Яд Борджиа

– У Орсини имеются веские причины хранить свои сокровища вдали от Рима, и я сомневаюсь, чтобы даже в этом случае, когда дело идет о спасении наследника фамилии, они могли достать необходимые десять тысяч крон где-нибудь ближе Венеции. Таким образом, это спасение может явиться слишком поздно, трудно поверить, что разбойники будут ждать слишком долго, – ответил монах, не сводя испытующего взора с иоаннита.

– Наследник Орсини! Как? Это – сам синьор Паоло? – с видимым участием воскликнул иоаннит и более холодным тоном прибавил: – О, но так как Борджиа избрали его своим зятем, то презренные дукаты несомненно будут присланы из Ватикана, хотя бы сумма была в десять раз больше.

Монах рассмеялся, но это был мрачный смех, без малейшего следа веселости.

– Известно, какую замечательную любовь выказывали Борджиа до сих пор к своим зятьям, – проговорил он, – и я не вижу, почему они должны быть менее нежны к тому, кто кроме того, является опорой их врагов и чья хитрость пытается спорить с их коварством.

– Скажите нам ясно и понятно, чего вы от нас ждете? – смущенно воскликнул Бембо.

– Кроме того, герцог Валентине в Фаэнце, где он все еще продолжает осаду, а папа уже совсем не так упрям и тверд, как был раньше, и ничего не делает без совета, – ответил монах, видимо, стараясь избежать прямого ответа.

– Разве дон Ремиро, лейтенант Цезаря, этот волк справедливости, почти уничтоживший черные банды, не находится сейчас в Романье? – спросил иоаннит. – Там, где он находится, текут бурные потоки крови, его след не так уж трудно найти.

– Сила была бы бесполезна, разбойники исчезнут и унесут свою тайну с собой, – возразил доминиканец. – А между тем там, внизу, в этой ужасной пещере, Паоло борется со смертью, страдая от голода, холода и ужаса. Но я не удивляюсь, что друзья герцога Феррарского готовы дать погибнуть таким ужасным образом сопернику его сына.

– Клянусь слезами Пресвятой Девы, пролитыми Ею у Креста Господня! Я не покину этот край, пока не освобожу Паоло Орсини! – с внезапным пылом воскликнул благородный иоаннит.

– А так как мы – плоть и кровь рыцарства, то и я не оставлю вас, пока не окончим это предприятие, – ответил Лебофор и затрубил в рог, и вскоре с ними поравнялся усталый отряд.

– Это – грешное и языческое искушение Провидения, безбожный обет, от которого я разрешаю вас обоих, – озабоченно воскликнул Бембо.

Однако оба рыцаря не обратили внимания на его слова и просили доминиканца постараться вспомнить, не известна ли ему какая-нибудь другая тропинка, по которой они могли бы найти ход в пещеру. Но монах только печально покачал головой.

– Ну, тогда мы воспользуемся путем святого и пройдем через водопад, – сказал храбрый англичанин.

– Может быть, картезианцы облегчат вам каким-нибудь путем вашу задачу, ведь вскарабкаться по водяному столбу невозможно, – возразил доминиканец. – Наступает ночь, и вам необходимы факелы. Кроме того, вы должны снять свои доспехи, ибо, для того чтобы перебраться через эти бездонные пропасти, где каждый неверный шаг грозит гибелью, нужны гибкость змеи и ловкость кошки. Попытаемся же сначала разыскать дорогу в монастырь.

Глава V

Солнце уже почти зашло, и тени стали длиннее. Когда путники под предводительством монаха достигли вершины, они увидели, что дорога уходила в лес, покрывавший склоны гор. Отсюда тропинка вела мимо ряда утесов над потоком, заканчиваясь образовавшейся в скале площадкой, от которой был перекинут мост. Переход через мост, не имевший перил, дрожавший от грома водопада и недостаточно широкий для одного пешехода, был, по-видимому, совсем невозможен для всадника. Но Лебофор тотчас же дал шпоры коню и вскачь промчался по мосту. Переправившись на противоположную сторону, он победоносно махнул рукой. Иоаннит последовал за ним, поразив еще большим хладнокровием, потому что на середине моста он приостановил коня и спокойно взглянул на водопад. Вода огромными массами низвергалась на самую высокую группу скал, ниспадала с них на утесы, превращаясь в море пены, и текла дальше сотнями потоков, которые в свою очередь разбивались о скалы. Под выдающимися скалами второго водопада темные впадины указывали вход в пещеру, но внимание иоаннита было приковано к красноватому, странному свету, падавшему на бурный поток от горевшего в пещере огня. В следующее мгновение свет исчез и рыцарь не знал, была ли это игра воображения, или это было странное явление, встречавшееся в этой вулканической местности.

