Жизнь, которую стоит прожить

Цель любой поведенческой терапии – помочь человеку изменить поведение, особенно те его модели, которые существенно осложняют жизнь, заменив их более эффективными. Диалектическая поведенческая терапия – это разновидность поведенческой терапии, хотя, как я только что сказала, она существенно отличается от нее.

Я разработала ДПТ, чтобы помочь людям, от которых все отвернулись: они склонны к суициду, имеют множество самых разных психологических и поведенческих проблем, считаются не поддающимися лечению, из-за чего им порой отказывают в больничном приеме. Такие люди часто страдают пограничным расстройством личности (ПРЛ). Критерии ПРЛ включают в себя среди прочего экстремальные эмоциональные перепады, вспышки гнева, импульсивные саморазрушительные отношения, страх быть покинутым и ненависть к себе. Пограничное расстройство личности делает жизнь человека невыносимой не только для него, но и для его родственников и друзей. Это также огромная проблема и для психотерапевтов, которые часто становятся мишенями гнева клиентов. В результате многие специалисты просто отказываются работать с такими людьми.

Навыки ДПТ – навыки для жизни

ДПТ не только индивидуальный психотерапевтический подход – скорее – программа поведенческого лечения, сочетающая индивидуальные сессии психотерапии, групповые тренинги, коучинг по телефону, группы терапевтов-консультантов, а также возможность изменить социальную или семейную ситуацию клиента (например, с привлечением друзей или родственников). Другие формы поведенческой терапии включают некоторые из этих компонентов, но не все – и это еще одна особенность диалектической поведенческой терапии.

Залог успешности ДПТ – обучение навыкам, которые помогут клиенту превратить свою по-настоящему несчастную жизнь в ту, которую хочется и стоит прожить. Мне выпала честь наблюдать это преображение много-много раз.

Эти навыки невероятно полезны для любого человека в повседневной жизни, поэтому их можно назвать навыками для жизни. Они помогают управлять эмоциями, преодолевать страхи и выстраивать отношения с близкими, друзьями, коллегами и миром в целом. Они влияют на любую практическую деятельность – например, на то, насколько хорошо мы выполняем свою работу.

Во всех этих навыках акцент делается на том, чтобы быть эффективным в социальной и практической сферах своей жизни. Одни люди более искусны в управлении эмоциями, другие – в решении практических задач, преодолении трудностей, которые также являются частью повседневной жизни.

Далай-лама сказал, что каждый хочет быть счастливым. Мне кажется, он прав. Мои клиенты тоже хотят быть счастливыми, поэтому моя задача – помочь им понять, как этого достичь, или хотя бы помочь почувствовать, что их жизнь имеет смысл. Счастье есть даже в самых привычных мелочах: вы просыпаетесь утром, гуляете с собакой, общаетесь с близкими, идете на работу, которая вам нравится. Иными словами – вам хочется встать с постели и прожить этот день. Это не значит, что в вашей жизни не должно быть негатива: у всех есть рутинные обязанности и неприятные эмоции. Я обучаю клиентов жизненным навыкам, с помощью которых можно признать проблему, изменить свое отношение к ней, найти позитив и принять негатив.

Мы, поведенческие специалисты, не считаем, что человек сам выбирает страдание. Мы знаем, что страдания вызваны чем-то в его жизни или кем-то в его окружении. А еще мы не верим, что люди против изменений. Если в результате жизнь меняется к лучшему, почему не попробовать? Традиционные психотерапевты никогда не говорят клиенту, что ему делать. А я говорю постоянно – и это еще одно отличие ДПТ.

Моя позиция такова: «Вы знаете, что вам нужно, но не знаете, как это получить. Ваша проблема в том, что у вас хорошие намерения, но нет хороших навыков. Я научу вас этим навыкам».

История о силе любви

Эта книга, как и речь перед коллегами в тот июньский день, – история моей жизни: история о моем пребывании в институте, о том, как я пришла к клятве, как мне удалось выбраться из ада самой и найти способ помочь сбежать из него и другим людям.

Для меня до сих пор загадка, как в возрасте восемнадцати лет я скатилась в ад так быстро и настолько глубоко. Надеюсь, что мой успешный побег даст надежду тем, кто еще находится в аду. Я убеждена, что, если я смогла выбраться, значит, и другие тоже смогут.

Моя история имеет четыре тесно переплетающиеся линии.

Первая расскажет о том, как я очутилась в аду, как пообещала себе выбраться и вытащить других.

