Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

В вину Горькому, если вдуматься, ставится отнюдь не особый радикализм его мировоззрения и не его политическое манифестирование – «многоглаголивость», постоянно накалявшее общественный климат российской жизни конца XIX – начала XX века, а редкое для художника-интеллектуала умение воплощать свои мировоззренческие идеи в жизнь. Наглядный пример такого рода жизненной активности являет многолетнее выкармливание Горьким экстремистского крыла русской социал-демократической рабочей партии – большевиков.

Начиная с 1903 года он

…регулярно помогал социал-демократам денежными средствами. Тогда же он сблизился с большевиками. Одной из причин была любовь к актрисе Художественного театра М. Ф. Андреевой, тесно связанной с Л. Красиным и другими руководителями партии. Известно, что В. Ленин дал ей кличку Феномен, подчёркивая необычную для светской дамы, красавицы и жены генерала увлечённость революционными идеями. С начала 1903 г. Горький стал часто бывать в доме Марии Фёдоровны, а осенью того же года она стала его гражданской женой. Влюблённый, «как 366 000 гимназисток», он давал на нужды революции не только свои деньги, но и собирал пожертвования богатых фабрикантов и купцов. Впоследствии писатель признался: «За время с 901-го по 917-й год через мои руки прошли сотни тысяч рублей на дело российской социал-демократической партии, из них мой личный заработок исчислялся десятками тысяч, а всё остальное черпалось из карманов «буржуазии» [СПИРИДОНОВА (IV)].

Марк Алданов, извесный своей исключительной честностью, дружелюбием и уважением к «фактам» истории, писал, что Горький завязал

немалые связи в <кругах> высшей русской буржуазии и даже отчасти в аристократических кругах. Надо ли говорить, что он прекрасно знал литературные круги: тут его знакомства шли от «подмаксимок» (так называли когда-то его учеников и подражателей) до Льва Толстого. Из интеллигенции, связанной преимущественно с политикой, он хорошо знал социал-демократов. Помню его рассказ – поистине превосходный и художественный – о Лондонском социал-демократическом съезде 1907 года, краткие характеристики главных его участников. Не могу сказать, чтобы эти характеристики были благожелательны. Горький недолюбливал Плеханова, которого считал барином, чтобы не сказать снобом. Недолюбливал и других меньшевиков. Кажется, из всех участников съезда он очень высоко ставил только Ленина. Но зато о Ленине он – повторяю, задолго до своего окончательного перехода к большевикам – отзывался с настоящим восторгом. Он его обожал.

<…>

Но в отсутствие коммунистов он об их вождях, за одним единственным исключением, отзывался самым ужасающим образом – только разве что не употреблял непечатных слов (он их не любил). Особенно он поносил Зиновьева и зиновьевцев (разумеется, ошибочно приписывать это антисемитизму: по этой части Горький был совершенно безупречен всю жизнь). Исключением был тот же Ленин [АЛДАНОВ].

Другой хорошо осведомленный свидетель времени – Николай Валентинов пишет в своих воспоминаниях:

Официальным издателем <большевицкой газеты «Новая жизнь»[10 - То была странная газета, если судить по опубликованному списку имен ее сотрудников. С одной стороны, беспартийные писатели – поэты, символисты, декаденты, мистики, вроде Минского, Гиппиус, Бальмонта. С другой стороны, партийцы большевики – Богданов, Румянцев, Базаров (два первых – члены Центрального Комитета большевиков) и М. Горький, с политически шедшими за ним писателями – Л. Андреевым, Е. Чириковым, Скитальцем и др. [ISAKOV. С.14].] была> М. Ф. Андреева, жена в то время М. Горького. В одном из примечаний к 10-му тому 4-го, «очищенного», издания сочинений Ленина, на странице 479-й, указывается, что газете «большую материальную помощь» оказал М. Горький. Из собственного кошелька Горький, кажется, ничего не вложил в газету. Он был только влиятельным посредником. Он привлек для поддержки газеты купца Савву Морозова и <его родственника Николая> Шмидта <…>[11 - Именно Морозов представил Шмидта Горькому. Польщеный знакомством с известным писателем, Шмидт через него начал помогать большевикам, давал деньги на «Новую жизнь» и на оружие [ВАЛЕНТИНОВ. С. 15].]. Большевики оказались великими мастерами извлекать с помощью сочувствующих им литераторов, артистов, инженеров, адвокатов – деньги из буржуазных карманов <…>. Большим ходоком по этой части был член большевистского Центрального комитета инженер Л. Б. Красин, и еще более замечательным ловцом купеческих и банковских бабочек, летевших на большевистский огонь, был М. Горький, умевший вытягивать деньги и на «Новую жизнь», и на вооружение, и на всякие другие предприятия [ВАЛЕНТИНОВ. С.14–15].

