рас смеялся, объявив, что его не проведешь, и с диким ревом и проклятиями продолжал гоняться за мною. Поворачиваясь, чтобы увильнуть от папаши и проскользнуть под его вытянутой рукой, я чуть было не попался. Он ухватил меня за шиворот, и я уже думал, что настал мой конец, но, к счастью, мне удалось с быстротой молнии выскользнуть из куртки и таким образом спастись от занесенного уже ножа. Отец вскоре устал, сел на пол, прислонившись спиной к двери, и сказал, что отдохнет с минутку, а потом уж меня зарежет. Положив под себя нож, он добавил, что чуточку поспит, дабы подкрепиться маленько, и тогда уж расправится со мной по-свойски. Он и в самом деле уснул. Я взял тогда стул с продавленным сидением, осторожно вскарабкался на него, чтобы не делать лишнего шума, и снял со стены ружье. Попробовав в стволе шомполом, я убедился, что ружье заряжено, а затем, водворив шомпол на место, положил ружье на бочку с репой, нацелился в папашу и уселся за бочкой выжидать, когда он проснется и вздумает на меня броситься. Время тянулось для меня до невозможности медленно.

Глава VII

– Эй, ты, мальчик, проснись, что ты там делаешь?

Я раскрыл глаза и осмотрелся кругом, стараясь уяснить себе, где я именно нахожусь. Оказалось, что солнце давно уже взошло и что я порядком выспался. Папаша, очевидно, чувствовавший себя не совсем здоровым, стоял надо мною и глядел угрюмо.

– Что ты делал с ружьем? – спросил он меня.

Сообразив, что отец, без сомнения, не имеет ни малейшего представления о собственных своих проделках, я ответил:

– Кто-то ломился к нам в двери, так я на всякий случай снял со стены ружье, чтобы было чем обороняться.

– Отчего же ты не разбудил меня?

– Я пробовал вас будить, но мне это не удалось: я никак не мог вас растолкать.

– Ну, ладно! Нечего тут растабарывать. Сходи на реку и посмотри, нет ли на удочке рыбки к завтраку. Я тоже сейчас вернусь.

Он отпер двери, и я, проворно шмыгнув из блокгауза, направился к берегу реки вверх по течению. Подходя к берегу, я заметил, что по реке плывут бревна, целые деревья, вырванные с корнем, куски древесной коры и тому подобная всякая всячина. Это свидетельствовало, что вода прибывала. Если бы я был теперь в городе, то, без сомнения, мог бы заработать хорошие деньги. Июльское половодье было для меня всегда счастливым временем. Как только вода поднималась, река каждый раз несла с собою массу бревен, обломки плотов, состоявших зачастую из дюжины бревен, связанных вместе, так что стоило их только ловить и продавать на лесные дворы или на лесопильни. Я шел вдоль берега, следя одним глазом за папашей, а другим за тем, что плыло мимо меня по реке, когда вдруг заметил, что приближается челн, великолепнейший челн, длиною сажени в две. Он плыл прямо по течению, скользя по воде, как утка. Я, не раздеваясь, бросился в воду головою вниз, как лягушка, и поспешно поплыл к челну, признаться, ожидая, что кто-нибудь лежит там на дне. Эту шутку нередко проделывают в наших местах, чтобы одурачить человека: бывало, поплывешь к лодке, которая кажется совершенно пустой, и собираешься за нее ухватиться, как вдруг хозяин ее встает и разражается громким хохотом. На этот раз, однако, челн действительно сорвало откуда-то с пристани и унесло вниз по течению. Я взобрался в этот челн и отвел его к берегу.

– Ну, – думаю, – то-то обрадуется мой старик! Он выручит за челн, наверное, долларов десять.

Подплыв к берегу, я убедился, однако, что папаши нет по соседству. Поэтому, когда я причалил в маленькой глубокой бухточке, совершенно закрытой от взоров густым лозняком, у меня мелькнула совершенно иная мысль. Я решил тщательно спрятать эту лодку и воспользоваться ею для своего побега. Вместо того, чтобы блуждать по лесу, я спущусь по реке миль на пятьдесят и расположусь где-нибудь лагерем. Это будет для меня гораздо спокойнее и удобнее, чем странствовать Бог знает в какую даль пешком.

