Лунь

В самом деле, она сходила в больницу на следующее утро. Врач прочитал ей целую лекцию о вреде самолечения и пользе своевременной медицинской помощи. Размеренно и дидактично поучая пациентку, он одновременно накладывал ей шов в том месте, где кожа разошлась, чтобы не осталось рубца. Разумеется, предварительно был сделан укол местной анестезии. Шов получился совсем маленький, и хирург заклеил его заживляющим пластырем. Затем сел за стол и начеркал что-то на бумажке.

– Вот этой мазью, – сказал он, – каждый день – на ночь. С утра – снова пластырь. Только ночью можно без него. Спать на спине.

– Шрам останется?

– Будешь мазать – не останется. Свободна.

Чтобы купить мазь, Лене пришлось залезть в отложенные деньги. Стоила она, впрочем, не так дорого по нынешним меркам, но и это уже было ударом по их с братом скромному бюджету. И удар этот нанесла им родная мать.

Девушка решила позвонить Владимиру Александровичу, поговорить и оправдаться в прогулах, количество которых уже начинало беспокоить наверняка не ее одну.

– Что там у тебя случилось, Леночка? Опять мать? – догадался директор, хорошо знакомый с семейным положением любимой студентки.

Выслушав историю целиком, он сказал:

– Ты, главное, не переживай. Я с преподавателями поговорю. Мажь этой своей мазью – до свадьбы авось заживет! Колоссально заживет! Будешь еще красивее, чем прежде!

Слушая эти его «колоссально» и «исключительно» на каждом шагу, Лена смеялась и даже немного плакала, но совсем чуть-чуть, чтобы Владимир Александрович не услышал и не поругал ее за слезы, пусть это и были слезы радости. Затем девушка позвонила тете Томе и пообещала завтра быть – кровь из носу. Не скрывая недовольства, женщина засопела и предупредила, что если Лена завтра не появится на рабочем месте, то замену ей найдут быстро.

Это был тот самый день, на который Илья Алексеевич назначил Лене визит. «Лунь, приходите одна», – попросил он почти шепотом, доверчиво глядя ей в глаза.

«Может быть, не поздно одуматься? Может, пойти прямо так? С пластырем на лице! Смешно! Нет, нет, я должна остаться дома. Он не увидит меня такой… ни за что на свете».

Ближе к вечеру с Леной начало происходить нечто страшное. Она не могла думать ни о чем другом, кроме упущенной возможности побыть с Вилиным вдвоем, и это сводило ее с ума. Девушка то бродила по дому, словно тень неупокоенной души, то стремительно металась, как загнанный зверь. У нее начался жар, и нервная лихорадка била все тело.

«Вот сейчас, сейчас, – размышляла она, поглядывая на настенные часы, и ей хотелось смеяться от безысходности, – я сейчас могла бы прийти к нему. Да, сейчас я могла бы одна стоять у ворот его дома. У открытых для меня ворот. И он был бы в доме – один. Он ждал бы меня. Точнее, он и так ждет сейчас. Но я не пришла. Не пришла! И почему? Он не знает. Зато я знаю. Как это мучительно!» – чуть не вскрикивала она и опрокидывала какую-нибудь вещь, не замечая ее на своем пути.

«А сейчас я бы открыла ворота и вошла во двор. И мне стало бы волнительно и страшно. Ведь впереди – время наедине с ним. Час? Несколько часов? Все равно! Я бы не заметила, как пролетело это время. Я бы очень переживала о том, что буду говорить ему, что будет говорить мне он, и чем мы будем заниматься. Я бы думала о том, как я выгляжу. И мне бы обязательно казалось, что выгляжу я ужасно. Да! Я бы посмотрела на окно – нет ли его там, не выглядывает ли он меня? Возможно, я бы увидела его лицо за стеклом. Его лицо… Почему-то мне кажется, он был бы небрит. Обязательно небрит. Почему? Не знаю! Писал бы свою статью и забыл побриться, как обычно… Он так рассеян и так мил… Он вышел бы мне навстречу, весь в черном, как в тот раз. Какая восхитительная фигура! Я бы подошла к нему и подняла голову, чтобы заглянуть в его добрые детские глаза… И он бы сказал мне: «Здравствуйте, Лунь. Я ждал Вас. Проходите». И подал мне руку. О, эти руки! Эти длинные идеальные пальцы!»

«Она все время портит мне жизнь. Как я могу любить ее, за что? Это грешно? Грешно не любить свою мать? Но она меня тоже не любит. Она никого не любит, кроме себя. Мы не нужны ей!»

«Сейчас мы могли бы сидеть на кухне за чаем. Или в гостиной на диване. Рядом. Наедине. О, я бы неотрывно смотрела в его глаза! Пусть думает и делает, что хочет, но я бы смотрела на него так, как не могла смотреть в присутствии Полины! Я бы ничего не смущалась, я бы…»

«Это она, она лишила меня такого шанса, она специально это сделала, она знала… Откуда она могла знать? Она чувствовала. И ударила меня, чтобы мне насолить, конечно! Ведьма. Сволочь».

«… он бы тоже сидел и смотрел на меня. Возможно, некоторое время мы бы не говорили ни о чем, а может, и наоборот, разговор завязался бы живой и быстрый.

– Лунь, я пригласил Вас затем, чтобы… – сказал бы он, слегка смущаясь.

Я бы смотрела в это мужественное лицо и умилялась, слушая каждое слово.

– Зачем же? – спросила бы я тихо.