Февральскую революцию Горький, воспринял с меньшим воодушевлением, чем большая часть русской интеллигенции, а Октябрьский переворот, совершенный большевиками во главе с его другом Лениным – однозначно негативно.

В статье «Нельзя молчать!», опубликованной 18(31) октября, он писал:

На улицу выползет неорганизованная толпа, плохо понимающая, чего она хочет, и, прикрываясь ею, авантюристы, воры, профессиональные убийцы начнут творить «историю русской революции.

Горький не был с «красными», поскольку не прошел перерегистрацию РСДРП(б), членом которой формально являлся с 1905 года, но и не перешел к «белым», как грозился сделать в одном из писем к Ленину тех лет.

В сущности М. Горькому почти одинаково чужды и белые, и красные (правда, он все-таки предпочитает быть расстрелянным «белыми») – и те, и другие враги гуманистических принципов, которые <он> в то время ставил превыше всего. Ему ближе всего некий третий путь, основанный на этих великих приципах. Однако в реальных условиях современной России, в условиях всеобщей анархии и разрухи М. Горький не видел другой реальной силы, способный навести хоть какой-то порядок в стране, кроме большевиков и их власти. Отсюда и утверждение М. Горького <…> «что, тем не менее, работать с советским правительством необходимо».

Позиция М. Горького этого времени очень близка к позиции социал-демократов – меньшевиков (кстати, легально действовавших в те годы в Советской России), которые точно также выступали на два фронта – и, и против красных, и против белых. Собственно, в какой-то мере такова было и позиция левых эсеров [ISAKOV S.G. Р. 155].

Как справедливо отмечал близко знавший и многим обязанный Горькому Виктор Шкловский, в общем и целом:

Революция была ему тяжела. Убытки революции приводили его в ужас [ШКЛОВСКИЙ].

Однако все ужасы, страхи, сомнения вкупе с полученной по наследству от революционных демократов критической «русофобией» растаяли у него в середине 1920-х годов в лучах восходящего солнца сталинизма. На их месте расцвела у Горького столь пафосная вера в будущность русского человека, что по форме выражения она вполне совпадала с лозунгами итальянских фашистов и нарождающегося Третьего Рейха, чьи практики, напомним, в области подавления инакомыслия, борьбы с непримиримыми «врагами» и перевоспитания в трудовых лагерях социальных отщепенцев были весьма схожи, а в ряде случаев идентичны с теми, что использовали советские большевики:

Моя радость и гордость – новый русский человек, строитель нового государства. Товарищ, знай и верь, что ты самый необходимый человек на Земле. Делая своё маленькое дело, ты начал создавать действительно новый мир [ГОРЬКИЙ (I). Т. 24. С. 145].

Благодаря дружеским отношениям Горького со многими Вождями партии большевиков и в первую очередь Лениным и Сталиным, ему дозволялась такая степень «личного мнения», которая в случае всех других «пламенных революционеров», рано или поздно, заканчивалась расстрелом. Официально считалось, что отношение к Горькому определялось с «ленинских позиций», а Ленин, по утверждению Луначарского, даже порицая с партийных позиций

заблуждения Горького, <…> неуклонно и всегда считал его пролетарским писателем. Ленин считал, что Горький во всех этих случаях, даже в худших из них, не оказывается за пределами пролетарской культуры, что критика по отношению к нему являлась самокритикой, в результате которой выправлялась общая линия. Эта глубокая уверенность Ленина, что Горький может делать ошибки, оступиться, но не уйти, питалась каждый раз историческим анализом положения, – и каждый раз Ленин оказывался прав. Горький, сделав ложный шаг, прислушивался к тому, что говорит партия, проверял себя и исправлял свои ошибки [ «Горький-художник». ЛУНАЧАРСКИЙ (I). С.124].

Несмотря на все свои «заблуждения»: жесткую критику политики большевиков в годы Революции и гражданской войны, шатания и колебания в 1920-х годах, Горький всегда был связан с большевиками «кровью сердца». При этом следует помнить, что как рядовые большевики, так и вожди партии отнюдь не были послушными «соглашателями» в отношении «ленинского курса». Вот, например, что писал Леонид Красин жене в ноябре 1917 года:

Все видные б<ольшеви>ки (Каменев, Зиновьев, Рыков (Алексей-заика) etc.) уже откололись от Ленина и Троцкого, но эти двое продолжают куролесить, и я очень боюсь, не избежать нам полосы всеобщего и полного паралича всей жизни Питера, анархии и погромов. Соглашения никакого не получается, и виноваты в этом все: каждый упрямо, как осёл, стоит на своей позиции, как б<ольшеви>ки, так и тупицы с<оциалисты>-р<еволюционе>ры и талмудисты меньшевики. Вся эта революционная интеллигенция, кажется, безнадёжно сгнила в своих эмигрантских спорах и безнадёжна в своём сектантстве [КРАСИН. С. 13].