Я был очень близко от нашей пристани, и мне казалось, будто слышны шаги моего старика, но тем не менее я успел спрятать лодку, а затем осторожно выбрался и, выглянув из-за куста плакучей ивы, увидел папашу довольно далеко от меня на тропинке. Он как раз целился из ружья в птицу. В следующее затем мгновение раздался выстрел. Очевидно, что отец ничего не заметил. Когда он подошел ко мне, я усердно старался вы тащить донную удочку. Он маленько побранил меня за медлительность, но я рассказал ему, что упал в реку и что это именно задержало меня. Он ведь и без того мог увидать, что я весь промок, а потому мои объяснения предупредили расспросы с его стороны. Мы изловили пять больших рыб и вернулись домой.

После завтрака мы легли поспать, так как оба порядком устали, но я, вместо того чтобы спать, начал думать о том, как было бы хорошо, если бы удалось удержать каким-либо образом папашу и вдовушку от розысков. Это оказалось бы гораздо вернее, чем прятаться от них, хотя бы даже на почтительном расстоянии. К тому же, мало ли что может случиться? Как хорошо ни прячься, а все-таки, чего доброго, разыщут. В течение некоторого времени я никак не мог придумать ничего путного. Папаша, в свою очередь, спустя несколько минут встал, испил немножко водицы и сказал:

– Если кто-нибудь вздумает в другой раз бродить около блокгауза, разбуди меня непременно, слышишь ты? Он приходил, наверное, с недобрым умыслом. Следовало бы его пристрелить. Смотри же, в следующий раз разбуди меня непременно!

Затем отец снова улегся и заснул, но его слова подали мне как раз ту мысль, которой мне недоставало: я сознавал теперь возможность устроиться так, что никому не придет в голову меня разыскивать. Около полудня мы с отцом вышли опять из блокгауза и направились вдоль берега; вода в реке быстро прибывала и несла с собой много лесных материалов. Между прочим, в нашу сторону направлялся обрывок бревенчатого плота из девяти связанных друг с другом бревен; мы пустились за ним на папашиной лодке, пригнали его к берегу, а затем пообедали. Другой человек на месте папаши обождал бы еще денек и попытался бы наловить побольше бревен, но такой образ действий был не во вкусе моего родителя; для него было достаточно и девяти бревен на один раз. Он должен был немедленно плыть в город и продать их там. Поэтому он запер меня на замок, сел в свою лодку и отплыл, примерно так в половине четвертого пополудни, ведя за собою на буксире плот. Я думал, что он навряд ли вернется до следующего утра, и, обождав, чтобы он отъехал на приличное расстояние, вытащил спрятанную мною пилу и принялся допиливать законченное почти отверстие в блокгаузе. Прежде чем папаша успел переехать через реку, я вылез уже из проделанной мною дыры. Он и его плот виднелись еще вдали на воде в виде маленького, едва заметного пятнышка.

Взяв мешок с маисовой мукой, я отнес его к бухте, где спрятан был мною челн; раздвинув ветви и лозняк, я уложил его туда. Затем я поступил таким же образом с окороком ветчины и кувшином с водкою; забрал весь имевшийся у папаши запас кофе и сахара, пороху, пуль и материала для пыжей. Кроме того, я прихватил ведро и флягу, жестяную миску и черпак, старую свою иглу, два одеяла, чугунный котелок, кофейник, удочки, спички и тому подобное, одним словом, все, что имело ценность хотя бы одного цента. Таким образом, блокгауз был совершенно пуст; топор оказался бы мне очень полезен, но в блокгаузе его не было: единственный топор, имевшийся у отца, был спрятан в штабеле дров, и я, на основании высших соображений, решился не брать его с собою. В заключение я отнес в свою лодку ружье, и таким образом у меня все было в должном порядке.