– Есть кое-что, что я скрываю ото всех, – признался бы он.

– Почему Вы хотите рассказать мне об этом?

О, я знаю, что на этот вопрос он ответил бы такое, что перевернуло мою жизнь! Почему я не там? Почему же я не там, не рядом с ним?»

Лене казалось, что она сходит с ума. Ее бил озноб, непрерывно хотелось смеяться, и невозможно было сидеть на одном месте. В голове у нее прокручивались сцены не случившегося события – события, которое стало бы переломным. Слова, взгляды, фразы, прикосновения… Ничего этого нет на самом деле – все только в голове! Лена бредила в какой-то лихорадке. Такое было с ней впервые в жизни.

«Я не могу, не могу! – говорила она себе, бросалась к зеркалу, видела пластырь на лице и сразу отходила, чтобы не видеть себя. – Может, еще не поздно пойти к нему? Что изменит этот крошечный пластырь?»

«Нет, нельзя! Нужно остаться дома!»

«Но это мой единственный шанс! Я должна крепко ухватиться за него. Все и так держится на мне одной, и у меня уже нет сил справляться с этим… Мы питаемся кое-как, живем – кое-как! Бедный Степка… Убогая жизнь! И вдруг – Илья Алексеевич. Одно его существование – уже счастье для такой, как я. А возможность увидеться – роскошь, которой я, видимо, недостойна. Нет, достойна! Если кто и заслужил дружбу и внимание такого человека, так это я! Я! Я могла бы попытать свое счастье, стать ему на миллиметр ближе… Теперь он будет относиться ко мне иначе, теперь я потеряю его доверие!»

– Лен, что с тобой происходит? – решился спросить Степа, напуганный странным поведением сестры.

– Ничего, ничего, Степка, ничего, – будто в забытии шептала Лена. – Иди, ложись спать.

Мальчик глянул на нее с недоверием, но ушел.

Лунь испытывала глубокую душевную травму. Ее лихорадило на протяжении всего времени, которое она потенциально могла провести в компании с Ильей Алексеевичем. Лишь к ночи девушка успокоилась и смогла уснуть, размышляя о том, как будет просить прощения у мужчины, которого любит, за поступок, в котором не виновата.

Глава 8. Притчи и тайны

«Все любви разные и только по несовершенству нашего языка различные чувства называются одним и тем же словом. А если любви на самом деле разные, то ни одна не должна мешать другой, уничтожать ее или порочить. Разве вы не имеете права любить клубнику, если вы любите стихи? Так почему же, черт возьми, мне запрещают любить любовницу, если я люблю жену, которой у меня еще не было и не будет?»

Н. Нароков «Могу!»

В последующие за этим событием две недели, в течение которых Лена не виделась с Ильей Алексеевичем, девушка погрузилась в глубокий душевный упадок. Она мало ела, потому что совсем не ощущала аппетита, мало и плохо спала, потому что бессонница стала частым гостем в ее постели, а сны, если и приходили, были похожи скорее на мучительный бред. Рана под глазом быстро стянулась, опухоль спала, шов сняли. Не присматриваясь, нельзя было заметить следов недавнего удара.

Так как Лене пришлось пропустить занятия, появились кое-какие проблемы, требующие высокой концентрации и внимания. Заниматься этим приходилось в основном по ночам, так что внешний вид и общее состояние девушки резко ухудшились.

– Ты случайно не заболела, Лунь? – переживала за подругу Полина. – Что это с тобой случилось? Ты выглядишь изможденной… В тебе словно жизни нет. Будто все силы высосали.

– Я очень устаю, – отмахивалась Лена.

На самом деле действительно не было никакой болезни, кроме неразделенной любви. От разлуки с Ильей девушка впала в апатию, не позволяющую ни на чем сосредоточиться. Больше всего на свете она хотела просто увидеть его заросшее доброе лицо. Это могло решить все ее проблемы. По крайней мере, ей так казалось.

«Удивительно, как я справлялась со всем этим раньше, не зная о его существовании. Откуда у меня были силы терпеть, не опускать руки, когда я даже не предполагала, что есть на свете такой удивительный человек? Мир, в котором он живет, стоит того, чтобы за него цепляться».

Но вот, две недели спустя, в тот самый день, когда подруги обычно ходили в гости к Илье Алексеевичу, после занятий Полина сказала:

– Ох, кстати, Лунь! Чуть не забыла! Мне вчера вечером звонил Илья, звал к себе.

– Илья Алексеевич? Сегодня? – Лена не верила услышанному.

– Конечно! Сегодня же как раз тот самый день. Ты пойдешь?

– Д-да, естественно, почему бы нет? Ведь он ждет?

– Он ждет, еще как. Сказал, что соскучился.

– Мы давно у него не гостили, – кивнула Лена, а сама радовалась про себя. Ей казалось, что Илья Алексеевич соскучился только по ней, и эти слова были тайным посланием для нее одной.

Всю дорогу Полина болтала о посторонних вещах, а Лунь усердно делала вид, что слушает и даже участвует в обсуждении. Но, так как Поля, в своей обычной манере, говорила за двоих, ей было вполне комфортно, что подруга ее немногословна. Лена невпопад улыбалась, шагая на нетвердых ногах и думая о том, не заметит ли Илья Алексеевич следа на лице? А если заметит, то сделает ли вид, что не заметил? Всем существом своим она волновалась, как в первую их встречу. Но самое страшное началось, когда они вошли в уже знакомый двор, и Полина еще у ворот весело закричала: