Рыжинка

– Шутник, да? – огрызнулся Давон. – Был там я! В этой деревушке, где принца того выловили.

– Да ну?

– Ну да. И всё было совсем не так.

– Своими глазами видел?

– Деревенские рассказали.

Феррен засмеялся.

– Они тебе скажут, что ежи летают, а коровы в латы облачились и пошли в авангарде короля, и ты поверишь?

Давон издал что-то похожее на презрительное фырканье.

– Ну и что там на самом деле было? Что с русалкой, с принцем? – спросил Теновор.

– Да не было никаких русалок, – махнул рукой Давон. – И ведьм. Обычные, как и всюду, девки. Русалки, ведьмы… Кхех! Как будто это надо на край света пойти, шоб найти бабу с характером как у ведьмы иль с русальими мечтами…

– Не знаю, что тебя удивляет, – задумчиво протянул Феррен. – Барды не поют о правде. Это прекрасно… прекрасно и неимоверно подло с их стороны. Они сочиняют сказки, в которые хочется верить долгими зимними вечерами, когда за окном бушует вьюга и завывают волки, жаждущие добраться до наших шей.

– Отлично сказано.

Феррен отсалютовал Теновору пустым кубком.

– Прежде чем вы ударитесь в эту, как там, мать её, филусофию, – проскрежетал Хьюго, набивая рот остатками курятины, – скажи, Давон, раз уж начал, что тогда приключилось с королевичем, ежели баллада брешет.

Давон пожал плечами, небрежно, как будто вовсе не хотел рассказывать (хотя Теновор видел, что это не так), залпом допил своё пиво, пододвинул к себе тарелку с овощами и начал:

– Во как оно было. Я в городе там остановился, а до деревни рукой подать было, ну я и решил проехаться, чегой уж там… День пути… А эта баллада у деревенских что-то вроде достопримечательности. Они даже памятник заказали в городе, скинулись, денег-то это много стоит! Поставили его в центре – дева, глядящая в сторону моря, с развевающимися волосами. Красиво. Тебе бы, Феррен, понравилось. Ну, я и спросил, что это за фигня и для кого. А они и говорят…

Он прожевал овощи, хрустя листьями салата.

– Значит, сестрицы в деревне жили две, в доме у берега моря самого, одна помладше, другая постарше. Братьев ихних да батьку король тамошний на войну призвал, а мамка-то давно уж под тремя вершками земли лежала. Черноволосо семейство было, черноглазо, окромя младшой; та уродилась рыжей, что борода гномья аль…

– Эк ты метафуру подобрал, – гоготнул Хьюго.

– Щас я тебе твою «метафуру» в зад затолкаю, заткнись и слушай. Так, значит, о чём я там… Ага, у младшой волосёнки были рыжие, а у её сестры чёрные, как крылья воронья…

– Вороново крыло, – вставил Феррен.

– Да угомонитесь вы все, а то рассказывать не буду!

– Ладно-ладно, – Феррен поднял увешанные браслетами руки, мол, всё. – Молчим.

– Во-о-о-от… – протянул Давон, безуспешно борясь с отрыжкой. – Ушли на войну все, а сестричек оставили. Старшую, – он делал ударение на последнем слоге, – замуж наперебой звали городские молодцы, эка, стал быть, видная деваха была. Но она всем отказывала, с батькой своим ссорилась-ругалась, говорила, хочу, мол, за богатого, знатного да красивого пойти, а не за отребье деревенское, только и могущее, что за зад щипать да рыбу ловить. Вредная была, да и есть, вестимо, властная баба со скверным энтим, характером, во. Но красивая… – он присвистнул. – Что твоя эльфка.

– Эльфийка, – снова перебил Феррен.

– Эйфилька, да, – закивал он, соглашаясь. – Но я всё вокруг да около, а сказ вот когда начинается: жили они вместе, сестрицы-то, две, да не тужили особо. Всё умели, а чегой не умели, дык им соседки помогали. Старшую все любили, хоть и гордую непомерно, но шебутную и весёлую, а младшую… нелюдима была, говорят, разговаривала мало, человеков сторонилась. Дома сидела, гуляла порою, пела. Красиво пела. У обеих голоса были… – он причмокнул. – Как у стихоплётов, хоть иди ко двору да вой взаместо лиры пред королём. Но война случилась, и пришлось младшой это, ну, как… – Давон нахмурился, будто производил в голове сложный арифметический расчёт, и стал похожим на морщинистого шарпея с забитой за щеку едой. – Из скорлупы своей вылезти, во! По лавкам ходити. Моряцким жёнкам помогать, урожай убирать. В городе торговать. Исхудала она за два военных года, но не из-за голода, а из-за переживаний пси… психо…

– Психологических? – подсказал Феррен.