Пролезая многократно сквозь пропиленное отверстие и протаскивая сквозь него такую массу вещей, я оставил около него слишком заметные следы. Надо было скрыть их по возможности лучше, что я и сделал, тщательно разровняв песок и прикрыв им опилки. За тем я вставил выпиленный кусок бревна обратно на место, засунул под него три камешка, так как бревно было немножко кривое и не касалось земли, и опять подровнял песочек. С расстояния полутора или двух аршин человек, не знавший, что из бревна выпилен кусок, ни за что не мог бы этого приметить; кроме того, дыра находилась в задней стене блокгауза, и вряд ли можно было ожидать, чтобы кто-нибудь стал осматривать ее сколько-нибудь тщательно. Я шел к своему челну каждый раз окольным путем, по тропинке, а затем спускался с нашей пристани в воду и пробирался по мелкому месту вдоль берега, не оставляя после себя никаких следов. На всякий случай я прошелся еще раз этим путем и, остановившись на берегу, окинул тщательным взглядом реку. Не заметив ничего подозрительного, я взял из лодки ружье и ушел в лес с намерением поохотиться за кое-какими птицами, когда мне попался навстречу дикий поросенок. Свиньи, которым удается бежать с ферм в прериях, быстро дичают в наших местах. Застрелив поросенка, я принес его в блокгауз, захватив по дороге топор. С помощью этого топора я выломал двери блокгауза, причем беспощадно их из рубил и расколотил; притащив поросенка в блокгауз чуть не к самому столу, находившемуся у задней стены, я надрубил ему топором горло и положил его наземь для того, чтобы он там хорошенько истек кровью. Я употребил слово «наземь» потому, что дощатого пола в нашем блокгаузе не было, а его место занимала плотно утрамбованная земля. Взяв затем старый мешок, я положил туда парочку больших камней, весивших как раз столько, сколько я мог утащить, проволок мешок от того места, где лежал поросенок, до дверей и оттуда через лес до берега реки и там утопил его на глубоком месте. Нетрудно было заметить, что по земле что-то такое протащили. Я жалел, что не было со мною Тома Сойера, так как знал, что он непременно заинтересовался бы таким предприятием и изукрасил бы его гениальными изобретениями своей собственной фантазии. Навряд ли кто-нибудь мог сравниться с Томом Сойером по этой части.

В заключение я вырвал у себя из головы несколько волос, старательно окровянил топор, приклеил волосы кровью к его обуху и забросил топор в угол; затем подобрал поросенка, обхватил его полами своей куртки и прижал к своей груди для того, чтобы он не мог по нечаянности упасть. Таким образом я осторожно отнес его к реке на изрядное расстояние от дома вниз по течению, а затем бросил в воду. Тут пришла мне в голову новая блестящая мысль: я вынул из лодки мешок с мукой и отнес его назад в блокгауз. Поставив мешок на место, где он обыкновенно стоял, я прорвал у него на дне дыру пилою. Необходимо заметить, что у нас в блокгаузе не было ножей и вилок, так как папаша при приготовлении обеда и потреблении такового пользовался исключительно лишь своим большим складным ножом. Затем я протащил мешок шагов на сто по траве и сквозь лозняк, на восток от дома, к мелководному озеру миль в пять шириною, изобиловавшему камышом, а в это время года также утками. Из озера выходила с противоположной стороны речка, или проток, который впадал, разумеется, куда-то, но только не в на шу реку. Мука, просыпаясь помаленьку из дыры, образовала маленькую дорожку, которая вела к озеру; я бросил возле этой дорожки точильный брус моего отца в надежде, что его найдут оброненным как бы случайно. Завязав потом дыру веревкой, чтобы мука не могла более из него высыпаться, я отнес мешок и пилу назад в свой челн.

