Американский претендент

– Ну, да, не ты, а я боготворил его. Несчастный, благородный малый! Мы были неразлучными това…

– Послушайте, что он мелет! Мельберри Сель… Мель… Росмор! Никогда мне не привыкнуть к этому мудреному имени. Не один, а тысячу раз ты говорил мне, что этот злополучный баран…

– Ну, хорошо, хорошо, я перепутал; я хотел сказать это про кого-то другого; теперь и сам не знаю, про кого. Но не в этом дело; кто-то действительно боготворил покойника, я это отлично помню, и еще…

– Папа, я хотела бы пожать руку майору Гаукинсу и познакомиться с ним поближе. Я вас отлично помню, майор, хотя была еще ребенком, когда мы виделись с вами в последний раз. Мне очень, очень приятно возобновить наше знакомство; ведь вы для нас все равно что родной.

И сияя приветливой улыбкой, она пожала ему руку, выразив надежду, что и он не забыл ее.

Такой задушевный привет растрогал Вашингтона, который в благодарность за него готов был уверить девушку, что он отлично помнит ее, даже лучше собственных детей, но факты, очевидно, говорили противное, а потому у него в довольно несвязной речи как-то само собою вырвалось откровенное признание, что ее необычайная красота поразила его, что он до сих пор не может прийти в себя, а потому не вполне уверен, помнит ли ее или нет. Этот ответ заслужил Вашингтону расположение красавицы, и они стали друзьями.

В самом деле, красота этого прелестного создания была редкого типа. Она заключалась главным образом не в глазах, не в форме носа, рта, подбородка, а в гармоническом сочетании всех отдельных частей. Настоящая красота зависит более от правильного размещения и точного распределения линий, чем от их множества. То же относится и к цвету лица. Комбинация красок, которая при вулканическом извержении придает прелесть ландшафту, может обезобразить женское лицо.

С ее приездом семейный кружок оказался в полном составе, и было решено приступить к официальным поминкам. Они должны были начинаться ежедневно в шесть часов вечера (время обеда) и кончаться вместе с обедом.

– О, наш род, майор, такой важный и знаменитый, такой славный, что непременно требует королевских, скажу даже императорских, поминок. Э… леди Гвендолен! Ушла? Ну, все равно. Мне нужна моя книга пэров. Я сейчас принесу ее сам и покажу вам кое-какие подробности, которые дадут вам яркое понятие о том, что такое наша фамилия. Я просматривал Бюрка и нашел, что из шестидесяти четырех незаконных детей Вильгельма Завоевателя… Милая моя, не принесешь ли ты мне эту книгу? Она на письменном столе в твоем будуаре. Так вот, я говорил, что только дома Сент-Альбанов, Бекле и Графтонов стоят выше нашего в общем списке; вся же остальная британская знать тянется длинной вереницей за нами. Ах, благодарю вас, миледи. Теперь мы возвращаемся к Вильгельму и находим… Письмо на имя X. Y. Z. Превосходно! Когда ты получил письмо?

– Вчера вечером; но я заснул, не дождавшись вас; вы вернулись так поздно, а когда я пришел сегодня к завтраку, мисс Гвендолен… она, право, отшибла у меня всякую память.

– Чудная девушка, чудная. Знатное происхождение сказывается и в ее поступи, и в чертах, и в манере, но посмотрим, однако, что пишет тот. Это ужасно интересно.

– Я не читал письма, э… Роем… мистер Роем… э…

– Милорд! Произноси как можно отрывистей. Так принято в Англии. Я сейчас распечатаю. Ну, теперь давайте посмотрим:

«А. Вы знаете, кому. Думаю, что я знаю вас. Подождите десять дней. Приеду в Вашингтон».

На лицах обоих приятелей выразилось разочарование. Наступила пауза. Потом майор произнес со вздохом:

– Но ведь мы не можем дожидаться денег десять дней.

– Нет. Малый ужасно безрассуден. Ведь с точки зрения финансов мы совсем сидим на мели.

