Лишние дети

Моя мама так и не узнала о событиях того дня. Как и не обратила внимания на то, что Елена Ивановна пропала, а у нас появилась новая воспитательница. Зато в садик стали приходить родители других детей, чтобы поговорить с Зинаидой Петровной. Бабушка Светы так и вовсе вела с ней разговоры чуть ли не каждый день, намекая, что внучке нужно особое внимание. Зинаида Петровна послушно всем кивала, но детей никак не выделяла. Любимчиков не заводила. Подарки, как Елене Ивановне, ей не носили, из чего я заключила, что Зинаида Петровна у нас задержится ненадолго. Об этом тоже сплетничали родители, как и о судьбе Елены Ивановны.

Я ведь уже говорила, что взрослые считают, будто дети ничего не понимают, поэтому если поначалу понижают голос, то потом вовсе не обращают на нас внимания. Особенно если ты тихонько сидишь. Так что я все узнала про Елену Ивановну.

Они с тетей Светой раньше, много лет назад, работали в другом садике. Тетя Света вскоре ушла в наш сад, чтобы работать поближе к дому, а Елена Ивановна осталась. В том саду она стала воровать еду. И не только печенье с яблоками, но и мясо, и рыбу. Повариха, пришедшая на смену тете Свете, оказалась не такой принципиальной, и они воровали вместе с Еленой Ивановной. Когда при очередной проверке недостачу все-таки обнаружили, воспитательница переложила всю вину на повариху. Дала против нее показания и помогала следствию. Заведующая того садика решила не усугублять проблему и пыталась избежать дальнейшего разбирательства. Ей хотелось побыстрее замять скандал и жить спокойно. Поэтому она не стала обвинять еще и воспитательницу, чтобы хоть как-то сохранить репутацию садика. А то получалось, что это не сад, а воровской притон: целая банда действует – повариха, воспитательница. Не могла же об этом не знать заведующая? Она просто боялась потерять место и сообщила, что знать ничего не знала. Повариха оказалась женщиной слабой и во всем призналась, тем более что действительно была виновной. Вроде бы ей пообещали, что срок дадут условный и она после суда вернется к своим обязанностям. Но как бы не так. Срок дали реальный и посадили по-настоящему.

Когда скандал утих, заведующая попросила Елену Ивановну уволиться по собственному желанию, что та и сделала. Но она недолго сидела без работы. Наш детский сад находился в густонаселенном районе, детей рождалось много, а воспитателей не хватало. Когда на пороге кабинета уже нашей заведующей появилась Елена Ивановна, та была просто счастлива заполучить такую воспитательницу. Про скандал она, естественно, слышала, но по документам Елена Ивановна была великолепным специалистом, ни единого замечания или выговора в личном деле. Ни одного нарекания со стороны руководства. Так что у заведующей не нашлось веской причины отказать Елене Ивановне в трудоустройстве. А что слухи? Так мало ли про кого наговорят лишнего? Тетя Света, которая тоже была в курсе той некрасивой истории – все-таки вместе работали раньше, – предупреждала заведующую, что Елену Ивановну не нужно нанимать. Но заведующая не послушалась и приняла на работу новую воспитательницу.

Поначалу все складывалось просто идеально. Елена Ивановна развела бурную деятельность – ставила с детьми утренники, устраивала процедуры закаливания и профилактики плоскостопия. Родители были довольны – в садике даже появились дети больших начальников, что означало регулярную и столь ценную шефскую помощь. В нескольких группах сделали ремонт, закупили новые кровати, столы и стулья. Спустя некоторое время Елена Ивановна все-таки пришла к тете Свете и попыталась договориться. Но повариха выставила ее за дверь и велела не появляться на кухне. О чем и сообщила заведующей.

Шло время, и даже заведующая убедила себя в том, что слухи про Елену Ивановну, к счастью, оказались просто слухами. За руку воспитательницу никто не ловил. Тетя Света предоставляла отчет за каждый кусок хлеба. Проверки проходили без сучка и задоринки.

Если бы в тот день тетя Света не увидела меня на пятидневке, может, ничего бы и не вскрылось. А так получалось, что я во всем виновата. И из-за меня повариха открыла дверь кладовки, где Елена Ивановна оборудовала целый продуктовый и промтоварный склад. Воспитательница воровала понемногу, но регулярно, не брезгуя ничем. А уж какие мотивы ею двигали – другой вопрос.

Что случилось потом? Елена Ивановна написала заявление по собственному желанию. Тетя Света кричала на заведующую и требовала, чтобы воспитательницу уволили по статье. Но заведующая не хотела скандала и уж тем более проверок и разбирательств.

Что именно я вынесла из этой истории? Никогда не знаешь, какие отношения связывают людей. И невозможно предположить, какой именно поступок, сказанные или не произнесенные слова повлекут за собой последствия. Если бы тетя Света дружила с Еленой Ивановной, то виноватой во всем оказалась бы я. Или на склад в кладовке вовсе бы закрыли глаза. А если бы я не сбежала в тот день? Если бы повариха не зашла на пятидневку? Ведь на самом деле все случилось из-за того, что Елена Ивановна называла меня побирушкой и детдомовкой. Ведь если бы она меня не оскорбила, я бы и дальше молчала про ее воровство. А еще я поняла, что когда на одной стороне двое или трое, а на другой – один человек, то проиграет тот, кто один. И чем влиятельнее друг, тем лучше.

И вот что еще странно. После увольнения Елены Ивановны мне должно было стать спокойнее. Но мне не стало легче, ничуть. Я даже уснуть не могла.