<…>

…в судьбах и жизненных поворотах Красина и Горького было немало общего: оба они, повинуясь импульсу, пошли вместе с большевиками накануне и во время революции 1905–1907 гг. (в квартире Горького находилась организованная Красиным оружейная мастерская); оба они во время революции и непосредственно после нее энергично занимались финансовыми вливаниями в большевистскую деятельность, в частности усиленно выдаивая С.Т.Морозова; оба порвали с большевиками после революции, а в 1917 г. заняли резко антиэкстремистскую позицию; оба, наконец, возвратились к большевикам после Октября (Горький позже, в конце лета – начале осени 1918 г., Красин на полгода с лишним раньше) [КРАСИН. С. 4].

Пока Ленин находился у власти подобного рода разномыслие вкупе с последующим соглашательством и признанием собственных ошибок являлись нормой партийной жизни. Ситуация кардинально изменилась после смерти Ленина, когда, начиная с конца 1920-х годов Сталин повел жесткую политику «одна партия, один Вождь». Партийные дискуссии теперь уже не проходили по принципу «Милые бранятся – только тешатся», а превращались по сути своей в кампании массовой зачистки партийных рядов от инакомыслия. Теперь уже даже малейший шаг в сторону от «генеральной линии партии», т. е. точки зрения Вождя и его присных, означал в ближайшей перспективе расстрел или ГУЛАГ. Даже находясь за тысячи километров от Москвы, Горький не мог не почувствовать, что ветер переменился. К концу 1920-х годов у него в Политбюро уже не оставалось друзей. Умело дистанцируясь от политических разборок и обладая верным нюхом «на лидера», Горький именно в это время завязывает «крепкую дружбу» со Сталиным. Это было умно и дальновидно. Что касается партии большевиков, из которой он формально уже как бы выбыл, то она «засчитала ему это в праведность». Сталин посчитал необходимым во что бы то ни стало вернуть Горького на родину [УАЙЛ (I)].

Не одна миссия снаряжалась в Сорренто, чтобы убедить «буревестника вернуться в Советский Союз.

<…>

В конечном счете, Советы своего добились и уломали Горького. Верность ли революционным идеалам юности, сентиментальная ли привязанность к родине, желание сделать то, что один лишь он мог сделать для русской литературы, жажда ль славы и поклонения, наверняка ожидавших его в Советском Союзе, – трудно сказать, какие чувства и в каких пропорциях вынудили его навсегда вернуться в страну, которая теперь казалась ему столь отличной от старой России, чью азиатчину он некогда распинал. [УАЙЛ (II). С. 31].

Немаловажным, несомненно, являлось и неустойчивое финансовое положение писателя. Привыкший жить на широкую ногу, открытым домом, Горький, из-за снижения тиражей его публиковавшихся за рубежом книг, серьезно зависел от денег, получаемых из СССР. Несмотря на его былую роль финансового донора большевиков, Кремль недвусмысленно давал понять писателю, что в дальнейшем оплачивать его сидение на двух стульях он не собирается. И Горький принял решение – вернуться в СССР.

Для большинства эмигрантов возвращение в сталинскую Россию было предательством всего гуманного, что отстаивал прежде Горький.

<…>

<Напротив>, трудно переоценить ликованье, в Советском Союзе, когда стало известно, что Горький «возвращается домой». У Сталина и его окружения могли быть свои соображения на сей счет, но основная масса русского (и, вероятно, не только русского) населения Советского Союза испытывала чувство глубокого удовлетворения от возвращения их литературного эмиссара за границей. Эти восторженные чувства выливались в демонстрации, понять которые могут лишь те, кто наблюдал российскую жизнь тех лет. Многие тогдашние манифестации засняты на киноплёнку, и по фильмам можно составить представление о примечательный внешности Горького и тех чувствах, которые обуревали его во время путешествий по Советскому Союзу. Но в фильмах заснята и огромная усталость Горького – она, уверен, появилась не только в результате утомительных странствий, но и по причине тяжкого бремени, которое он долго нес как «не эмигрировавший эмигрант» [УАЙЛ (II). С. 31].