– Если бы можно было дать ему понять тем или другим способом, что нам невтерпеж!

– Да, да, вот именно – и что если бы он соблаговолил пожаловать поскорее, это было бы с его стороны большим одолжением, которое мы…

– Которое мы…

– Сумеем оценить…

– Именно… и как нельзя лучше вознаградить…

– Разумеется. Это сейчас подденет его. Говоря по правде, если в нем бьется человеческое сердце, если ему не чужды гуманные чувства к ближнему, он явится сюда в двадцать четыре часа. Перо и бумагу. Сейчас за дело.

Друзья набросали двадцать два различных объявления, но ни одно из них не годилось. Все они имели одну слабую сторону: если прибегнуть к сильным выражениям, Пит сейчас раскусит, чем это пахнет, у него явится подозрение, а в более мягкой форме выйдет сухо и не произведет надлежащего действия. Наконец, полковник бросил все дело и сказал:

– Я заметил, что в подобных литературных упражнениях, чем больше стараешься замаскировать свое настоящее намерение, тем менее это удается. Когда же вы беретесь за писание с чистой совестью, не имея надобности что-либо скрывать, вы можете настрочить целую книгу, в которой сам черт ничего не разберет. Так сочинители и делают.

Гаукинс также отложил в сторону перо, и оба решили как-нибудь извернуться, чтобы можно было подождать десять дней. Они даже развеселились потом немного: имея впереди кое-что определенное, разве нельзя призанять денег под предстоящую награду или как-нибудь дотянуть до получки? А тем временем будет усовершенствован способ материализации – и тогда конец всем печалям.

На другой день, 10 мая, случились, между прочим, два знаменательных события. Останки благородных арканзасских близнецов отплыли из Америки в Англию по адресу лорда Росмора, тогда как лорд Росмор-сын Киркудбрайт-Ллановер-Марджиорибэнкс-Селлерс, виконт Берклей, отплыл из Ливерпуля в Америку с тем, чтобы передать свои права на графскую корону настоящему лорду Мельберри Селлерсу из Росмор-Тоуэрса, в округе Колумбия в Соединенных Американских Штатах.

Этим двум кораблям, имевшим такую связь, предстояло встретиться пять дней спустя посреди Атлантического океана и разойтись, не обменявшись приветственными сигналами.

Глава VI

Немного времени спустя прах близнецов прибыл по назначению и был доставлен знаменитому родственнику. Не пытаемся даже описывать страшное бешенство старого лорда. Однако, дав перекипеть своему гневу, он мало-помалу успокоился и пришел к тому заключению, что умершие братья Латерсы имели кое-какие моральные, если не легальные, права на наследство, что они приходились ему единокровными, и потому было бы неблаговидно отнестись к ним, как к первым встречным. Таким образом, граф распорядился похоронить близнецов вместе с их знатным родством в церкви Кольмондлейского замка, с подобающей честью и пышностью. Он даже придал особую торжественность церемонии, явившись в ней главным действующим лицом, но выставлять траурные гербы на своей резиденции не счел нужным.

Тем временем наши друзья в Вашингтоне коротали скучные дни, поджидая Пита и осыпая его упреками за преступную медлительность. Что же касается Салли Селлерс, которая была настолько же практичной и демократкой, насколько леди Гвендолен была романтичной и аристократкой, – то она не сидела сложа руки и извлекала как можно больше пользы из своего двойственного положения. Целый день в уединении рабочей комнаты Салли Селлерс добывала для семьи насущный хлеб, а целый вечер леди Гвендолен Селлерс поддерживала достоинство графов Росморов. Днем она была американка, энергичная, гордившаяся делом своих рук и его практической пользой, а по вечерам для нее наставал праздник, когда она витала в волшебной фантастической стране, населенной титулованными и коронованными призраками, созданными ее воображением. При дневном свете их жилище было в ее глазах убогой ветхой развалиной и ничем больше, но под таинственным покровом ночи оно обращалось в Росмор-Тоуэрс. В пансионе она незаметно выучилась шитью. Подруги находили, что Салли удивительно удачно придумывает свои костюмы. Ободренная заслуженной похвалой, девушка не знала после того ни минуты праздности, да и не тяготилась этим, потому что развитие своих талантов доставляет величайшее удовольствие в жизни, а Салли Селлерс положительно обладала даром создавать превосходные костюмы. Не прошло и трех дней с ее приезда домой, как она уже добыла себе кое-какую работу! А прежде чем наступил срок, назначенный Питом, и близнецы нашли себе вечное упокоение в недрах английской земли, молодая девушка была почти завалена работой, так что ее родителям не приходилось более жертвовать фамильными хромолитографиями на покрытие долгов.