К этому времени уже стемнело, а потому я спустился в челне вниз по реке и остановил его под ивами, нависшими над водой, в ожидании, пока взойдет месяц. Для большей безопасности я привязал челн к стволу одной из ив, немножко закусил и улегся на дне челна, чтобы выкурить трубку и разработать план дальнейших действий. Я рассуждал сам с собою, что прежде всего, разумеется, пойдут по следу, оставленному мешком с камнями, до берега и начнут разыскивать мой труп; по том, без сомнения, доберутся по мучной дорожке до озера и примутся тщательно исследовать проток, который вытекает оттуда, в надежде найти разбойников, которые убили меня и ограбили блокгауз. Убедившись в моей смерти, никто не станет отыскивать меня в реке; разыскивать мой труп тоже никто не станет, а потому в самом непродолжительном времени оставят меня в покое. Ну и прекрасно! Я, значит, могу устроиться на жительство, где мне угодно. Джексонов остров будет для меня отличным пристанищем: я знаю его, как свои пять пальцев, и, кроме того, его никто никогда не посещает. Оттуда я могу переправляться ночью на лодке в город и запасаться там необходимыми для меня пред метами. Да, остров Джексона – самое подходящее для меня место.

Я порядком устал, а потому, придя к упомянутому решению, немедленно же заснул. Проснувшись, я не мог в первые минуты выяснить, где именно нахожусь. Я даже немного испугался и, усевшись в челне, начал тревожно оглядываться кругом, но вскоре вспомнил все, что требовалось, чтобы дать себе ясный отчет в положении дел. С того места, где я находился, можно было проследить на несколько миль течение реки; месяц светил так ярко, что я мог бы сосчитать все бревна, бесшумно скользившие, словно черные тени, в нескольких шагах от берега. Всюду стояла мертвая тишина; очевидно, что было уже очень поздно. Вдохнув в себя воздух, можно было чувствовать это по запаху: каждый, кому случалось бывать в наших местах, без сомнения, поймет, что я хочу этим сказать, а потому меня не особенно тревожит незнание совершенно правильных выражений для моей мысли.

Зевнув хорошенько, я потянулся, чтобы расправить свои члены, но только лишь собрался отвязать лодку и пуститься в путь, когда до меня донесся раздававшийся на воде шум. Тщательно прислушиваясь, я не замедлил выяснить себе его причину: это был глухой, равномерный стук весел, работавших в уключинах. Его можно было расслышать лишь благодаря полной тишине, царившей кругом. Выглянув из-под завесы ивовых ветвей, я действительно увидел вдали лодку, плывшую через реку, направлявшуюся к тому берегу, у которого я находился. Сколько именно было там людей, я не мог различить. Лодка постепенно приближалась, и когда на конец поравнялась со мною, я убедился, что в ней си дел всего лишь один человек. Я сейчас же решил, что это, быть может, папаша, хотя и не рассчитывал, что он вернется так рано. Лодку снесло ниже меня по течению, а затем, идя вдоль берега, она начала опять подниматься вверх, пользуясь тем, что у самого берега течение почти незаметно. Она прошла так близко от меня, что, протянув ружье, я мог бы дотронуться до человека, который ею управлял. Это был действительно мой отец, и к тому же совершенно трезвый; я заключил это из того, как он работал веслами.

Не теряя времени, я в следующую минуту бесшумно, но быстро поплыл по течению, держась все время в полосе тени, которую отбрасывал нагорный берег. Проплыв таким образом мили две с половиной, я повернул к середине реки и отошел от берега приблизительно на четверть мили или несколько более, так как знал, что придется вскоре проезжать мимо пристани паромной переправы. Если бы я плыл вблизи берега, то меня могли бы, пожалуй, увидеть с пристани и окликнуть; теперь же я укрылся между деревьями, которые несло вниз по течению, и, улегшись на дне челна, предоставил ему плыть вместе с ними.

Лежа там, я отдыхал и с наслаждением курил трубку, вглядываясь в безоблачное небо, раскинувшее надо мною свой полог. Никогда прежде я не воображал себе небо таким неизмеримо глубоким, каким оно представлялось мне теперь, когда я глядел на него в ясную лунную ночь, лежа на дне своего челна. Изумительно также, как далеко можно слышать на воде в такие тихие, ясные ночи. Я как нельзя лучше слышал раз говор на пристани у переправы и мог совершенно явственно различить каждое слово. Кто-то из пере возчиков заметил, что теперь время близится к долгим дням и коротким ночам, а товарищ заметил ему на это, что нынешняя ночь кажется ему особенно короткой. Оба они тогда рассмеялись. Шутник повторил еще раз свою остроту, которая опять вызвала смех. Затем оба перевозчика разбудили третьего, чтобы по тешить его той же самой шуткой, но он только за ворчал и попросил оставить его в покое. Первый из перевозчиков объявил, что познакомит с этим крылатым словцом свою старуху жену, которой оно, наверное, очень понравится, хотя ему самому случалось говорить еще более хлесткие и сильные слова. Кто-то заметил, что теперь около трех часов ночи и что, вероятно, рассветет не позже чем через неделю. Голоса посте пенно от меня удалялись, и я перестал уже различать отдельные слова, но все еще слышал неясный гул разговора, прерывавшийся по временам смехом.