Прибыв на родину в 1928 году, в свой 60-летний юбилей, Горький был не только встречен всенародным ликованием, но и обрел здесь, под крылом «Вождя народов» – тов. Сталина, статус «неприкасаемого», «всевосхваляемого» и «благоденствующего» пролетарского писателя. В бытовом отношении он, после окончательного переезда в СССР, получил от своего нового «друга» вполне царские подарки: дом в Москве[12 - Бывший особняк купца С. Рябушинского, известного до Революции мецената и коллекционера древнерусской живописи, построенный в стиле раннего московского модерна архитектором Ф. О. Шехтелем.], дачу в Подмосковье[13 - Бывшая усадьба «Горкизвестного до Революции мецената и коллекционера древнерусской живописи, построенный в стиле неоклассицизма архитектором В.А. Адамовичем.], виллу в Крыму[14 - Имение «Тессели»), расположенное в поселке Фарос (Южный Крым) – двухэтажный особняк в классическом стиле, возведенный в 1889 г. для чайного магната А. Г. Кузнецова, на землях, когда-то принадлежавших роду Раевских. Мозаичная кладка здания выполнена из инкерманского камня, в качестве штукатурки на стенах использован серый известняк. На втором этаже находится обширный вестибюль, стены которого украшены холстами известного на рубеже]. Благоденствие Горького выглядит воистину фантастическим. На его проживание государством выделялись огромные средства. Вот, например:

Секретный лист хозяйственных расходов 2-го отделения АХУ НКВД: «По линии Горки-10. По данному объекту обслуживалось три точки: дом отдыха Горки-10, Мал. Никитская, дом в Крыму «Тессели». Каждый год в этих домах производились большие ремонты, тратилось много денег на благоустройство парков и посадку цветов, был большой штат обслуживающего персонала, менялась и добавлялась мебель и посуда. Что касается снабжения продуктами, то всё давалось без ограничений.

Примерный расход за 9 месяцев 1936 г. следующий:

а) продовольствие руб. 560 000

б) ремонтные расходы и парковые расходы руб. 210 000

в) содержание штата руб. 180 000 г) разные хоз. расходы руб. 60 000

Итого: руб. 1 010 000

Кроме того, в 1936 г. куплена, капитально отремонтирована и обставлена мебелью дача в деревне Жуковка № 75 для Надежды Алексеевны (невестка Горького. – М. У.). В общей сложности это стоило 160 000 руб. <…> Семья Горького обходилась государству примерно в 130 000 рублей в месяц[15 - Для сравнения напомним, что в 1937 г. Председатель и зампредседателя союзного Верховного Совета СССР получали зарплату 25 000 рублей в месяц (166,6 средних зарплат)» – см. «Все жили вровень, скромно так…»: URL: http://www.historicus.ru/1258/] [СПИРИДОНОВА (V). С. 160–161].

Такие щедроты дарованы были Горькому отнюдь не за один только верный нюх и былые заслуги. Поскольку, по мнению Сталина и его приближенных, существовал:

…целый ряд таких проблем, которые не могут не ускользнуть от политических вождей и которые не могут ускользнуть от великого пролетарского художника.

– Горькому было однозначно указано, что

Наша любовь к нему не ограничивается эстетическим восторгом, не ограничивается благодарностью и чувством благоговения, напротив – все это мы считаем менее важным. Наша любовь – требовательная любовь, и потому, что мы ненасытны, мы хотим учиться, а Горькому есть чему нас учить [ «Горький-художник». ЛУНАЧАРСКИЙ (I). С. 140].

XIX–XX веков художника – академика Ю. Ю. Клевера. До Революции Горький и Шаляпин гостили здесь у тогдашних владельцев в 1916 г.

Но учить он должен был тому, что нам надо, и видеть наши проблемы таким образом, как нам надо. За право же на заступничество, «высокое положение арбитра по культурным вопросам» и курящийся ему фимиам Горький должен был платить. И он это делал исправно, с творческим энтузиазмом, оставив в прошлом свои сомнения и колебания в оценке методов, с помощью которых большевики вели Россию в «Светлое будущее». Да и:

На что нужна правда, когда она камнем ложится на крылья?[16 - Горький М. О чиже, который лгал, и о дятле – любителе истины (1893 г.).]

Среди особо одиозных «выплат» Горького эпохи первых сталинских пятилеток отметим воспевание подневольного труда в качестве инструмента перековки сознания, восхваление карательных органов власти как инструмента создания человека нового общества, приятельские отношения с Генеральным комиссаром государственной безопасности, беспринципным убийцей Генрихом Ягодой.

Встречи с Ягодой продолжились, превратившись в почти ежедневный ритуал. Деловые отношения как-то непроизвольно превращались в личные. Ягода стремительно и неотвратимо входил в их жизнь. Да, в их жизнь – и отца, и сына… Умению профессионального чекиста располагать к себе помогала и сентиментальность Горького, который смутно помнил своего земляка еще по Нижнему Новгороду, тот жил неподалеку