Его раздумья прервал Бембо, закричавший ему, чтобы он освободил путь, так как, несмотря на смертельный ужас, он видел, что другого пути нет. Его мул твердой поступью вошел на мост, а сам священник, чтобы поддержать равновесие, протянул руки в стороны. Из чувства ли подражания, или по какому-нибудь другому поводу, но мул остановился посредине моста и не двигался с места, пока, наконец, ехавший сзади Вильям Бэмптон не ударил упрямое животное копьем. Тогда мул, задрав хвост и вскрикнув от боли, медленно двинулся вперед. Таким образом они перебрались на другую сторону, причем Бембо не переставал креститься. Всадники друг за другом следовали за ними.

Доминиканец следовал позади всех, и так как сумерки уже превратились в ночь, рыцари и свита с нетерпением ждали его перехода. Иоаннит и Лебофор видели, как он дошел до середины и остановился, словно пораженный каким-то видением. Он указал им рукой вниз. Рыцари взглянули в указанном направлении и снова увидели, как водопад осветился таинственным красноватым светом. Когда они обернулись, монах исчез.

Все заявляли, что моста он не переходил, и никто не заметил, чтобы он вернулся или упал в пропасть. Озадаченные рыцари соскочили с коней и возвратились по мосту на другую сторону, разыскивая своего проводника, но его и след простыл. На их громкий призыв отвечал лишь неумолкаемый шум водопада. Если монах упал в пропасть, он неминуемо должен был разбиться, и тогда его искалеченное тело унес с собой бурный поток. Но темная бездна ревниво хранила свои тайны, и единственное утешение, оставшееся рыцарям, заключалось в том, что монах, испугавшись, не пожелал лично участвовать в спасении Орсини, а поспешил спастись бегством. Все чувствовали при этом некоторый суеверный ужас, но никто не хотел сознаться в этом.

Погруженные в мрачные мысли по поводу всего приключившегося, путники выбрались наконец снова на дорогу и под заунывный звон колокола, призывавшего к вечерне, достигли ворот картезианского монастыря. У ворот висел металлический рог, и Лебофор затрубил в него.

Спустя некоторое время заскрипели тяжелые засовы, и перед путешественниками появился старый монах в коричневой рясе картезианца, с деревянным крестом на веревке, служившей ему вместо пояса. На просьбу рыцарей о крове, он молча указал рукой по направлению монастыря.

Узкая дорожка привела путников к еще более узкой опускной решетке, над которой возвышался монастырь, раскинувшийся между утесами и частью даже вырубленный в них. Рыцари копьями постучали в ворота, и сейчас же в окне башни над опускной решеткой показался монах: он сперва внимательно оглядел паломников и только после этого поднял воротом решетку. Тогда всадники очутились на длинном, узком дворе, вырубленном в скалах, где по обе стороны находились искусно сделанные углубления, предназначавшиеся, очевидно, служить стойлами для лошадей паломников. Едва только рыцари въехали во двор, решетка тотчас же опустилась, и вслед за тем сошел с башни привратник.

Он очень вежливо приветствовал путников и выразил сожаление, что не может предложить им больших удобств, так как лучшие помещения были заняты большим отрядом, сопровождавшим флорентийского посла в Рим. Настоятель, по его словам, находился сейчас у вечерни, по окончании же службы придет приветствовать путников. Затем он указал на еще незанятые стойла, рассказал, где найти соломы для лошадей, и пригласил посетителей следовать за ним, после чего привел их в трапезную.

Здесь путешественники встретили общество, с которым им пришлось разделить гостеприимство альпийских монахов. Несколько длиннобородых молчаливых картезианцев были заняты угощением своих гостей: за каменным столом сидело около тридцати человек, на столе были расставлены блюда с ячменным хлебом, сыром, молоком, яйцами. Около каждого сидевшего лежало копье, почти вдвое длиннее человеческого роста. Вооружение у всех было солидно и богато. Их шлемы были украшены орлами с распростертыми крыльями и устремленным на солнце взглядом. Круглый щит с острием посредине, короткий меч и тяжелая булава дополняли их вооружение.

