Саша

У меня сердце заныло.

– Разлучить хотят? – спрашиваю.

– Не бойся, не печалься! – уговаривает. А на самом лица нету.

Сели мы рядышком и наплакались вволю тогда.

– Как же нам быть-то, Саша? – спрашивает.

– Тебе знать, – говорю, – тебе и решать.

– Эх Саша, Саша! Что я решу! Меня тоска, меня сомненье пугливое берет! Что делать – не знаю! Скажи ты…

– Да что? – говорю. – Уж как ты не надумаешь, уж как ты не знаешь…

– Ты, Саша, на меня не смотри и меня не осуди: сам я себе не рад, ей-богу! Все я боюсь…

– Чего ж боишься?

– Да уж с детства так. Отец-то у меня суровый был и строг. Забил он меня и запугал. Вот и теперь еще все мне его голос слышится: «Не храбрись ты ни в чем: беду наживешь! Иди по дорожке хитро да тихо – хорошо будет!» – Я ведь и тебя-то обмануть сбирался, Саша; обмануть хотел и потом бросить, – ты прости меня! Не бросил: сил не было, потому что полюбил крепко… Скажи, Саша, скажи, что делать? Мучусь я, и голова кругом идет… Ох, Саша, если б можно мне было жениться на тебе!

– Женись, – говорю.

– А люди-то что скажут? Подумай-ка, Саша, как люди-то напустятся, – дядя, жена его злая еще пуще, – все! Все родные! Заклюют они нас, Саша! Умер бы я теперь с радостью!

И заплакал сам.

– Ну, умрем, коли хочешь, – говорю.

Он все плачет. И долго плакал. Встал потом и уверенно так говорит:

– Нет, Саша, грех умереть от своей руки! Будь что будет – женюсь я на тебе! Женюсь… Бог с ними со всеми! Что они мне? Чего бояться их? Женюсь, да и заживем с тобой!

Поцеловал меня и весел пошел себе.

XIII

Воротилась я домой – кличет меня ключница к барыне, сама злобно посмеивается: это она все барыне рассказала. Я пошла. Много тогда я наслушалась слов всяких, но до сердца те слова мне не дошли, – не оттого ли, что уж я знала их, ожидала… Я стояла перед барыней, слушала крик, и грозьбу, и брань, вот словно то далекий колокол гудел. Он у меня перед глазами носился, и все мне прояснялось кругом.

Целую ночь ту я глаз не свела, – думала, думала… Чего-то не передумала я тогда!

Утром господа чай пили, – вошел он. Я не ждала, что так рано он придет к ним. Я испугалась. Вижу, что и он не спал: бледный такой и усталый. Поглядел на меня, и тогда глаза у него блеснули, и отважный такой показался мне.

Господа удивились. Барыня неласково, сурово спросила:

– Что это значит? Откуда? Зачем?

Барин встал и по комнате стал ходить, потом опять сел.

А он все отважно им отвечает:

– Я пришел к вам с просьбою… Саша…

А барин его перебил:

– Да ну, ну, бог простит! Только смотри, чтоб вперед ты не глупил!

– Я не знаю, где совесть-то у твоего племянничка! – вскрикнула барыня. – Еще и разговоры об этом заводит!

– Да ведь от покорности, душенька; хочет прощенье получить от тебя, – говорит барин.

И заспорили меж собою. Спорят, а ему сказать слова не дадут.

Я-то все слышу и вижу из-за двери. Вижу, что он уж теряется, подбегает к ним, схватил их за руки и на колени сам упал.

– Отдайте мне Сашу, отдайте!

– Как? Что? Что?

И не поймут никак, что он говорит; вскочили, покраснели…

– Сашу отдайте! Я жениться на ней хочу!

– Жениться! – кричит барыня. – Ты с ума сходишь? Да ты помешался! Да ты пропадешь! Ты погибнешь! Да тебя всякий добрый человек на порог не пустит!. Как ты уживешься с простой девкой, с грубою, с глупою?

А барин курит, курит, – едва голова видна в дыму, и все покрикивает:

– Вот сумасшедший! Ах, наказал господь!

А он:

– Отдайте мне Сашу! – сам краешек барынина платья целует и за руки ее ловит. – Что ж, разве у простой девушки сердце не любит? Все мы равны перед богом, тетенька! Отдайте мне Сашу! Я умру без нее! Без нее я на свете жить не хочу!

Слушаю я, и жалко мне его стало!

– Пустите! – вырывается барыня. – Отстаньте! Как вы смеете со мною так говорить! Я не отдам девку! Что хотите делайте – не отдам! Подите прочь! Прочь!

Так он и упал рыдаючи. А барин ходит, да курит, да охает.

– Сашка! – крикнула вдруг барыня.

Я вошла. Она схватила со стола ножницы и кивнула мне, чтоб я подошла к ней, – я подошла. Она рванула мои косы – и стричь меня. Одну косу отрезала, на другой ножницы сломала. У самой у ней руки дрожат – рассержена.

Барин смотрит, остановился с трубкой. И он смотрит на нее, на меня, да только плачет слезно… А мне чего-то словно холодно стало, – вот будто какой-то ветер холодный обвеял меня и все от меня разнес далеко. Велит барыня мне рассыпанные, раскиданные волосы собрать и высылает меня.

Собрала я косы и вышла. Что ж? Я его добро; волен он был дать им меня. Только зачем же он отдал-то?

XIV