– Молодец у меня дочь, – говорил Росмор майору, – вся в отца. Ловко работает головой и руками и не стыдится этого. За что ни возьмется, ни в чем не знает неудачи. Совсем американка по усвоенному национальному духу, и в то же время вполне английская аристократка по унаследованному кровному благородству. Ни дать ни взять, я сам: Мельберри Селлерс в сфере финансов и изобретательности. А после деловых часов кого ты находишь во мне? Платье то же, но кто в нем? Росмор, пэр Англии!

Оба приятеля ежедневно наведывались на главный почтамт. Наконец их терпение было вознаграждено. К вечеру 20 мая они получили письмо с городским штемпелем. На нем не было выставлено числа, и оно гласило следующее:

«Бочонок с золою у фонарной будки в аллее Черного Коня. Если вы играете вчистую, то ступайте и сядьте на него завтра поутру, 21-го, в 10 часов 22 минуты, не раньше, не позже, и ждите, пока я приду».

Друзья призадумались над письмом. Наконец граф заметил:

– Понимаешь ты, он трусит, подозревая, что за нами кроется шериф с понятыми.

– Из чего же это вы заключаете, милорд?

– Из того, что на указанном месте нельзя расположиться для дружеской беседы. Ничего нет радушного в таком приглашении. Ему, очевидно, хочется, не подвергая себя опасности и не обнаруживая любопытства, узнать, кто будет жариться под лучами солнца на бочонке с золою. А это очень легко устроить. Остановившись на углу улицы, он окинет взглядом аллею и увидит что нужно.

– Да, его хитрость ясна. Конечно, это человек с нечистой совестью, потому что не хочет действовать открыто. Верно, он принимает нас за каких-нибудь негодяев. То ли дело, если б он поступил, как следует порядочному малому, и дал знать, в какой гостинице…

– Стой, Вашингтон! Ты как раз угодил в точку. Он уже сообщил нам это.

– Каким образом?

– А вот каким, хотя, разумеется, это вышло с его стороны нечаянно. Маленькая уединенная аллея Черного Коня примыкает с одной стороны к «Нью-Гэдсби». В этой гостинице он и остановился.

– Что заставляет вас вывести подобное заключение?

– Да уж я отлично знаю. Он взял комнату против самой фонарной будки, и завтра преспокойно сядет у окна со спущенными занавесками в 10 часов 22 минуты, а когда увидит нас сидящими на бочонке с золою, то скажет себе: «Одного из этих людей я видел в поезде», схватит в мгновение ока саквояж и удерет на край света.

Гаукинсу сделалось даже дурно при таком разочаровании.

– Все пропало, полковник; он непременно удерет, как пить дать!

– Нет, ошибаешься, он останется.

– Останется? Почему?

– Потому что не ты будешь сидеть на бочонке с золою, а я. Ты же подоспеешь с полицейским комиссаром и понятыми в полной форме – то есть это один офицер будет, конечно, в полной форме, – и вы нагрянете к нему, как только он подойдет и заговорит со мною.

– Ах, что за голова у вас, полковник Селлерс! Ведь мне никогда в жизни не придумать бы этого.