По девизу Цезаря Борджиа, окружавшему на мантиях сидевших герб церкви, иоаннит и его спутники угадали, что перед ними находится часть страшной гвардии, известной всей Италии своими храбростью и жестокостью. Этот отряд Цезарь составил из разных национальностей, сражавшихся в Италии, выбирая преимущественно людей, изгнанных за жестокость и преступления из рядов других армий, дикие и неукротимые страсти которых он один смог усмирить.

В кресле, обыкновенно предназначавшемся настоятелю, сидел человек, которому эта отчаянная братия служила свитой. Он был во цвете лет, высокого роста, немного худощав, с резкими, но приятными чертами лица, выдававшими его итальянское происхождение. Его брови, словно от частого размышления, были как-то странно загнуты книзу, вокруг закрытого рта лежало страдальческое выражение. Когда же черты его лица и глаза просыпались от своего задумчивого покоя, они светились насмешливым, живым блеском, и его улыбка заражала своей веселостью.

Казалось, он забавлялся прыжками и гримасами одного из тех несчастных существ, вся обязанность которых состоит в том, чтобы веселить своих повелителей неожиданными выходками своего полуразрушенного ума.

Тем не менее этот дурак, или шут, был, очевидно, необыкновенным представителем своего полоумного братства. Несмотря на пестрый шутовской наряд, вся его фигура отличалась удивительным изяществом и гибкостью, будучи среднего роста и не поражая выдающейся силой, он, тем не менее, заставил бы призадуматься любого борца, который захотел бы схватиться с ним, – настолько его движения были ловки и быстры. Черты его лица, сколько можно было рассмотреть под румянами и белилами, были тонки и почти женственно нежны. Его рот можно было бы назвать идеальным, если бы в состоянии покоя он не отличался едва заметным, но неприятным кровожадным выражением. Однако самым замечательным были его глаза: они необыкновенно глубоко лежали под крутыми бровями и по своему блеску и постоянной изменчивости цвета были подобны бриллиантам. Этот шут играл, или, вернее, дразнил двух огромных породистых собак, угрозами и ласками заставляя их громадными лапами доставать из горячей золы печеные каштаны, и был настолько увлечен этой опасной игрой, что почти не заметил прибытия новых гостей. Наконец, звон оружия пробудил его, и лишь только он заметил рыцарей, как поднялся с места и поклонился им. Он бросил на них бессмысленный взгляд, затем тряхнул своими рыжими упрямыми вихрами, как будто пришельцы нисколько не заинтересовали его, и снова занялся собаками.

– Неужели действительно мне на долю выпало счастье встретить на моем трудном пути высокочтимого Макиавелли[6 - Макиавелли – знаменитый государственный деятель и писатель (1469–1527), первый положивший начало науке о политике, излагающей способ воздействия на людей путем знания их вкусов, желаний и наклонностей и господствования над ними с помощью умения отгадывать сокровенные движения души, так называемому макиавеллизму.] из Флоренции? – воскликнул Бембо.

Он произнес это таким тоном, какой далеко не соответствовал его речи, но он видел, что ему не оставалось иного выхода, так как посланник сразу узнал его.

– А если вашему преподобию не нравится, нам стоит только послать за другим, – заметил шут, выразительным жестом указывая вниз, но затем разразился бессмысленным смехом и ударил кочергой по угольям.

– Кого ты имеешь в виду? Дьявола или Цезаря Борджиа? – расхохотался посланник. – Но неужели я действительно вижу перед собой отражение Парнаса, квинтэссенцию учености и остроумия, Геркулеса богословия, в лице мессира Бембо из Феррары? – промолвил он с легким оттенком иронии. – Поистине, не будь мне никакой иной награды за мое путешествие через Апеннины, с меня было бы довольно одной этой встречи. Но ваша партия, дорогой Пьеро, вовсе не в таком фаворе в Риме, чтобы ваше паломничество туда могло быть слишком успешно.

– Я направляюсь туда, синьор, вовсе не для того, чтобы получить какие-либо милости, – сумрачно возразил священник. – Кроме того, вера и добрые дела не совсем еще вышли из моды, чтобы считать мое паломничество в Рим с этими благородными рыцарями таким уж большим чудом. Но почему тайный секретарь Флорентийской республики едет во вражескую столицу?