Вторая – это мое духовное путешествие, которое спасло меня. Это история о том, как я в конечном счете стала мастером дзен. Учение дзен кардинально повлияло на мой подход к разработке ДПТ и убедило в необходимости привнести осознанность в психотерапию.

Третья линия – это моя жизнь в качестве исследователя, в которой мне не раз пришлось столкнуться с трудностями, многочисленными отказами и ошибками, которые надо было исправлять.

Четвертая – история об огромной силе любви и отношениях, которые подарили мне лучшие минуты жизни, а позже обернулись глубоким горем. О доброте многих людей, всегда готовых прийти мне на помощь, и даре любить других, который спас меня от падения. Я расскажу о том, как снова сблизилась с сестрой после долгих болезненных лет разлуки, и о том, как стала мамой, а потом бабушкой.

Моя история – история веры, и еще она о том, как важна бывает удача. О том, что никогда нельзя сдаваться. О постоянных ударах, после которых каждый раз надо заставлять себя подниматься и продолжать снова и снова. О настойчивости и принятии, ведь диалектическая поведенческая терапия всегда и всему говорит «да»[2 - Возможно, вас удивляет, что я говорю только о своей жизни и не включаю истории своих клиентов. Что ж, я считаю себя порядочным человеком и думаю, что делиться чужими историями неэтично – это выходит за рамки того, что я считаю правильным.].

Глава 2

Падение в ад

«Марша известна своей разносторонностью (например, она входит в Общество молодых христиан) и желанием помогать другим. Ее смех эхом разносится по коридорам, когда она устраивает очередной веселый, добрый розыгрыш. Авторитет Марши позволил ей стать номинанткой на звание Королевы Марди Гра и секретарем совета старших классов. Ее надолго запомнят за высокие идеалы, силу духа и чувство юмора».

    Выпускной альбом 1961 года, старшая школа Монте-Кассино, Талса, Оклахома

Это запись в выпускном альбоме рядом с моей черно-белой фотографией. Мои светлые волосы модно уложены, улыбка светится счастьем. Мой облик полностью соответствует оптимистическому описанию. Под фотографией указан мой девиз: «Если это правильно – делай без колебаний».

Я выросла в Талсе, Оклахома, в благополучной и обеспеченной многодетной семье (шестеро детей!). С моей точки зрения и точки зрения многих других, мы были чудесной семьей. Мой отец, Марстон Линехан, занимал пост вице-президента нефтяной компании, был столпом общества и славился своей исключительной честностью и надежностью. Каждый вечер он непременно приходил к семейному ужину, а после мог снова уехать в офис, чтобы еще поработать. В более свободные дни он по пути домой заглядывал в церковь помолиться или навещал своих родителей, а после ужина мы вместе шли за газетой и мороженым.

Моя мама, Элла Мари (все звали ее Титой), была из рода луизианских каджунов[3 - Субэтническая группа французов, представленная в основном в южной части штата Луизиана. – Примеч. пер.], чем очень гордилась. Она активно занималась волонтерством, была отзывчивой, общительной и раскованной. Вместе с другими многодетными мамами она организовала еженедельный швейный клуб, где они штопали носки и белье, зашивали и перекраивали одежду. Со временем клуб превратился в сообщество, ставшее важной частью жизни их детей. Женщины из швейного клуба помогали друг другу устраивать детские дни рождения, организовывать свадьбы, похороны, прием гостей, приготовление еды, могли посидеть с больным и вообще всячески поддерживали друг друга. Как мама участвовала во всем этом с шестью маленькими детьми – до сих пор остается для меня загадкой. Она была красивой, веселой и, куда бы ни пришла, всегда оказывалась в центре внимания.

Мама ходила в церковь почти каждый день – обычно рано утром, пока мы спали. Еще она могла купить в секонд-хенде кусок ткани и сшить платье, похожее на наряд от кутюр. Она была очень одаренной. После ее смерти мы с изумлением узнали, что картины на стенах нашего дома, нарисованные, по нашему мнению, профессиональными художниками, на самом деле написала она. Она была творцом. А однажды газета Талсы поместила ее фотографию на первую полосу и назвала одной из самых красивых женщин города.

Мои старшие братья Джон и Эрл и младшие Марстон и Майк были симпатягами – успешными и популярными среди сверстников. Сестра Элин, которая на восемнадцать месяцев младше меня, была и по-прежнему остается стройной и прекрасной. Мне казалось, что Элин без труда удавалось быть идеальной дочерью, которую мама всегда ставила мне в пример. В детстве мы с сестрой плохо ладили.

