Ты не сбежишь

– Ну смотри, не такой уж и придурок, раз извиняется, – говорит подруга. – Цветы прислал. Ну открывай уже!

Меня не покидает ощущение, что здесь что-то не то. Я помню его чёрный взгляд, помню то, что в нём плескалось в то время, как лицо было абсолютно спокойным и расслабленным.

Но всё же берусь за крышку. Сидит плотно, и я беру коробку в руки, чтобы было удобнее. Поддеваю крышку, она слетает, а я столбенею, а потом отшвыриваю коробку вместе с розами. Чёрными.

Чёртов псих прислал мне тринадцать чёрных роз.

Глава 8.

Я ему не позволю. Не дам запугать меня. Чёрта с два тебе, долбаный ты псих!

Прикрываю глаза и сжимаю руки в кулаки, стоя у окна. Уже больше недели я живу в этом аду, сотканном из страха. Понимаю, что он делает. Манипулирует. Запугивает. Играет. Но какова цель? Поиметь меня? Думаю, это было бы слишком просто – физически. Он хочет поиметь меня ещё и морально. И, надо сказать, у него получается.

Я может и не бойкая палец-в-рот-не-клади, но и не дура. Хватит. Мне эти игры осточертели. Клуб, машина, розы… И вот вчера снова.

В мае я выпустилась не только из гимназии, но ещё закончила музыкальную школу – лучшую в городе и всём крае. Восемь лет отдала скрипке. И моя преподавательница очень любила меня за старательность и, как она утверждала, настоящий талант. Но, думаю, тут больше я брала всё же старательностью. Мы с ней всё лето поддерживали отношения, а с осени она пригласила меня работать в дуэте с пианистом. Надо сказать, подобное в школе особо не практикуется. Научили – отпустили с выпуском в жизнь, если ученик не связал свою профессию с музыкой. Но со мной Вера Степановна расстаться совсем не захотела.

И вот вчера я пришла на репетицию. Пока девочка-пианистка разыгрывалась с Верой Степановной, я взяла скрипку и отвернулась к окну. Прикрыла глаза – всегда так делаю, когда ставлю смычок на струны. Ловлю первое мгновение музыки, настраиваясь. Под разыгравшийся за окном дождь сделала первые движения рукой, расслабляя кисть и сливая её со смычком.

А потом открыла глаза и увидела его. Мой ночной кошмар стоял у дороги напротив окон. Ноги широко расставлены, руки в карманах, сзади такой же чёрный, как и он сам, здоровенный мотоцикл. Даже с высоты третьего этажа, сквозь стену дождя и расстояние я видела, что он смотрел прямо на меня, не моргая и не шевелясь. Весь мокрый, но, кажется, его абсолютно не заботило, что холодная вода стекает по лицу и одежде. Он просто стоял и смотрел. Помимо воли зародилось ощущение, что он и не человек вовсе.

Смычок соскочил, и я едва не выронила скрипку. Сыграться с девочкой-пианисткой практически не вышло. Пришлось извиниться перед ней и преподавательницей и сослаться на головную боль. И это даже не ложь была, потому что голова действительно разболелась. Я набралась смелости и снова выглянула в окно, но напротив уже никого не было. Однако вызывать такси не стала, а позвонила папе и попросила забрать, тоже сказав, что чувствую себя плохо.

Отец оставил на работе помощника за главного и скоро приехал. Мне стало стыдно и неудобно, что я отрываю папу от дел. Но мне и вправду было страшно.

Всю ночь я продрожала под одеялом, вспоминая то чёрные розы, рассыпавшиеся по светлому ковру в гостиной Карташовой, то сжатые плотно губы и стекающую по широкому подбородку дождевую воду, то горячее влажное касание языка у меня за ухом. Проваливалась в дрёму и снова вскидывалась. Зачем-то задёрнула шторы на окне. Снова вертелась в постели, не находя удобного положения. И уснула уже под утро.

Встала, естественно, в дурном настроении и с опухшим лицом. И тогда я разозлилась.

Не угадал он ни черта. Просто так ли я проходила курсы психологии и сейчас изучаю её в институте? Не позволю я какому-то психу свести меня с ума, пусть даже не думает.

Тогда в машине я потеряла свой шёлковый шарфик, но это пол беды. Я сильно расстроилась, что с меня слетел бабушкин кулон на цепочке. Он очень важен для меня. Передавался в моей семье из поколения в поколение с конца восемнадцатого века, так что я не собираюсь терять его из-за какого-то придурка.

И вот после определённых принятых решений я стою сейчас у окна. Решимости поубавилось значительно, но я вознамерилась вернуть свою вещь. И спокойствие. Психологи говорят, что чтобы перестать бояться, надо резко развернуться и посмотреть в глаза своему страху. Иногда он просто рассеивается.

Этот Миксаев просто поймёт, что мне плевать на его игры и отстанет. Пусть ищет кого-то, кто будет бояться его. А я – нет.

Делаю вдох-выдох. Ещё раз проверяю в сумке купленный сегодня газовый баллончик и вызываю такси. Я нашла в Интернете адрес, где находится репетиционная студия «Wet rain», в их Инсте по фоткам прикинула, когда они примерно репетируют. Концерт в клубе значится на завтра, значит, скорее всего, они готовятся. Ну или, по крайней мере, я посмотрю на это место, может у кого узнаю, когда ребята там бывают.

