Девушка с глазами львицы

Но Лиза не смогла ответить. Пожав протянутую ладонь, она оцепенела: странные холодные искры проскочили меж соединившихся в рукопожатии пальцев. Кассандра отдёрнула свою руку и, став так, чтобы загородить княжну от остальных, наклонилась к её уху и шепнула:

– Нам нужно поговорить наедине.

– Хорошо, – кивнула изумлённая Лиза.

Кассандра отступила и обернулась к матери, ожидая, что же та скажет. Но примадонну уже отвлекли: её вниманием завладела Генриетта.

– Сеньора, я сама пою, поэтому понимаю, что ваш дар – это непревзойдённая вершина! – изливала она свой восторг. – Никто и никогда не будет петь так, как вы.

– Голос всегда дается от Бога, – заметила певица и любезно предложила: – Может, вы споёте что-нибудь для нас? То, что любите…

– Я пою Моцарта, а особенно люблю «Волшебную флейту». Вы и впрямь согласны меня слушать? – Генриетта, казалось, не верила своему счастью.

– Конечно, это тем более интересно, что ваш голос выше, чем у меня. Раз вам нравится «Царица ночи», у вас должно быть драматическое сопрано. – Примадонна кивнула на маленькое кабинетное фортепиано в углу комнаты. – Вы сможете аккомпанировать себе сами?

– Да, конечно…

Девушка откинула крышку и пробежала пальцами по клавишам. Звук у инструмента оказался верный и сильный. Генриетта взяла первые аккорды, а потом запела. Её голос взлетел и, казалось, заполнил всю комнату. Он звенел в верхней октаве, а вниз стекал жидким серебром. В голосе не было ни малейшего напряжения, ни фальши, и, хотя Лиза уже слышала пение Генриетты, столь совершенным оно было впервые.

«Это из-за синьоры Молибрани», – догадалась Лиза.

Ария подошла к концу. Генриетта взяла последнюю ноту и смолкла. Примадонна вскочила с кресла и, восторженно причитая по-испански, кинулась к юной певице, обняла её, а потом перешла на английский:

– О, моё дитя, у вас замечательный талант, вы должны петь на сцене!

– Жаль, но герцогине этого точно не позволят – подсказал из своего угла лорд Джон, – её тётя не хочет об этом даже слышать.

– Да, это правда, – вздохнув, подтвердила Генриетта, – мне недавно вернули наследственный титул семьи, теперь я должна восстановить свои права на имущество отца и стать обычной аристократкой, которым не место в театре.

– Вы даже не представляете, кто на самом деле поёт на сцене, – возразила Молибрани, и лукавая улыбка сделала её совсем молодой. Теперь Кассандра скорее походила на её сестру, чем на дочь. – Но в любом случае вам нужно учиться. Сценическая постановка голоса – дело не одного дня. Я уже начала давать уроки лорду Джону. Если хотите, приезжайте вместе с ним, я буду заниматься с вами обоими.

В дверь деликатно постучали, и в комнату заглянул дирижёр.

– Мэм, я иду в оркестр, ваш выход ровно через семь минут, – серьёзно сказал он, неодобрительно глянув на посторонних, отвлекающих великую певицу пустыми разговорами.

Дверь за дирижёром захлопнулась. Поднялись и гости. Генриетта рассыпалась в благодарностях и пообещала примадонне завтра же приехать на первый урок. Джон тоже благодарил примадонну. Вот-вот должны были прозвучать слова прощания, когда кто-то прошептал Лизе на ухо:

– Приходите вместе со своими друзьями. Это очень важно. – Кассандра Молибрани умоляюще заглядывала ей в глаза.

– Хорошо, – так же тихо отозвалась Лиза и, попрощавшись с примадонной, вышла из гримерной.

Отчего её так пугала новая встреча с Кассандрой? Что в этой девушке было не так?.. Лиза не понимала. Так и не собравшись с мыслями, финал оперы она прослушала, будто во сне.

Опера близилась к финалу. Это был настоящий триумф! Джудитта Молибрани оказалась истинным совершенством. Даже если бы она просто стояла у края сцены и только пела, публика была бы счастлива, но примадонна играла! Малейшие оттенки чувств отражались на её подвижном лице, и никто в Ковент-Гарден уже не задавался больше вопросом, почему мужчину изображает женщина. Все, затаив дыхание, следили за страданиями рыцаря из древних Сиракуз. Зал внимал великой певице, и лишь хрупкая русская фрейлина глядела совсем в другую сторону.