– Республика не требует обратно Медичей, и так как все остальные из вас заключают с церковью мир, то мы не видим, для чего мы должны быть настолько безумны, чтобы сражаться одним, – ответил посланник. – И вот, чтобы известить о таком решении святого отца, республика отправила к нему прямого человека. Но что нового на севере?

– Я не знаю ничего, кроме того, что еду в Рим только ради своих прегрешений, безо всякого поручения, так как я должен был бы найти случай принести извинение по поводу неотложного путешествия во Францию нашего молодого принца, – ответил Бембо.

– О, если вы несете в Рим свои грехи, – со смехом воскликнул флорентиец, – то где же тогда все красавицы, которые должны были бы сопровождать вас? Но, честное слово, брат Пьеро, у вас в Риме действительно нет другого дела, кроме спасения души?

– Если бы и было какое дело, брат Никколо, я все равно не сказал бы вам, слишком уж долго я был вашим товарищем по школе, чтобы пускать свои секреты на ветер, – с искусственной веселостью отвечал каноник. – Но я искренне рад, что вы счастливо избежали львиного логовища, как я называю лагерь монсиньора Борджиа.

– А мне жаль, что ваш принц бежал от предложенного ему блестящего союза с сестрой Цезаря, – с печальной миной ответил флорентиец. – Все идет согласно желанию Орсини, и, если их брак состоится, горе Тоскане!

– Да, да, пусть медведь видит, какой куш он отдает своими лапами, – смеясь и кривляясь, сказал шут. – Разве его преподобие лиса не заметила никаких следов на песке от когтей Орсини, когда она выслеживала их, чтобы определить, какой дорогой пошли звери?

– Клянусь Пресвятой Девой, ваш шут удачно попал в цель! – воскликнул Лебофор. – Послушайте, господин посланник, что мы открыли, и судите сами, есть ли хоть какая-нибудь гарантия безопасности для друзей Цезаря!

– Ну, что это за история, которой предшествует такое жалобное вступление? – с любопытством сказал Макиавелли.

Шут тоже наклонился вперед, но сейчас же снова принял свое обычное положение.

– Послушаем. Но нельзя ли не поминать Цезаря Борджиа, потому что разговорами о нем, которые мы слышим на каждом шагу, мы сыты по горло, – прибавил Макиавелли, бросив мимолетный взгляд на шута, который тряс головой, весело позвякивая нашитыми на шапке колокольчиками.

Только Бембо хотел было приняться за рассказ об их удивительном приключении, как был прерван появлением настоятеля в сопровождении длинной свиты картезианцев, и это избавило от повторения рассказа. Монахи двигались в торжественном молчании, опустив головы вниз, и сам настоятель был так изможден постом и бдением, что походил на колоссальный скелет. Только он один приветствовал новых гостей несколькими словами, но произнес их серьезно и холодно.

Макиавелли не дал Бембо окончить его красноречивую просьбу о гостеприимстве, но, прервав его излияния, потребовал у него рассказа про приключение. Бембо начал весьма пространно рассказывать всю историю, однако Лебофор, наскучив его отступлениями, прервал его на полуслове и в кратких словах изложил все события. Он закончил свой рассказ просьбой к настоятелю научить его, как найти дорогу в пещеру, чтобы убедиться, выдумано или правдиво известие, полученное ими от монаха-доминиканца.

– А вы все в одно время бредили или один дурак одурачил всех? – сказал шут, презрительно усмехаясь. – Стоит ли, дядя Никколо, везти меня в подарок папе, раз эти господа по собственному побуждению едут в Рим?

– Смотри, шут, вежливый язык сохраняет здоровую шкуру, – многозначительно заметил флорентиец.

– Все, что вы рассказали, – невозможно, – произнес наконец настоятель нахмурившись, – это – не что иное, как бред безумного путника. Никто из нас не слыхал о другом пути в пещеру святого, кроме как через водопад, но там уже столько верующих нашли свою погибель, что этот путь запрещен.

– Когда я был послушником, – прошамкал дряхлый монах, согнувшийся под тяжестью лет, – я слышал однажды об этом… Отец Амвросий как будто говорил про дорогу… но прошло уже шесть десятков лет, как он скончался. Была суровая зима, а он уже давно мучился кашлем, бедняга, и очень страдал перед смертью. Аминь! Я думаю, его душа у святого Гвидобальдо.

– Может быть, в образе того монаха к вам явился дьявол, чтобы ввести вас в искушение, сломать себе шею, – серьезно заметил шут.