Червонный король

– Зачем же мне ехать?

– Как зачем? Людей, посмотреть. Право бы, съездили, может, и покажется.

– Нет… Мне дома лучше.

– Хозяйничать охочи?

– Нет… Это сестрица.

– А вы что?

– Я… Я шью что-нибудь… погуляю пойду.

– Такое житье молодой голове не приходится. Ну, нечего делать, потерпим, переменится.

– Как переменится? Когда?

– А вот, сядем-ка, погадаем мы с вами: что и скоро ли. Благо, со мной и карты есть; вот мы и погадаем, что нам будет.

Придвинула столик поближе к кроватке, вынула карты и стала гадать барышне.

– Ну, вот и перемена жизни выходит… смотрите-ка, вести радостные; и пиковое вам огорчение вышло, пиковая семерка замешалась, будь ей пусто! Ну, да без этого нельзя. Мы и перетерпим. А вот и отошла она, – туда ей дорога! А вот червонный король присоседился, мысли его около бубновой дамы, – вы ведь бубновая дама, – и лицом к ней обернулся. Все четыре туза вышли: исполнение желания. Желание ваше исполнится, барышня!

– Желание? – промолвила барышня.

– Да, да. Чего вы себе желали, то сбудется!

– Чего ж я желала? – говорит. – Чего мне желать?

– Что ж вы, сердечная моя, неужели и не желали себе ничего?

Она не ответила, а горько заплакала.

– Полно плакать, – говорит Сергеевна, – нам еще надо погадать теперь об червонном короле, что он за птица. Оботрите глазки да поближе придвиньтесь.

Барышня слезы отерла, ближе к столику наклонилась. Слушает, не дохнет. А Сергеевна раскидывает карты да рассказывает:

– Трудно червонному королю. В печальных мыслях наш голубчик! А вот ему и трефовая дорога в трефовый дом: маменька-то ваша покойница трефовая была.

– Он сбирается к нам? – вскрикнет барышня.

– Ах! Карты, было, смешали. И чего пугаетесь? Он еще во двор не въехал. Да и собираться-то как ему, коли еще не знает, есть ли вы на белом свете? А только тянет его куда-то, душа кого-то ищет, вот он и печален. Ему еще две дороги лежат, да помеха будет бубновая. И ехидно советует какой-то вдовец преклонный. Да все его ковы нипочем нашему! Его нам бог сохранит! Вот подвернулась еще смутьянка, пиковая дама! Понапрасну, матушка, бьешься!

Рассказывает Сергеевна по картам, а барышня только все бледнеет да краснеет. Долго гадали они. Уж заря стала заниматься, так вспомнила Сергеевна, что спать пора.

– Ложитесь, барышня, – говорит Сергеевна, – почивайте себе спокойно; будет и на нашей улице праздник.

– Завтра придешь ко мне? – спрашивает барышня, а сама глазами ее молит.

– Приду, приду; а теперь ложитесь. Ишь, сердчишко-то бьется, так и стукает.

Уложила ее Сергеевна, перекрестила и пошла.

Встала на другой день Анна Михайловна да вышла к нам – мы чуть не ахнули: румянец во всю щеку играет. Когда это бывало?

И сестрица старшая за обедом заметила. «Что это ты, Анночка, – говорит, – верно, все по солнцу бегаешь? Посмотри-ка на себя, на цыганку похожа». А сама глянула на себя в зеркальце напротив: беленькая, нежненькая, щечки алеют, – усмехнулась себе ласково.