Я спустился тогда уже намного ниже переправы. Усевшись в челне, я увидел Джексонов остров в двух с половиною милях вниз по течению. Остров этот, поросший высокими деревьями, стоял как раз посередине реки, в виде темной, сплошной громады, напоминавшей собою большой пароход с незажженными фонарями. Отмель, находившаяся перед островом, совершенно не была видна. Вода прибыла уже настолько сильно, что совершенно закрыла эту отмель. Течение вскоре принесло меня туда. Челн мой промчался мимо передней части острова с быстротою коня, пущенного вскачь, а затем попал в излучину, где вода как будто совсем не двигалась. Я причалил к острову со стороны, которая обращена к Иллинойскому берегу, и направил свою лодку в хорошо известную мне глубокую впадину. Мне пришлось для этого раздвинуть ветви нависших над нею ив. Когда я привязал свой челн в глубине этой бухты, никто, без сомнения, не мог бы его увидать с реки. Поднявшись на береговую кручу острова, я добрался до переднего его мыса и, усевшись на бревно, выброшенное там на берег, принялся глядел на величественную реку, увлекавшую с собою множество бревен и деревьев, вырванных с корнями. Оттуда я перенес свой взор на город, находившийся на расстоянии трех миль, так что можно было явственно различить три или четыре мерцавших там огонь ка. Чудовищно громадный бревенчатый плот с водруженным на середине его фонарем находился приблизительно в миле от меня вверх по течению и быстро спускался к острову. Я следил за его приближением, и когда он почти поравнялся со мной, на нем раздалась команда: «Работай веслами на корме! Поворачивай голову влево!» Команда слышалась так явственно, как если бы хозяин плота стоял как раз возле меня.

На небе появилась уже узенькая серая полоска, предвещавшая рассвет, а потому я ушел в глубь леса и расположился там вздремнуть перед завтраком.

Глава VIII

Когда я проснулся, солнце стояло так высоко, что, без сомнения, шел девятый час. Лежа на траве в прохладной тени, я думал о разных предметах, чувствуя себя совершенно довольным и спокойным. Сквозь один или два просвета доходили до меня солнечные лучи, но вообще-то высокие и развесистые деревья бросали от себя густую тень. Местами лишь виднелись маленькие светлые пятнышки, там, где свет проникал сквозь листву. Эти светлые места слегка колыхались от легкого ветерка. Парочка белок, сидя на соседней ветке, принялась, завидев меня, лопотать самым дружественным образом.

Меня охватило чувство приятной лени, так как я знал, что незачем вставать и готовить завтрак. Потом я опять было вздремнул, когда мне показалось, будто я слышу глухой звук «бум» где-то вдали, вверх по течению. Я проснулся и, приподнявшись на локте, стал прислушиваться. В скором времени звук этот повторился. Я вскочил, подбежал к одной из прогалин и, спрятавшись в кустах, увидел сквозь отверстия в листве густые клубы дыма, расстилавшиеся на воде приблизительно на уровне переправы. Тут же был и паром, переполненный людьми и спускавшийся вниз по реке. Я сразу понял, в чем дело. В это мгновение снова раздался выстрел и с борта парома вырвался клуб белого дыма. Это стреляли из пушки над водой, для того чтобы мой труп поднялся на поверхность.

