Самая-самая, всеми любимая (и на работе тоже все о’кей)

Рольф исчезает в кухне. Мы с мамой сидим на диване от Йозефа Франка в их вилле типовой застройки. Она, как всегда, даже и не думала пользоваться какими-нибудь солнцезащитными средствами на Тенерифе. Загорелая кожа лоснится, лицо обгорело. Она считает, что если мазаться кремом от солнца, то за две недели не успеешь загореть. А какой смысл возвращаться домой после отпуска, если по тебе не видно, что ты побывала за границей? Мама показывает фотографию, на которой она запечатлена рядом с испанцем и ослом. На осле яркая шляпа с прорезями для ушей.

– Это милейший Педро, наш гид. А это… как же его звали? Рольф, как звали осла? – кричит мама в сторону кухни. – Как звали осла Педро? Донго? Донко?

Она листает дальше. Рольф на поле для игры в гольф с клюшками для гольфа, Рольф в клетчатых плавках, Рольф с чемоданами в аэропорту – она быстро перебирает фотографии одну за другой, но тут лицо ее расцветает.

– А это наш бассейн. Как же там было здорово! Нас обслуживала одна милая испанка, Марибель, так она приносила коктейли прямо к краю бассейна, а еще там были великолепные тапас – я уж не говорю про апельсины, просто фантастика, теперь я знаю, какими должны быть настоящие апельсины! А на берегу стоял Фелипе и готовил паэлью на открытом огне. Давил помидоры руками и бросал на огромную сковороду прямо на берегу, да вот же он!

Радостный старик-испанец с длинными усами в переднике позирует с осьминогом в руках. Он окружен туристами. Перед ним стоит жаровня с медной сковородой гигантского размера.

– Это было просто чудесно, вам со Стаффаном непременно нужно туда съездить!

– Мама, мы со Стаффаном уже два года как расстались, у нас с ним…

– Ах да, чуть не забыла, мы же тебе купили…

Мама исчезает в кухне и возвращается с огромным свертком в руках.

– С Рождеством, доченька!

Вслед за ней из кухни выходит Рольф с подносом, на котором стоит графин сангрии и пара мисочек. Я разворачиваю подарок. В свертке оказывается огромный вяленый окорок, прикрученный к какой-то зверской деревянной конструкции. Целая нога. Свиная ляжка с маленьким острым копытцем на конце. Пата негра, вяленая ветчина. Чтобы все это съесть, мне понадобится полгода, не меньше. И то, если я буду подкрепляться ею каждые полтора часа, раздаривать друзьям и угощать случайных попутчиков метро. Помимо окорока в свертке лежит длинный преострый нож с черной рукояткой.

– Спасибо большое. Вот здорово! А у меня вам ничего нет.

– Ничего, мы же договорились, что обойдемся без подарков. Нам просто захотелось привезти тебе что-нибудь с Тенерифе. Ну и тяжело же было его тащить! Он, между прочим, больше четырех килограммов весит. Переть такую тушу с Тенерифе! Тебе нравится?

– Да, спасибо огромное. И ножик, кажется, отличный.

– Еще бы, за такие деньги.

Рольф разливает сангрию по маленьким бокалам с голубой каемкой и расставляет на столе миски с зелеными и черными оливками.

– Правда, Рольф?

– Прости, я не слушал. Что ты сказала?

Мама выразительно смотрит на меня и закатывает глаза. Кидает оливку в рот, жует и кладет косточку на поднос.

– М-м-м, Тенерифе. Ой, что-то я все о себе и о себе, ты-то как поживаешь?

– Ничего, тружусь, разослала свое резюме с фотографией и суперделовым письмом по всем театрам и кинокомпаниям Швеции. Сто семьдесят шесть писем! А еще встречалась с Кайсой и…

– Динко! – восклицает она. – Точно, его звали Динко! Милейший Педро так гордился, что ему выпала возможность показать нам свой родной остров! Представляешь, он водил нас по ресторанам, куда ходят одни местные! Ты окорок на метро повезешь или хочешь, чтобы мы его завезли тебе на неделе?.. Дунко, по-моему, все же Дунко? Нет, не помню.

– Ах да, хотела вас спросить, вы не могли бы поездить со мной на машине, поучить вождению? Хочу немного потренироваться, чтобы не тратить безумную кучу денег. А то на мои средства особо не разгуляешься.