«Шарлотта очень чувствительна, на её глаза постоянно набегают слёзы. Что бы это могло значить? Доброе, сентиментальное сердце или экзальтация? Как говорится, признаки одни, да причины разные», – рассуждала Орлова.

На душе у фрейлины лежал тяжкий камень. Спроси кто-нибудь сейчас мнение Агаты Андреевны, то она сказала бы, что от такой невесты любому разумному мужчине стоит держаться подальше. Так, на всякий случай, уж больно много сомнений возникало вокруг её персоны. Да только нынешний случай был отнюдь не «всяким». Как там сказала императрица-мать? Посадить родных братьев на престолы России и Англии? Да, заманчивая перспектива…

«Впрочем, Мария Фёдоровна, как видно, неточно выразилась. Николай станет лишь принцем-консортом, а это совсем не то же самое, что его брат-император… Брат… – Орлову вдруг кинуло в жар… – Господи, да как же всё оказывается просто! Государыня сказала именно то, что хотела. Брак её старшего сына – императора Александра, давным-давно обречён, его уже много лет не видели в спальне законной супруги, а его дети от фаворитки – не в счёт. Со вторым братом – цесаревичем, великим князем Константином – ещё хлеще. От того жена просто сбежала и в Россию возвращаться не хотела ни за какие коврижки. Там тоже законного наследника нет и уже не предвидится. Получается, что Николай Павлович – единственная надежда семьи. Ему придётся царствовать самому, а значит, вдовствующая императрица готовит брачный союз, который соединит две главные державы Европы. Теперь, когда Франция повержена, супружеская чета, правящая и в Англии, и в России, через общих детей-наследников, станет властвовать миром.

Тогда остаётся один-единственный вопрос: сможет ли Шарлотта иметь здоровых детей? Всё остальное уже будет неважно», – признала Агата Андреевна. Она вглядывалась в лицо принцессы Уэльской. Та вела себя с простотой непоседливого ребенка: то откидывалась в кресле, то опиралась на локти, то чуть ли не свешивалась через барьер ложи. Большие, в пол-лица, голубые глаза её то скользили взглядом по сцене, то закатывались, то застывали. Тогда в разговоре Мария Фёдоровна обмолвилась об отсутствии у Шарлотты воспитания. Возможно, что её поведение – следствие сего прискорбного пробела. Однако надо быть справедливой и не винить в отсутствии хороших манер девушку, насильно разлученную с матерью ещё в младенческом возрасте.

Но с другой стороны, не в пустыне же она росла, вокруг были бонны, гувернантки, фрейлины, наконец. Разве никто не старался повлиять на принцессу? Так почему же не вышло? Может, дело не в воспитании, а всё гораздо хуже, и даёт себя знать семейный недуг британской династии?

Миссия, порученная императрицей, показалась Агате Андреевне неподъёмной ношей. Какой совет она могла дать? Отказаться от этой затеи, пока в царской семье не появились дети, носящие в себе зерно неизлечимой болезни? Не хотеть слишком много?

«Может, рискнуть и написать прямо сегодня? Ведь первый взгляд всегда бывает правильным, это потом сомнения начинают размывать картину», – колебалась Орлова. Впрочем, она уже знала, что не напишет. Вдовствующая императрица явно не поймёт такой спешки. Та ведь дала понять, что знает о сложностях характера принцессы Уэльской, да и Долли Ливен, раз она имела на Шарлотту влияние, без сомнения, выяснила всю подноготную девушки и в подробностях отписала государыне.

Значит, Мария Фёдоровна всё знала, но тем не менее отправила Орлову «присмотреться» к завидной невесте. Нет, единственно возможным вариантом оставалось не спешить, а пристально (насколько это только возможно для частного лица) понаблюдать за принцессой. Слишком уж заманчивая перспектива открылась перед вдовствующей императрицей. А кто же добровольно откажется от возможности получить всё и сразу?

Глава седьмая. Саломея Печерская

«Если ловко состряпать интригу, можно получить всё и сразу, – размышляла Саломея Печерская. – Сколько можно болтаться ни там, ни здесь?! Кое-что уже нажито, руки развязаны. Можно рискнуть и захватить остальное».