– Да что ж ты, нелюдь, лезешь с подсказочками своими! Пси-хо-ло-ги-чес-ких. Да. Психологические, значит, переживания терзали.

«Всё-таки нелюдь, – отбросил последние сомнения Теновор. – Но полуэльф или четвертьэльф?»

Но Феррена поддержал Хьюго:

– А кого ж они не терзают во время войны?..

– Ядрёна вошь!.. Да закройтесь вы! Я так не могу сказывать, покамест вы не умолкните! Вы сказ не чувствуете, – обиженно подытожил Давон, смакуя каждое слово, как гурман столичную похлёбку из фазана в розах, и, как гурман, сложил пальцы свободной руки вместе.

– Чувствуем мы, чувствуем, – улыбнулся белозубой улыбкой Феррен. – Правда, друзья?

– Ага, ага, – закивал Хьюго, в которого уже изрядно вдарил хмель. Даже Адам что-то пробормотал, лёжа ничком.

– Ладно. Но ещё раз и я… – Давон погрозил пальцем. – Короче. Гуляла наша Рыжинка, младшую так назовём, вечерком по берегу моря, с единственным дружком своим из шпаны, мальцом восьмилетним, завывала песенки, что ветер твой, и глядь под ноги! – а тама хлопец навзничь лежит да не булькает, и волны его с головою накроют-раскроют, накроют-раскроют… Испугалися оба, но не растерялись, всю жизнь, знать, у воды прожили, утопленники не в диковинку. Рыжинка перевернула парня, оттащила на песок, да давай воду ему из лёгких-то выжимать, как лекарша заправская, да мальцу за помощью велела бежать. Приволок он баб к ней с факелами, глядят, а хлопец уже водичкою солёною рыгает, синий, как тритон, но живой, а Рыжинка на нём верхом сидит, на грудь давит, откачивает. Отнесли они его своею женскою братией в хибарку Рыжинки и её сестры, огонь развели, положили подле камина, разделися и отогревать принялись…

– С этого места поподробнее, – встрепенулся Хьюго.

– Чёй тебе поподробнее? Не знаешь, как утопленников согревают? Телом людским, тёплым, это тебе не абы что, в океане холоднючем поплавать невесть сколько, это тебе не простуду на морозце подхватить…

– Ладно-ладно, мы поняли, – остановил дальнейшие сравнения Феррен. – Дальше что было?

– А вот что: старшая сестрица в город уехала рыбой торговать да новости узнавать. Она на деревне самой ушастой была, в городе все её знали. Меньшую бабы оставили за парнишкой глядеть, её обязанности между собою распределили…

– Обязанности гулять по берегу и петь сиреной? – ухмыльнулся Феррен с лёгким прищуром.

Давон покраснел от злости, помолчал с минуту, но в итоге продолжил:

– Парнишка красавцем оказался. В бреду лежал трое суток, в горячке, Рыжинка ему компрессы всё меняла да с ложечки кормила и поила, травами лечебными пичкала – сведуща была, матерь её научила до того, как померла сама от чумы аль от холеры, не вспомнить мне уж… О чём это я? А, ну да. Писаный красавец просто был этот её найдёныш, бабы всё перешептывались да руками всплескивали, молились за него. К тому ж одёжка, в коей его волны выбросили, была хоть никуда уж не годная, но дорогая. И кольцо на пальце с фиолетовым камнем, эльфьим, стал-быть. «Сын купца иль дворянин какой даже», – судачили бабы, гадали. Решили в город весточку послать, но сперва старшой оттуда дождаться с новостями, ей, быть может, известно что будет поболе их. А Рыжинка всё глядела за ним, глаз не смыкая, пела ему, когда он просил в эти… минуты просветления. Изредка её малец сменял, но сам так боялся, ежели парень умрёт пока он с ним сидит, что постоянно Рыжинку будил со страху. Но ей самой худо стало – простудилась, пока красавца от смерти в холодной воде спасала, и голос её слабше стал. Не лечилась толком, всё за беднягой ходила-ухаживала, пока горячка у него не спала, и он не перестал трястись, как при падучей. Может, и от него хворь свою схватила, потому как она в лоб его горячий целовала украдкой, да из своею кружки водицей поила. Парня выходила, а сама осипла и потом токмо шёпотом и могла говорить, ежели не стеснялась увечья своего.

