Сборник «3 бестселлера о силе любви»

Прослушивание в «Останкино» Галинка запомнила весьма смутно, словно это всё происходило не с ней, а с кем-то посторонним.

Ей вообще до последнего не верилось, что она, наконец, в Москве. Она никогда прежде не бывала в столице, несмотря на то, что с этим городом было связано множество наивных и романтических мечтаний. Сколько бессонных ночей она провела, думая о том, как однажды приедет-таки сюда!..

Однако, получив в феврале официальный конверт от главного телеканала страны с приглашением на кастинг, Галинка так растерялась, что даже забыла обрадоваться. А обрадоваться, пожалуй, стоило – её отобрали из тысяч других участников… её зовут на музыкальное шоу «Голос России»!

Вернее, начиналось всё, конечно же, не с этого.

Перед самым Новым годом Галинка услышала по телевизору объявление о кастинге на следующий сезон проекта и зачем-то заполнила анкету на их сайте, не веря в успех ни секунды. Она с детства любила петь – особенно хорошо удавались ей украинские народные песни, которые частенько распевала мама. Но Галинка понимала, что едва ли в шоу подобного уровня берут людей с улицы, и предполагала, что там всё давно уже схвачено: попадают в проект только свои, по блату или за большие деньги. Однако, благоразумно рассудив, что ничего не потеряет, Галинка всё же отправила небольшой рассказ о себе, присовокупив лучшую фотографию и аудиофайл с записью её пения.

Получив пригласительное письмо от руководства телешоу, Галинка не сразу осмелилась поверить в то, что ей улыбнулась удача. Приехать на прослушивание нужно было уже через неделю, поэтому она спешно кинулась покупать билет. Пришлось лететь самолётом: если раньше по маршруту «Симферополь – Москва» ещё ходили поезда через территорию Украины, то после присоединения Крыма к России стала возможна только сложная многоходовка – со сменой автобусов и поездов, переправой на пароме в Керчи и прочими неудобствами. Говорили, что можно приобрести некий «единый билет», но что это такое, никто из её знакомых толком не знал, а рисковать Галинка не хотела.

Мать наблюдала за её лихорадочными собрами с явным осуждением. Но в последний год отношения у них и так разладились. Галинке осознавала это с горечью, потому что прежде они с мамой были лучшими подружками, самыми родными, дорогими и близкими друг другу людьми. Тётя Ксана, как к ней обращались все соседи от мала до велика, души в Галинке не чаяла, называя дочку исключительно ласкательными прозвищами: Галюсей, кыцюней, донечкой и сонечком. Девочка была её отрадой, поздним и единственным ребёнком. Муж ушёл, когда малышке не было и года – вот мать и вложила всю свою нежность в обожаемую кровиночку…

Теперь же тётя Ксана держалась с дочерью холодно и отстранённо – как бы банально и смешно это ни звучало, они не сошлись на политической почве. Мать категорически не одобряла того, что Крым стал территорией России; дочка же страшно радовалась этому обстоятельству и одной из первых получила российский паспорт. Вот так в одной семье сошлись две крайности – люди с диаметрально противоположными взглядами.

Когда Галинка пинками и затычками загоняла в дорожную сумку свои нехитрые пожитки, безжалостно вываливающиеся наружу, мать всё же разомкнула полоску поджатых губ и сухо осведомилась:

– Колы повернешся?

Она всегда разговаривала с дочерью по-украински, несмотря на то, что прекрасно знала русский язык. Это было принципиально. Галинка училась русскому самостоятельно – во дворе с подружками, в детском саду и в школе, слушая пластинки и бегая в кино… Они с матерью без проблем понимали друг друга – каждая разговаривала на том языке, на котором ей было комфортнее. Теперь же, на почве геополитических разногласий, «ридна мова» матери стала носить подчёркнуто демонстративный характер.

– Если не пройду кастинг, то сразу же назад, – отозвалась Галинка. – А если меня выберут, то останусь до тех пор, пока из проекта не вылечу!

– А як же инстытут?

– Академку возьму, – легко отмахнулась она. – Подумаешь, делов-то!

По лицу тёти Ксаны было видно, что она категорически не одобряет эту затею. Но спорить с непокорной дочерью она не собиралась – лишь снова оскорблённо поджала губы. Галинка заметила эту гримасу и украдкой вздохнула: мама, мамочка… ну почему же мы с тобой не можем понять друг друга? Зачем ссориться из-за этой дурацкой политики?

Галинка обожала мать, и ничто – даже споры на тему «Крым ваш – Крым наш» – не могло поколебать эту любовь. Но как же обидно, как больно и тяжело теперь ей было от непонимания! Раньше тётя Ксана поддерживала её во всём безоговорочно. А теперь дочь даже не могла толком объяснить, что ей неинтересна учёба в институте. Она совершила ошибку, поступив туда, и, пока не стало поздно, нужно было попробовать найти себя в чём-то ином.