Успешная карьера моего отца в крупной корпорации сделала нашу семью достаточно обеспеченной. У нас был большой красивый дом в испанском стиле на 26-й улице в хорошем районе. До школы можно было дойти пешком. Мама с любовью занималась нашим садом, заботясь о цветах и клумбах, декоративных кустарниках и магнолиях, которые она подрезала каждую весну. Она старалась сделать дом красивым не только внутри, но и снаружи. Я до сих пор помню ее фразу, что красота стоит любых усилий. Еще она говорила, что красота требует гораздо больше творчества и труда, чем денег. В противоположность Элин, я не унаследовала талант мамы. Я люблю свой дом, но смогла всего лишь немного приблизить его к маминому идеалу.

Я – другая

А еще была я. Увы, я не вписывалась в нашу семью и, по правде говоря, вообще куда-либо. В детстве у меня была подруга, жившая неподалеку. Я очень любила проводить с ней время и много раз ночевала у нее. Ее родители дружили с моими и были хорошими людьми. Почти каждый раз, когда я оставалась у них на ночь, я заболевала, и родителям подруги приходилось звонить моему папе, чтобы он забрал меня. В итоге они попросили папу не разрешать мне ночевать у них, и на этом все закончилось.

Когда моя семья шла играть в гольф, я отказывалась идти, потому что не любила гольф. (Папа утверждал, что я просто плохо играла. Неправда.) Когда мы отправлялись в дальние поездки, меня всегда укачивало. Один раз мне стало так плохо, что родителям пришлось оставить меня в доме тети на полпути. По выходным мы часто ездили в гости к друзьям, жившим рядом с озером. Я была единственной, кто ни разу не встал на водные лыжи. А еще я не могла сидеть в лодке со всеми, потому что у меня сильно болела, простите, пятая точка.

У меня почему-то никогда не получалось уложить волосы так, как нравилось маме. Я была единственным ребенком в семье с лишним весом – по меркам того времени в Талсе. Я не была стройной, как мама или Элин, а унаследовала плотное телосложение моего дедушки по линии отца. Сейчас, когда я смотрю на старые фотографии, я понимаю, что мой вес не был катастрофой, но в то время считалось иначе. Мои симпатичные старшие братья встречались исключительно с изящными девушками. Хотя я хорошо ладила с братьями (помню, как массировала брату спину, когда он возвращался домой с футбольного матча, или заправляла рубашку другого брата в брюки, когда он отправлялся на свидание), мы не были настолько близки, чтобы я могла поплакаться им и услышать слова поддержки. Не припомню, чтобы они хоть раз сказали: «Ого, Марша! Ты красотка!» Справедливости ради, я не помню и негативных комментариев с их стороны по поводу моей внешности. А однажды мы с сестрой решили стать чирлидершами футбольной команды школы – Элин приняли, а меня – нет.

Элин вспоминает, что в какой-то момент я просто перестала радовать свою мать, что бы ни делала. Все ее усилия превратить меня в милую и красивую девочку, соответствующую представлениям общества, не увенчались успехом.

Я – проблема

И все же братья насмехались надо мной, пусть и не по поводу внешности. Их беззлобная дразнилка «Марша, Марша, рот-мотор» больно ранила меня. Мало того что я была непривлекательной, так еще и считалась болтушкой. Мой рот не закрывался, что было недопустимо в семье, ценившей утонченные беседы. Я безуспешно боролась с этой проблемой всю жизнь.

Постоянные попытки матери улучшить мои манеры понизили – по крайней мере частично – мою самооценку. Если кто-то говорил обо мне что-то неприятное, мать немедленно давала советы, как мне измениться, чтобы понравиться этому человеку. Она никогда не задавалась вопросом, что, может быть, что-то не так не со мной, а с людьми, сказавшими гадость? Я тоже не задумывалась об этом, пока много лет спустя не навестила свою невестку Трейси. Когда кто-то говорил что-то плохое о ее дочери, Трейси тут же вставала на защиту девочки. В одинаковой ситуации Трейси и моя мама реагировали по-разному. Интересно, какой бы я выросла, если бы моя мать вела себя так, как Трейси? Но они обе хотели как лучше, каждая по-своему.