Да, Влад, я тоже не дурочка. Ты удивишься, но я могу за себя постоять.

Машке о своём решении говорить не стала. В последнее время я рассказываю ей всё меньше, и меня саму это тревожит. Но так мне лучше. Поэтому пусть будет.

В такси сажусь решительно. Сейчас почти четыре часа дня, на улице светло и солнечно. Небольшое здание, где проходят репетиции «Wet rain», находится в густонаселённом районе. И я вооружилась. Хочу вернуть свою вещь и спокойствие!

– Чапаева,12, – объявляет таксист, когда тормозит перед входом.

Я расплачиваюсь и выхожу. Не так уж тут и людно, однако. Невысокое двухэтажное здание стоит на пересечении кварталов. По одной стороне идут какие-то магазины, а дальше частные коттеджи, по другой старые здания в три-четыре этажа, а на первых размещены то прачечные, то мастерские, какие-то ещё магазинчики и не сильно масштабные организации.

Встречный ветер бьёт в лицо, треплет волосы. Я решительно перехожу дорогу и подхожу к зданию. Несколько ступеней отделяют меня от металлической двери. Нервы шалят, напряжение играет в мышцах, отдаваясь лёгкой дрожью в кончиках пальцев.

Изнутри слышится довольно громкая музыка, значит, как раз идёт репетиция. Мне повезло. Наверное. Но я ведь за этим сюда пришла.

Поднимаюсь по ступеням уверенно и берусь за ручку. Дверь поддаётся, и музыка обрушивается на меня с куда большей силой, но тут же обрывается.

Из небольшого фойе идёт винтовая лестница наверх, а сбоку коротенький коридорчик и большие стеклянные двери.

Я вешаю сумку на плечо, расположив открытый замок так близко к руке, чтобы при необходимости выхватить баллончик. Делаю несколько глубоких вдохов и медленных выдохов.

Давай, Лера, взгляни страху в глаза. Ничего он тебе не сделает.

Стеклянные матовые двери слегка приоткрыты. Из просторной студии слышны смех и несколько пробных гитарных рифов.

– Влад, не прикалывайся! – слышен звонкий женский голос. – Ты перетягиваешь, и я не могу вступить вторым. Мы дуэт, а не подпевка с моей стороны.

Девушка смеётся и пытается в шутку стукнуть Миксаева по лбу, а тот уворачивается, выхватывает у неё из руки какую-то еду и закидывает себе в рот, громко хрустит в микрофон и тоже смеётся.

Мне приходится мотнуть головой, чтобы сморгнуть видение. Он сейчас такой… нормальный. Даже больше – классный. Такой, каким его видят фанатки, каким его видит Маша. Но мне он показал совсем иную сторону. Настоящую.

Девушка остаётся рядом с клавишником за установкой, а Миксаев снимает с плеча электрогитару и проходит в центр, усаживается на высокий барный стул и наклоняет к себе стоящий в стойке микрофон.

Барабанщик бьёт палочками несколько раз, и музыканты вступают по очереди. Музыка тихая, девушка молчит. Влад прикрывает глаза и начинает говорить на английском. Не петь, а именно говорить. Потом переходит на медленное спокойное пение, перемешанное с каким-то отчаянным речитативом, пока не взрывается глубоким невысоким вокалом. Музыка нарастает ему под стать, девушка подпевает на припеве, но я словно зачарованная наблюдаю за Миксаевым. Его глаза закрыты, ладони сжаты в кулаки. Отчаяние, смешанное с обречённостью. Голос вплетает такие эмоции, от которых хочется за голову схватиться. Снова зарождает ту самую дрожь за грудиной, заставляет вибрировать внутри что-то тёмное. Не отпускает и не ослабляет хватку.

Как? Как этот парень может одновременно быть социопатом, запугивающим меня одним своим видом, и быть таким искренним у микрофона? Как мне достучаться именно до последнего, чтобы он понял, что так нельзя? Нельзя затаскивать девушек в машину, нельзя пугать их своими жуткими подарками, нельзя преследовать.

Влад меня не замечает, продолжая петь, но замечает клавишник. Не просто замечает – удивлённо выкатывает глаза. А потом кивает Миксаеву на дверь, когда тот открывает глаза. Солист поворачивается ко мне, и в его взгляде проскальзывает искреннее удивление. Я же, не дав себе проанализировать собственную реакцию на этот взгляд, задираю подбородок и делаю шаг вперёд.

Он поднимает руку, останавливая музыкантов и разворачивается всем корпусом ко мне, так и оставаясь сидеть на стуле.

– Вот так сюрприз, Принцесса. Чем обязан?

Всё хорошо, Лера, всё нормально. Просто забери своё. Ничего он тебе не сделает.

– У тебя осталась моя вещь, – говорю ровным голосом, не дам ему почувствовать, что боюсь до трясучки. – Верни, пожалуйста.

Он пару секунд медлит, рассматривая меня.

– Эта? – вытаскивает из нагрудного кармана куртки мой шёлковый шарфик.

Зачем он таскает его с собой?

– И эта тоже. Но мне нужна другая. Кулон на цепочке.

Что ему стоит сказать, что не находил такого. Просто высмеять меня при всех.

– Голубка с буквой «В»? Есть такой.

Он встаёт со стула и направляется ко мне. Я же напряжённо замираю. Действия Миксаева предугадать нереально.