Но сначала… сначала нужно было поехать в Москву. Галинка боялась признаться в этом даже самой себе, но так отчаянно жаждала этой поездки ещё и потому, что где-то там, в равнодушно-глянцевой столице, жила её первая и (чего лукавить!) единственная любовь…

В то далёкое лето Галинка отдыхала в Артеке – получила путёвку от администрации за своё активное участие в городской самодеятельности. Она уже тогда пела на праздничных концертах, и всем ялтинцам была знакома эта миловидная черноглазая девчушка в веночке с лентами, от горшка два вершка, исполняющая украинские песни так чисто и трогательно, что на глаза невольно наворачивались слёзы умиления.

В лагере маленькой Галинке не понравилось. Ей только что исполнилось восемь лет, она попала в самый младший отряд, и, поскольку никогда прежде не уезжала из родного дома и не разлучалась с мамой так надолго, Артек показался ей тюрьмой. Всё то, чему радовались остальные дети – прекрасная южная природа, чистейшее прозрачное море, ракушки причудливых форм, вкуснейшие фрукты – было для неё, коренной крымчанки, знакомо и привычно с младенчества. На неё не производили впечатления ни величественные скалы, вздымающиеся из воды, как диковинные исполины (ребят смешило, что скалу Шаляпина Галинка называла исключительно «Шаляпкой», как все местные), ни вековые кедры, сосны и кипарисы на территории лагеря, ни живописнейшие пляжи.

Больше всего удручало купание по свистку – в огороженный крохотный пятачок моря детей запускали на десять-пятнадцать минут. Галинка, выросшая на побережье и чувствующая себя в воде и под водой, как рыба, не получала от подобного купания ни капли удовольствия.

Единственное, что несколько примиряло её с действительностью – это лагерные дискотеки, или «массовки», как они здесь назывались. Дети повторяли определённый набор движений за своими вожатыми, разучивая новые танцы, и это было куда интереснее, чем просто дрыгаться под музыку кто во что горазд. Галинке нравилось синхронно танцевать вместе с остальными: она была не только музыкальной, но и пластичной от природы, и потому выгодно выделялась в толпе.

Иногда на массовки тайком пробиралась местная гурзуфская шпана, знающая каждую лазейку и дыру в лагерном заборе. Пришельцев легко было отличить от артековцев: последние были в форменных синих шортах и белых рубашках. Чужаки не лезли в тусовку – они скромно приплясывали в стороне, неумело пытаясь повторять движения, и поглядывали на артековцев, как на небожителей, блюдя почтительную дистанцию. Те же смотрели на местных, как на деревенских идиотов, – свысока и с оттенком жалости, постигая детской душой свою исключительную избранность. Одна лишь Галинка завидовала пришельцам – они-то, в отличие от неё, были свободны…

Девочка жила от воскресенья до воскресенья – в ожидании родительского дня. И дело было даже не в том, что мама привозила ей всякой вкуснятины из дома – в конце концов, кормили в лагере тоже неплохо. Просто она ужасно скучала по матери… У большинства детей из её отряда родители жили далеко и не приезжали вообще ни разу. После визита родительницы Галинкины акции в глазах остальных ребят тут же взлетали – она великодушно угощала подружек вафлями, пряниками и зефиром.

А однажды в Артеке отключили воду, и родительский день был перенесён на вторник. Мама не могла знать об этом. Приехав на маршрутке из Ялты и уткнувшись носом в закрытые ворота, тётя Ксана, ничтоже сумняшеся, полезла прямо через лагерное ограждение.

Галинка глазам своим не поверила, когда во время тихого часа увидела в окно мать, нагруженную кошёлками и шествующую по дорожке в тени кипарисов. Ещё в больший шок она пришла, когда узнала о способе проникновения на территорию лагеря. Чтобы её неспортивная и полноватая мама карабкалась через забор?!

– Що ж тепер – назад йихаты? – рассудительно заметила тётя Ксана в ответ на Галинкин немой вопрос, а затем крепко, от души, обняла дочку. В этом была она вся: и её характер, и принципы. Девочки – соседки по комнате – смотрели на них с плохо скрываемой завистью.

– Ну, пойдём, посидим где-нибудь на территории… – Галинке неловко было обсуждать свои домашние дела на глазах у посторонних. К тому же, ей не терпелось разворошить материнские кошёлки.

Лагерные правила были для Галинкиной мамы нипочём – если она решала, что дочурка должна непременно откушать копчёной курочки, то везла ей эту самую курицу и плевать хотела на то, что подобная еда в Артеке была строго запрещена. Это тоже характеризовало её весьма показательно – она не зависела ни от каких официальных предписаний и поступала только так, как сама считала нужным.