Дождь за окном навевал тоску, размывая и волю, и упорство, и желанье бороться. Осень в Пересветове – большом и богатом имении в Ярославской губернии – всегда казалась Саломее самым отвратительным временем года. Даже морозная зима была лучше. Графиня, уже более двадцати лет безвыездно проживавшая в «этой дыре», честно старалась находить красоту в местной природе, но себя не переделаешь, а сердце Саломеи навсегда осталось в горном ущелье, на берегу бурной речки рядом с родительским домом. Буковые леса, зелень лугов и суровые тёмные горы с блистающими ледниками вершин, вот он – идеал красоты! А здесь что? Холод и серятина: плоские бескрайние равнины, сонные мутные реки, еловые леса с жидкой белизной редких берёз. В этой природе не было ни силы, ни мощи. Здесь и люди были такими же – пресными и скучными, ну а про мужчин и говорить нечего – сплошь и рядом никчёмные!

Может, эти отлакированные иностранными гувернёрами и университетскими профессорами аристократы на что-нибудь и годились, этого Саломея не знала, но чего в них точно не было, так это горячей крови, вечной жажды войны и презрения к чужим жизням. Того, что в избытке имелось у неграмотных парней из её села – древней гордости человека, родившегося мужчиной.

Для Саломеи это было само собой разумеющимся. Её отец был самым младшим из бесчисленного выводка смуглых горбоносых сынов бедного князька, владевшего маленьким горным селом. Богатства в семье никакого не было, но старый князь вывернулся наизнанку и расстарался – помог всем своим сыновьям построить дома и самому младшему отдал участок у реки. Отец Саломеи считал это зазорным, ведь его поселили дальше всех от «княжеского дворца», как называли распластанный на высокой скале серый каменный дом, но девочке место понравилось. Река шумела и боролась, пробивая дорогу в каменном ложе так же, как поступала и сама Саломея, выживавшая среди суровой природы и жёстких нравов людей-воинов.

Саломея уже не помнила, сколько ей исполнилось, когда в село пришла холера. Семьи умирали одна за другой. Дяди и тёти, двоюродные братья и сёстры, ближняя и дальняя родня – чуть ли не всё село «переселилось» на кладбище, прежде чем хвороба пошла на убыль, но в дом у реки зараза так и не заглянула. Девочке уже казалось, что судьба пожалеет её семью, когда вдруг отец, вернувшись с похорон одного из своих братьев, стал бредить, выкрикивая имена умерших, а к утру сам присоединился к родным в небесных чертогах. Мать и брат Саломеи умерли вслед за ним.

Из всей большой княжеской семьи болезнь не пощадила никого, кроме Саломеи и старшего брата её отца, ставшего после смерти деда князем. Жена дяди тоже лежала в могиле, детей у них никогда не было, и князь взял племянницу к себе. Но счастье длилось недолго, не прошло и трёх месяцев, как дядя женился на красивой вдове из соседнего села, переехавшей в дом нового мужа вместе с маленьким сыном.

Новая княгиня тут же усмотрела в Саломее угрозу. Через год после свадьбы, окончательно уверовав, что детей у неё с князем не получится, женщина решила сделать наследником своего сына. Первым делом она избавилась от единственной кровной родственницы мужа. Убедив князя, что, выйдя замуж, племянница непременно втравит их род в междоусобицу, она отправила девочку в Россию. Кто-то из горских купцов, живших в Москве, должен был приютить сироту.

Няня Заира – единственный человек на свете, относившийся к девочке с теплотой и участием, собрала её и повезла в далёкую Москву. Дорога показалась Саломее бесконечно долгой, а самым страшным воспоминанием её детства стало то ужасное мгновение, когда в дымке дрожащего от жары воздуха исчезли серые скалы родного ущелья и вдруг стало понятно, что дом потерян навсегда.

Москва не понравилась Саломее с первого взгляда: громады зданий, странные люди в чужой одежде, непривычные обычаи и непонятный язык – всё казалось угрюмым и враждебным. Земляки, к которым отправили маленькую горянку, встретили её приезд без восторга. Мать семейства – толстая женщина с седеющими густыми волосами и пронзительным взглядом чёрных глаз – скептически поцокала языком, глядя на маленькую диковатую гостью, но отказать своему князю в просьбе вырастить его племянницу в России они с мужем не могли. Приказав звать себя тётушкой Тамарой и говорить в доме только по-русски, хозяйка распорядилась поселить девочку в чулане под лестницей, а няню Заиру отдать в прислуги трём хозяйским дочкам.