Популярная девочка

По словам моей двоюродной сестры Нэнси, в четвертом классе я была «душой всех вечеринок, постоянной движущей силой, всегда предлагала что-то, всегда сыпала идеями, всегда лидировала». Я не помню этого, но, наверное, я действительно была такой до подросткового возраста. Недавно Нэнси сказала: «В шестом классе я решила, что ты – самый глубокий мыслитель из всех, кого я знаю, и можешь ответить на любой вопрос. У тебя всегда был интересный взгляд на мир».

В одиннадцатом классе меня номинировали на звание Королевы Марди Гра. Я не стала Королевой только потому, что старший класс собрал больше газет для переработки, чем мы[4 - В американских школах учатся двенадцать лет. – Примеч. пер.]. Корону дают тем, кто зарабатывает больше денег от продажи старых газет, поэтому почти всегда побеждает девочка из двенадцатого класса. Но сам факт, что я была номинирована на это звание и избрана голосованием, говорит о моей популярности среди одноклассников. В начале двенадцатого класса меня выбрали секретарем совета старших классов, о чем сделана отметка в выпускном альбоме.

Хотя в те годы я была популярна и имела много друзей, у меня не складывались серьезные отношения с мальчиками. Почти у всех девочек был молодой человек, а я лишь изредка ходила на неудачные свидания. Когда приблизилось окончание школы, я скатилась в депрессию и потеряла всякое желание покидать свою комнату.

Стремительное падение в ад

В мае 1961 года моим одноклассникам вручили выпускные дипломы, а девочку, которую «надолго запомнят за ее высокие идеалы, силу духа и чувство юмора», госпитализировали в Институт жизни – психиатрическое учреждение недалеко от Хартфорда, штат Коннектикут. В мгновение ока я стала заключенной в тюрьме «Томпсон II» – охраняемом отделении с двойными замками, где содержались самые беспокойные пациенты института. Я тонула в океане ненависти и стыда, чувствуя себя нелюбимой и покинутой, пребывая в состоянии неописуемой эмоциональной агонии – настолько сильной, что мне хотелось умереть.

Как такое могло произойти? Почему катастрофа настигла успешную, популярную, неунывающую девочку? И как мне удалось выбраться из ада и вернуть себя к жизни?

Госпитализация и первые порезы

Когда меня привезли в Институт жизни 31 апреля 1961 года – за месяц до окончания школы, – моими главными проблемами, судя по записям врачей, была «повышенная напряженность и социальная самоизоляция». Еще я страдала от мучительных головных болей, таких сильных, что иногда мне приходилось звонить матери из школьного телефона-автомата и умолять ее забрать меня домой. Вряд ли она всегда верила моим стонам, но все же приезжала. Я начала посещать местного психиатра, доктора Фрэнка Нокса (скорее всего, это произошло после того, как мой терапевт не смог определить причину головной боли). Доктор Нокс порекомендовал родителям отправить меня в Институт жизни. Нам сказали, что я проведу там две недели, чтобы пройти диагностическое обследование.

У меня осталось одно крошечное воспоминание о своем первом дне в институте. Я сижу на крыльце отделения, смотрю на деревья и лужайки с ландшафтным дизайном. Вот и все. Я не помню, кто меня привез и что у меня спрашивали. Я даже не помню, что я чувствовала.

Через несколько дней я осознала, что режу себя, но у меня не осталось воспоминаний, как и почему я это делала. Сейчас все могут найти информацию о самопорезах, но в те годы подобные темы в обществе не обсуждались, и я точно ничего не знала о порезах до госпитализации.

Вот как это описано в моей истории болезни: «Разбила стекла своих очков и нанесла поверхностные рваные раны на левое запястье». То есть я намеренно разбила очки. А вдруг они разбились случайно? Я не знаю. Психиатры утверждают, что самоповреждение – распространенное явление в лечебных учреждениях. Пациенты практически не ощущают боли и парадоксальным образом успокаиваются после совершения разрушительного акта. Это большая проблема для близких, но не для пациента, который нашел такой дикий способ избавления от эмоциональной боли. Когда человек наносит себе порезы, в кровь поступают эндорфины, которые условно можно назвать натуральными опиатами. Они снижают уровень стресса и дарят ощущение блаженства.

Какими бы ни были мои мотивы, спустя несколько дней после первого самопореза меня перевели в самое надежное отделение института – «Томпсон II». Скорее всего, меня посадили на психотропные препараты и со временем увеличивали дозировку. Жаль, что меня не отправили домой, сейчас я знаю, что лечебные учреждения иногда причиняют больше вреда, чем пользы. Сотрудники института не были чудовищами. Они просто не знали, как лечить людей с подобными проблемами.