– Йиж, йиж зараз, мое сонечко, – подбадривала тётя Ксана, поглаживая Галинку по голове, пока та терзала зубами смуглое копчёное крылышко.

Доев курицу, девочка с удовольствием принялась за мороженое – мама привезла его в термосе, чтобы оно не растаяло. А ещё были персики и холодная газировка – подружки в отряде обзавидуются!..

Но Галинка недолго чувствовала себя триумфаторшей. В тот же день, сразу после полдника, с ней случился, как выразилась бы современная молодёжь, эпик фейл – то есть, сокрушительный провал.

На полдник давали её любимые булочки с повидлом. Галинка обожала их с малышового возраста: день, когда в детсадовской или школьной столовой появлялись эти самые булки, был для неё праздником. Но она так объелась во время встречи с матерью, что для заветной булочки в желудке совершенно не осталось места. Забирать еду из столовки было запрещено. Галинка долго боролась с собой, и в итоге, давясь, всё-таки запихала в себя ароматную сладкую сдобу.

Ей моментально стало нехорошо, и она поняла, что булочка была лишней. Выйдя на улицу, Галинка осознала, что дурнота не проходит, а наоборот усиливается. В ту же секунду она рухнула на колени, и её начало рвать прямо на землю.

– Тесленко блюёт!!! – радостно загоготали пацаны из её отряда. Девочки же сморщили носы и брезгливо затянули:

– Фу-у-у, гадость…

Галинка готова была провалиться от стыда. Лицо её покраснело, из глаз сами собой брызнули слёзы. Как было бы хорошо, если бы в эту секунду её поразила молния, чтобы не слышать больше насмешек и оскорблений…

Девочку всё ещё мутило и продолжало выворачивать наизнанку, когда атмосфера вокруг неё вдруг изменилась.

– А ну-ка, прекратили ржать! – раздался рядом суровый голос. Хохот и подколки моментально стихли. Через секунду Галинка почувствовала, как кто-то осторожно поддерживает её голову во время рвотных спазмов.

– Ну, вот и всё. Легче тебе? – услышала она сочувствующий вопрос. Но только подняв глаза на неизвестного спасителя, она, наконец, узнала его – это был Данила, её ялтинский сосед.

Он, конечно, казался ей ужасно взрослым – в то лето ему как раз стукнуло шестнадцать. Галинка не водила дружбы с такими большими мальчишками – точнее, это мальчишки не удостаивали своим вниманием подобных ей малолеток. Но их дома были совсем рядом, и мама частенько болтала о каких-то житейских мелочах с Даниными родителями и дедушкой.

Поймав её страдающий взгляд, Данила тоже узнал девчонку.

– Чем же ты траванулась, соседка? – вздохнул он понимающе. – Фрукты немытые ела? Или овощи? Хотя откуда ты могла их взять…

– Я… не отравилась… – выдавила из себя Галинка еле слышно. – Просто переела…

– Ладно, пойдём, – он протянул руку, помогая ей подняться. – Тебе нужно умыться хорошенько.

Она встала, и Данила стряхнул своими большими горячими ладонями с её худеньких поцарапанных коленок комья земли. Взрослый пацан из старшего отряда сделал это на глазах у всех!!! Окружающие почтительно замерли. Никто не решался больше ни насмехаться, ни кривить физиономию в Галинкину сторону – за пару мгновений она возвысилась от всеобщего пугала до персоны, которой можно было только позавидовать.

Данила отвёл девочку к умывальнику и самолично, набирая в пригоршни холодной воды, вымыл ей лицо, а затем заставил прополоскать рот. Озабоченно приложив ладонь к её лбу, он задумчиво протянул:

– Температуры, вроде, нет… Значит, ты уверена, что это не отравление? А живот не болит? Может, проводить тебя в медпункт?

– Нет-нет, – замотала головой она. – Ничего не болит, и не тошнит больше. Правда… – и она осмелилась поднять на него робкие благодарные глаза.

– Ну, тогда возвращайся в отряд, пока тебя не потеряли, – он ласково и ободряюще улыбнулся ей в ответ. – Если кто-то будет тебя обижать, – добавил он деловито, – сразу говори мне. Я им всем бошки поотрываю!

Больше всего на свете Галинка боялась разболеться перед кастингом. Она как-то упустила из виду разницу климатических условий Крыма и Москвы: мартовская столица встретила девушку нулевой температурой, и она дрожала в своей короткой курточке на пронзительном ветру, стоя в очереди на прослушивание. А очередь была не просто большой – она была огромной, и тянулась извивающейся змеёй от концертного зала «Останкино» едва ли не на километр.