Я сильно проголодался, но мне нельзя было за жечь огонь, так как, чего доброго, его могли бы заметить с парома. Поэтому я сидел смирно в кустах, любуясь пушечным дымом и прислушиваясь к грохоту выстрелов. Река была тут шириною с милю; она представляла собою в летнее время приятное зрелище, а потому я был бы не прочь любоваться охотой за моими собственными останками, если бы только под рукой имелось что-нибудь съестное. Я вспомнил тогда существующий у нас обычай погружать деревянные стаканчики с ртутью в целые хлеба и спускать их на воду в надежде, что они приплывут прямо к мертвецу и остановятся над затонувшим телом. Я решился поэтому глядеть в оба и, если замечу по соседству какой-либо из хлебов, немедленно его изловить. Зная, что течение проходит близ Иллинойского берега острова, я перебрался туда, и мне не пришлось разочароваться. Большая двойная булка плыла прямо ко мне, и я ее чуть не изловил длинной палкой, но, к сожалению, поскользнулся, и она проплыла мимо.

Я занял позицию как раз в том месте, где течение подходит всего ближе к берегу. Это было мне как нельзя лучше известно. Вскоре приплыла другая большая булка, и на этот раз я не дал маху. Благополучно вытащив ее из воды и вынув вколоченный в булку деревянный колышек, выбросил стаканчик с ртутью и тотчас же принялся уплетать булку так, что у меня лишь за ушами трещало. Это был на стоящий белый хлеб, приготовленный в булочной, из лучшего сорта крупчатой муки и употреблявшийся исключительно местной нашей знатью, а не дрянная жесткая лепешка из маисовой муки, какою утоляет свой голод простонародье. Выбрав себе удобное местечко в чаще кустарника, я уселся там на бревно и принялся закусывать булкой и наблюдать за паромом. Я чувствовал себя как нельзя более довольным своей участью; при этом у меня мелькнула мысль, которая произвела на меня весьма сильное впечатление: мне представилось совершенно ясно, как вдовушка, пастор или другой столь же благочестивый человек молились о том, чтобы этот хлеб меня разыскал. Не подлежало сомнению, что в молитве был некоторый прок. Я решил, впрочем, что она бывает услышана лишь в том случае, когда исходит от людей вроде вдовушки или пастора; таким же сорванцам, как я, не стоит молиться, тем более что пришлось бы ходатайствовать о выполнении чего-нибудь доброго или благочестивого.

Закурив трубку, я продолжал с любопытством следить за поисками, производившимися на реке. Паром плыл по течению, и я решился не упустить случая посмотреть, кто именно на нем едет: паром должен был подойти почти вплотную к острову, в том самом месте, куда плыл хлеб. Когда паром приблизился достаточно близко к острову, я загасил трубку, пробрался ползком к тому месту, где занимался перед тем ловлей хлеба, и залег за бревном на маленькой прогалинке, возле самого берега. Бревно было с развилиной, сквозь которую я мог удобно наблюдать.

Паром все более приближался и подошел наконец так близко, что с него можно было перебросить лодку и сойти по ней на берег. Почти все мои хорошие знакомые оказались на пароме: мой папаша, судья Татчер, Бекки Татчер, Джо Гарпер, Том Сойер, старушка его, – тетка Полли, Сид, Мэри и многие другие; решительно все толковали про убийство, но капитан прервал этот разговор приказанием: «Гляди теперь в оба! Течением сносит тут все к самому острову; мальчика, может, прибило к берегу, и труп его зацепился где-нибудь за кусты. Я, по крайней мере, надеюсь найти его там».

Я лично не разделял этого мнения. Все находившиеся на пароме столпились около перил с моей стороны и, перевесившись через них, пристально вглядывались в кусты, окаймлявшие берег острова. Я как нельзя лучше видел всех и каждого, но меня никто не мог разглядеть.

Затем капитан скомандовал нараспев: «Посторонитесь! Пли!»