– А старшая сестра что?

– А вот что. Вернулась аж через неделю после отъезда, да сразу по домам пошла, деньги за рыбу раздавать и о смерти бумажки, да с подружками судачить о войне, торговле, сплетнях и всяком их девичьем. Те наперебой ей талдычат про красавца, а она не слушает, хоп! – рукой взмахнула, дворянка эдакая, и говорит: «Слушайте, что я скажу: стояла я три дня назад за прилавком, а тут герольд с русалкой на знамени приезжает, зевак зазывает голосом звучным, королевский указ объявить. Народ сразу мухами налетел, у меня в тот день столько вяленок скупили!.. – и смеётся, косу за плечо откидывает. – Когда площадь уж переполнена была, объявил, что войну-то мы выиграли, но два королевича в битве супротив врага пали, а третий, единственный оставшийся наследник, что с адмиралом каким-то там в заливе на морской битве командовал, без вести пропал. И кто его найдёт, живым иль мёртвым, щедро вознаграждён будет рукою короля, безутешного ныне, но желающего детей своих похоронить как подобает. Радуйтесь же! Война закончена. Скоро мужчины вернуться наши, те, что живы ещё». Как только кончила она, бабы её домой повели и по дороге рассказали всё и про найденного красавца, и про сестрицу её, и про хворь, и про одежду, и про перстень эльфский… Пришли, а там Рыжинка с парнишкой в обнимку лежат, спят, благо что одеты, и тот во сне волосы её огненные пальцами перебирает да лыбится. Пота на лбу не было, компресс сполз ему на грудь, круги под глазами сошли… Старшая тут же подбежала, за руку его схватила, кольцо к свету поднесла и ахнула – королевский герб узнала, внутри камня сияющий…

– Что, принцем оказался?

– Ежели не принцем, то призраком аль вором! Токмо кому оно надо, у тонущих воровать, пока сам захлёбываешься? Растолкали его и Рыжинку – та красная сидела, под стать волосам, значит, а парень сам едва языком ворочал, только в себя пришёл. Озирался как юродивый какой, всё не мог понять, где он и что с ним. Помнил только, как ему прекрасный голос женский пел… Рыжинка тогда и заговорила, и все узнали, что она осипла совсем. Рассказала она сестре, как найдёныш их во сне отца всё звал, да петь просил, и имя всё одно повторял…

– Что за имя?

– Имя адмирала королевской флотилии, во как! Дядьки принцева! Короля брата! Все разом и поняли усё. Мальчонку послали в город, того сперва и слушать не хотели, но потом гвардейцы герольда таки скликали, а тот тут же подорвался и в деревню с мальцом поскакал на коне своём гнедом. Прибыли они через день, а за это время во что случилось: Рыжинка уж почти не говорила, больно ей было, а сестра её старшая принцу всё пела да волосы ему гребнем расчёсывала. Ежель младшая ухаживала за простым парнишкой, коего море выплюнуло, как курица ухаживает за яйцом, то старшая… – Давон забрал у Хьюго почти полную кружку и сделал пару глотков. – В горле пересохло. То старшая, значит, за принцем уже ходила. Сомневаюсь, что она стала бы пред ним стелиться как кошка, если б тот простолюдином каким оказался, вроде нас с вами. Эх… Дальше всё куда… э-э-э… проще… как там правильно? – глянул он на Феррена.

– Прозаичнее? – ввернул Теновор.

– Именно что прозаичнее. Куда уж прозаичнее, да! – Давон откинулся на спинку скамьи. – Принц решил, что нашла его старшая из сестёр, пела ведь теперь она ему, а голоса у них с Рыжинкой были ну уж очень схожи. Никто его разубеждать не стал. Может, Рыжинка и хотела, да не могла, а деревенские лезти не хотели. Мальчонка же так боялся одного лишь взгляда старшей из сестёр, что… ну, вы поняли. Он только в окно видал, что когда старшая уходила куда, Рыжинка садилась на колени пред принцем и смотрела ему в глаза, и в глазах этих плескалось такое море, какое вам ни от одной бабы не увидать, это уж как пить дать, ага. А он, дурак, сестричкой её звал, да по волосам гладил, лыбился, придурок стоеросовый…