– Конечно, могли бы, правда, Рольф?

– Что? Извини, я не слушал.

Мама берет еще оливку. Отхлебывает сангрию.

– А еще там была восхитительная бодега, где готовили домашнюю тортилью, а во время сиесты мы всегда ели вот эти оливки, не хочешь попробовать? Прямиком с Тенерифе! Сразу чувствуется, что они созрели на солнце, а не в каком-нибудь старом грузовике.

Я делаю несколько глотков.

– Белла, так, может, тебя подбросить до дома? Вот и окорок завезем. Заодно можешь немного покататься по стоянке перед нашим домом. По-моему, отличная мысль, – говорит мама, собирая обрывки подарочной упаковки и ленточек. – Ты обратила внимание на бумагу? Правда, красивая? Я нашла ее в одной очаровательной деревенской лавчонке. Хозяйка – милейшая женщина, вдова, ее муж был рыбаком и погиб в море, да-да, ее звали София, такая милая, а какая чудесная колоритная лавочка со всякой всячиной, чего там только не было! Правда, Рольф?

Мама смотрит на него, ища поддержки.

– Да.

– Ты хоть слышал, что я сказала? Или просто так поддакиваешь?

Мама сердито допивает свою сангрию.

– Конечно, слышал!

– И что же я сказала?

Рольф смущенно ежится.

Мама встает с дивана.

– Дронко! – восклицает она. – Осла звали Сеньор Дронко! Точно! Милейший Дронко. Поехали, Белла, оставим Рольфа в покое, пускай здесь сидит со своими газетами двухнедельной давности. Я и выпила-то всего ничего, подумаешь, глоточек сангрии! Ай! – вскрикивает она, схватившись за поясницу. – Я себе радикулит заработала, пока волокла эту свинью через всю Европу. Я про окорок, не подумай, что про него, – добавляет она со смехом.

– Я, между прочим, все слышал! – отвечает Рольф.

5

– Номер шестьдесят четыре!

– Я! – отвечаю я и поднимаю руку.

– Пожалуйста, следуйте за мной.

Наконец-то моя очередь! Фойе театра «Сёдер» забито людьми, пребывающими в той или иной степени волнения, – кто-то делает дыхательные упражнения, кто-то сидит и зубрит текст. Может, мне надо было надеть что-нибудь более спортивное? Или располагающее к общению с детьми? Длинное хлопчатобумажное платье? Большинство девушек одето в свободные спортивные костюмы. На молодых людях, стоящих у входной двери, – видавшие виды костюмы и рубашки из секонд-хенда. Они дурачатся, обмениваясь дружескими тычками и остротами. Похоже, совсем не волнуются – знай скачут себе и ржут. Вот черт. Не дают сосредоточиться. Теперь я забыла все свои реплики! Да ладно, все будет хорошо. И нечего психовать. Сойдут и штаны со свитером. Текст я вызубрила наизусть. Чуть ли не весь сценарий.

Из всех пятидесяти трех театров, двадцати шести режиссеров, девятнадцати режиссеров по кастингу и семидесяти восьми кинокомпаний, получивших мое резюме, откликнулся лишь этот театр. Одно-единственное прослушивание. Причем об этом театре я даже не слышала. Театр «Годо». Судя по всему, они занимаются исключительно детскими постановками, с которыми гастролируют по стране. Как бы то ни было, если мне не достанется эта работа, с пособием можно распрощаться. Так что теперь – или никогда. Выбора нет. Я пытаюсь расслабиться, не теряя присутствия духа. Как там учит техника Александера? Актер должен быть собранным. Сфокусированным. И в то же время бодрым.

Я бегу за ассистентом сначала вверх по лестнице, затем вниз. Он открывает дверь и машет мне рукой, приглашая войти. Мы входим за кулисы. С потолка свисает длинный черный занавес. Он указывает на щель между тяжелыми складками и шепчет:

– Когда вас вызовут, выходите на сцену и надевайте театр.

– Что? Что вы сказали? – отвечаю я шепотом. – Какой еще театр? Что значит «надевайте театр»? Что это значит?

Тут из громкоговорителя раздается:

– Изабелла Эклёф, ваш выход.