Пушка, стоявшая на пароме, выпалила прямо в меня. Я на мгновение оглох от страшного грохота и чуть не ослеп от дыма, так что счел себя убитым. Если бы пушка была заряжена ядром или картечью, то этим выстрелом, пожалуй, и удалось бы добыть труп, который так старательно разыскивали. В следующее затем мгновение я сообразил, что, к счастью, остался цел и невредим. Паром поплыл дальше и вскоре исчез из виду, обогнув переднюю оконечность острова. Я слышал, как временами палила пушка, но звук выстрела доносился до меня все слабее, и приблизительно через час он сделался совершенно неслышным. Остров тянулся в длину мили на три. Я думал, что паром, доплыв до нижней его оконечности, отказался от дальнейших поисков. На самом деле он обогнул остров и начал подниматься под парами по протоку, отделявшему остров от Миссурийского берега, продолжая время от времени стрелять из пушки. Убедившись в этом, я перешел на другую сторону острова и продолжал наблюдать за поисками. Поравнявшись с мысом, паром прекратил пальбу и направился к Миссурийскому берегу, где все мои знакомые вышли на пристань и вернулись в город.

Теперь я знал, что мой план вполне удался. Ни кто больше не станет за мной охотиться. Я вытащил свои пожитки из челна и устроил себе уютную лагерную стоянку в лесной чаще: свои одеяла я рас кинул в виде шатра, для того чтобы остальные мои вещи не промокли в случае дождя. Поймав на удочку большую щуку, я распластал ее пилою, а вечером, незадолго до захода солнца, развел в своем лагере костер и приготовил себе ужин, после которого за бросил на ночь удочку в надежде поймать что-нибудь к завтраку.

Долго еще после того, как стемнело, я сидел около своего лагерного костра, курил трубку и чувствовал себя совершенно довольным. Мало-помалу, однако, одиночество мне как будто наскучило. Я встал, вышел на берег и, усевшись там, начал прислушиваться к говору струй, пробегавших мимо. От нечего делать я принялся считать звезды, а также и проплывавшие мимо бревна и плоты. Наконец меня стало клонить ко сну, и, вернувшись в палатку, я лег в устроенную там себе постель. Когда человеку скучно, сон является для него самым надежным средством, чтобы убить время. Арифметика оказывается тут очень полезной: как только начнешь считать звезды, так сейчас же и заснешь.

Подобным образом провел я на острове трое су ток; день походил на день, а ночь на ночь. Никакой разницы подметить было нельзя. На четвертый день, однако, я решился тщательно осмотреть весь свой остров. Я был, если можно так выразиться, един ст венным и неограниченным его властелином, а потому мне следовало с ним хорошенько ознакомиться. Всего более побуждало меня к этой экскурсии желание убить время. Я нашел на острове много спелой превосходной земляники, недозревшего винограда, зеленой еще смородины, брусники и черники. С течением времени эти ягоды, разумеется, должны были мне пригодиться.

Я слонялся по лесу в чаще до тех пор, пока, по моим расчетам, не добрался почти до противоположного конца острова; со мной было ружье, но я не стрелял, так как захватил его лишь на всякий случай для личной обороны. Впрочем, я хотел на обратном пути подстрелить себе что-нибудь на ужин по соседству от моей стоянки. Как было упомянуто, я находился близ противоположного конца острова, когда вдруг чуть не наступил на змею солидных размеров. Она принялась от меня удирать, скользя по траве и между цветами, но я побежал за нею, рассчитывая улучить удобную минуту и размозжить ей выстрелом голову. Таким образом я неожиданно набежал прямо на пепел слегка еще дымившегося костра.

Сердце у меня забилось так сильно, что я положительно ощутил боль в груди. Не вдаваясь в более обстоятельные исследования, я потихоньку опустил взведенный курок ружья и неслышными шагами, на цыпочках, как можно быстрее скрылся в лесной чаще. Временами я на мгновенье останавливался и начинал прислушиваться, но моя грудь дышала так учащенно и тяжело, что положительно препятствовала мне различать посторонние шумы. Я отошел тогда немного дальше и снова начал прислушиваться, но так же неудачно. Вообще я находился в очень возбужденном состоянии: каждый пень казался мне человеком, а когда я наступал на хворостину и она подо мною ломалась, у меня захватывало дыхание и я с трудом мог удержаться на ногах. Вернувшись к своей лагерной стоянке, я почувствовал сильнейший упадок духа. Руки у меня окончательно опускались, но я сказал самому себе, что мешкать и лентяйничать теперь не время, а потому уложил все свое имущество обратно в челн, чтобы оно не могло попасться кому-нибудь на глаза. Затем я погасил костер и разбросал золу кругом так, что можно было думать, будто она осталась от про шлогодней стоянки, а затем влез на дерево.