Впрочем, не всё оказалось так уж плохо. Тётушку Тамару в этой жизни волновали лишь два человека: муж, которого она боялась, и сын, которого она обожала. Поэтому ещё одно никчёмное создание – девочка, поселившаяся в доме, заняла внимание женщины самое большее на час. Но для Саломеи так было даже лучше – тётка не вспоминала о ней, а поэтому и не обижала. Вкусные кусочки добывала на кухне Заира, она же отдавала своей питомице ту одежду, из которой вырастали хозяйские дочери. Читать и писать Саломея научилась, сидя в углу классной комнаты, где занимались её кузины. Этим её образование и ограничилось, но девочка не унывала, ведь у неё была цель – выбиться из нищеты и занять полагающееся ей как княжне место в жизни. Саломея не сомневалась, что справится. Трудностей она не боялась, людям не верила и любила в этой жизни только себя. «Ещё бы немного везения, и всё обязательно получится», – часто размышляла она.

Когда юной приживалке минуло четырнадцать, на неё обратил внимание светоч этого семейства – старший и единственный сын хозяев – Леван. Окрыленная Саломея размечталась, что влюблённый кузен попросит её руки и она наконец-то станет полноправной хозяйкой в доме. Но пустые мечты рассыпались в прах тёплой летней ночью, когда Леван тихо постучал в дверь каморки нищей княжны, а потом увёл её в голубятню. Под нежное воркование птиц хозяйский сын раздел Саломею и, объяснив ей, как нужно ласкать мужчину, заставил возбуждать себя. Получив удовольствие, он тоном благодетеля пообещал, что теперь будет приходить каждую ночь.

– А разве ты на мне не женишься? – удивилась Саломея.

– Ты смеёшься? – хмыкнул Леван. – Родители давно договорились о моей свадьбе, через год я женюсь на дочери самого богатого купца Кахетии. Об этом все знают.

– Но, если это правда, почему же ты так со мной поступил? – борясь с рыданиями, спросила Саломея.

– Вот из-за этого, – засмеялся Леван, игриво скрутив её соски, – и из-за всего остального тоже.

Он начал бесстыдно мять и лапать обнажённое тело Саломеи, и ей вдруг это понравилось. Слёзы высохли, и она позволила Левану ласкать себя. Открыв для себя мир чувственных удовольствий, Саломея больше никогда от них не оказывалась и в радостном предвкушении бегала на свидания к Левану, которого, впрочем, скоро начала презирать. Если б парень потребовал только ублажить его, Саломея сочла бы это естественным правом мужчины. А кузен, не забывавший и о её радостях, казался ей слугой, а значит, существом низшим и презренным.

Впрочем, школа Левана пришлась очень кстати, когда нашлась подходящая жертва. Чуть-чуть ласки, немного напора – и наивный доктор Иоганн тут же сделал Саломее предложение. Сегодня, устроившись у залитого холодным дождём окна в Пересветове, Саломея неслучайно вспоминала свою жизнь. На столе перед ней лежало письмо Левана. Кузен давным-давно перебрался со своей кахетинской женой в Петербург и сейчас писал о столичных сплетнях. Леван клялся, что уже из нескольких «чрезвычайно достоверных» источников слышал, будто граф Печерский очень плох и жить ему осталось не более трёх месяцев. В конце письма Леван с прежним нахальством предлагал будущей неутешной вдове по приезде в столицу вспомнить «нежные» отношения. Саломея хмыкнула и, смяв письмо, бросила его в угол. Разжиревший от праздности Леван больше не был ей интересен. В жизни графини давно имелся мужчина. Страстный и отчаянный. Сильный. Как раз такой, какой ей и требовался.

Коста появился в жизни Саломеи в тот неудачный год, когда верный Иоганн уже сошёл в могилу, а подлец Печерский только что выслал жену в имение, повесив ей на шею двоих пятилетних детей. Если бы не Заира, новоявленная графиня, верно, придушила бы мальчишек и наложила бы на себя руки, потому что не могла смириться с тем, что её так тонко продуманный план занять высокое положение в обществе вновь дал осечку. Если бы стареющий граф хотя бы раз позволил Саломее по-настоящему приласкать его в постели, он бы никуда уже не делся, но, припугнув дам, заставших его с вдовой профессора Шмитца в «неприличном положении», Печерский узнал всю правду: его цинично подловили. Выводы последовали жёсткие: за всё время официального брака граф так ни разу и не допустил близости с женой, отослал её в деревню, да ещё и соседей настроил, чтобы те не ездили в Пересветово и графиню у себя не принимали. Так и сидела Саломея в деревне, изнывая от тоски, пока на пороге её дома не появился единственный сын Заиры.