На этом дереве я просидел, должно быть, часа два, но ничего не видел и не слышал со своего наблюдательного поста. Мне мерещилось, впрочем, будто я видел и слышал множество всевозможных страшных вещей. Во всяком случае, нельзя было вечно сидеть на дереве. Сообразив это, я под конец с него слез, но все время не выходил из чащи и держался настороже. Питаться я мог только ягодами и остатками от своего завтрака.

К ночи я сильно проголодался, а потому, когда совсем уже стемнело, воспользовался тем, что месяц еще не взошел, и переплыл с острова на Иллинойский берег, находившийся приблизительно в четверти мили от меня. Там я ушел в лес и сварил себе ужин, но только я решил расположиться на ночлег, как вдруг услышал отдаленный конский топот. Он все более приближался, и вскоре я мог различать доносившиеся вместе с ним человеческие голоса. Поспешно убрав свои пожитки в челн, я сам отправился лесом на разведку, причем шел с крайней осторожностью. Пройдя всего лишь несколько шагов, я услышал:

– Нам лучше всего будет остановиться здесь, если только найдем удобное место для ночлега. Лошади совсем истомились. Здесь, кажется, будет недурно.

Я, разумеется, поспешил бесшумно удалиться и отплыл обратно на остров. Привязав челн на прежнем месте, я решил, что всего безопаснее будет выспаться, не выходя из него.

Я спал, нельзя сказать чтобы особенно много: разные мысли мешали мне уснуть, к тому же каждый раз, когда я пробуждался, мне казалось, будто меня хватают за горло. При таких обстоятельствах сон не мог меня подкрепить. Дело дошло до того, что я убедился в невозможности вести более такую жизнь. Надо было выяснить во что бы то ни стало, кто именно находился вместе со мною на острове. Я ре шил разузнать это или погибнуть и, приняв такое решение, почувствовал себя значительно лучше.

Взявшись за весла, я оттолкнулся от берега всего лишь на шаг или на два, а затем пустил свой челн вдоль острова, держась все время в тени. Ночь была ясная, лунная, и вне теневой полосы было почти так же светло, как и днем. Я плыл таким образом около часа, причем всюду кругом стояла непробудная тиши на. Доплыв почти до оконечности острова, я почувствовал, как поднялся порывистый, легкий, прохладный ветерок, являвшийся несомненным указанием, что ночь близится уже к концу. Несколько ударов весла заставили челн выскочить носом на прибрежный песок. Взяв с собою ружье, я вышел из лодки и пробрался в лес, доходивший почти до самого берега. Сев там на сваленное бурей дерево, я принялся наблюдать сквозь листву за рекой и небом. Вскоре месяц закатился, и вся река окуталась непроглядным мраком. Вслед за тем, однако, над вершинами деревьев показалась светлая полоса, предвестница наступающего дня. Схватив ружье, я направился потихоньку в ту сторону, где встретил вчера костер, причем через каждую минуту или две останавливался и прислушивался. В течение некоторого времени мне как будто не везло; по крайней мере, я никак не мог найти этот костер, но под конец действительно заметил вдали между деревьями мерцание огонька и стал осторожно к нему приближаться. Я продвигался при этом очень медлен но, но все-таки подошел под конец достаточно близ ко, чтобы убедиться, что возле костра лежал человек. В первое мгновение у меня зубы начали стучать от страха. Человек этот, завернувшись с головой в одеяло, лежал так, что голова его чуть не жарилась в огне. Я спрятался за кустами всего лишь в трех шагах от него и не сводил с него глаз. Занималось уже серенькое утро. Через некоторое время незнакомец зевнул, потянулся, сбросил с себя одеяло и оказался Джимом, тем самым рослым негром, принадлежавшим мисс Ватсон, с которым читатель уже познакомился. Можно представить себе, как я обрадовался, убедившись в этом.

– Хелло, Джим! – воскликнул я, выпрыгнув из кустов.