Закрывая глаза, я представляла себе, что еще могла бы сделать с воспитательницей. Отчего-то месть не показалась мне сладкой. Мне хотелось еще. Чувства победы я не испытывала.

Про Елену Ивановну дети быстро забыли, у нас уже работала Зинаида Петровна, а я все еще жила прошлым днем – прокручивала в голове другие варианты мести воспитательнице. Мне казалось, она мало страдала. Слишком быстро для нее все закончилось. Я даже моментом не успела насладиться. Вот и тетя Света не понимала, почему я хожу смурная. А я страдала от того, что Зинаида Петровна ничего от нас не требовала и никак не проявляла своих чувств. Она никого не ругала и уж тем более не раздавала подзатыльники. Даже Стасик ее не раздражал, а уж он мог любую воспитательницу вывести из себя. Все потеряло смысл: ходить в детский сад, вставать по утрам, жить, в конце концов. Я привыкла к тому, что мне нужно что-то преодолевать и терпеть. Даже счастливое время на пятидневке я воспринимала как отдых перед военными действиями. Привыкла бороться и выживать. После ухода Елены Ивановны бороться стало не с кем. Враг был повержен, а новый не обнаруживался. Я чувствовала себя воином, который привык находиться на поле боя, а вернувшись домой, не мог жить в спокойной атмосфере и быстро умирал.

Даже самый главный стимул, заставлявший меня жить – найти еды и наесться досыта, – исчез. Зинаида Петровна разрешала брать добавку сколько хочешь. Так что даже мои побеги в сторожку к тете Розе потеряли всякий смысл. В любой момент я могла пойти на кухню к тете Свете – Зинаида Петровна меня всегда отпускала – и наесться там до отвала. И потом, я привыкла страдать и жалеть себя. Да, жалость к себе позволяла мне оставаться сильной и не отступать. И вдруг жалеть себя стало не за что. Надо же! Зинаида Петровна не готовила с нами выступления к праздникам, поэтому и битв за главную роль не случалось. Даже на занятиях, когда мы складывали яблоки или читали по слогам, Зинаида Петровна хвалила всех. Как бы ты ни прочел «мама мыла раму», «у Светы мячик», воспитательница всегда говорила: «Хорошо, молодец». Казалось, она все время находится в полудреме – делала все медленно, на вопросы отвечала не сразу. Говорила всегда ровно, даже голос не могла повысить. Она была скучной до одури. Ее хотелось растормошить, чтобы пришла в себя, а то она как моя мама по утрам. Будто так и не проснулась. Ходила, говорила, но все еще спала и плохо понимала, что происходит вокруг.

Я никак не могла привыкнуть к Зинаиде Петровне и решить для себя, какая она – добрая, злая, ласковая или равнодушная. Все знакомые мне взрослые, кроме моей мамы, были активными – они вечно куда-то опаздывали, не успевали, суетились. Одни смешно говорили – очень быстро, почти скороговоркой, как тетя Света, другие, как воспитательницы на пятидневке, – здорово играли в разные игры, где требовалось прыгать, ловить мяч. Даже Елена Ивановна развивала такую бурную деятельность, что успевала всем испортить настроение уже с раннего утра.

А теперь даже Антон Кудрявцев, которого Елена Ивановна считала «больным на всю голову», а все остальные взрослые говорили про него – «шило в попе», стал себя нормально вести. Обычно он не мог даже спокойно ходить, все время бегал по группе, сносил стулья, столы. Если его просили принести игрушку, он за нею несся, а не шел. Антону действительно тяжело давалось сидение на одном месте. Для него имелось особое наказание – просидеть по секундомеру на стуле пять минут. Если нас Елена Ивановна наказывала, ставя в угол, то Антона усаживали на стул. Для него это становилось пыткой. Он ерзал, пытался встать, снова садился. Сучил ногами, дергал руками, сползал со стула, снова на него заползал.

И вдруг Антон начал сидеть спокойно. Даже не пять минут, а все двадцать, пока мы что-то клеили и вырезали.

– Что это с ним? – спросила я у Стасика.

– Ему дают таблетки, которые успокаивают. Чтобы не бегал, – ответил мой всезнающий друг.

– Такие таблетки разве есть? – не поверила я.

Стасик не ответил. Он часто не отвечал на вопросы, которые считал глупыми.

Я наблюдала за Антоном. Он стал таким же, как Зинаида Петровна. А еще они оба напоминали мне диафильмы, когда ручку проектора крутишь медленно, а не быстро, и картинка появляется не сразу, а по частям. Антон стал очень странным – медленно ел, сидел все время, даже на прогулке не бегал. Это был не Антон, а лишь его оболочка.

Мне опять стало страшно. Неужели все родители недовольны своими детьми? Вот и родителям Антона не нравится, что он с шилом в попе, и они стали пичкать его таблетками. Значит, Антон, который перестал реагировать на то, что у него из носа текут сопли, что у него даже взгляд изменился и он выглядел полным придурком, им нравился больше? Я отказывалась в это верить. Ну ладно я. Привыкла, что мной все недовольны, а мама считает меня «трудной». Ладно Стасик, который и вправду как с луны свалился. Но Антон! Он ведь просто был веселым, шебутным, активным, радостным ребенком. Своей беготней заводил всех. Глядя на него, всем хотелось бегать и прыгать. Разве это плохо? Единственный живой человек в группе. Такой, каким и должен быть нормальный ребенок. А из него сделали даже не робота, а растение. Которое с виду нормальное, но ни на что не реагирует. Я подумала, может, и Зинаиде Петровне в детстве давали такие таблетки, что она стала заторможенной? Или это все из-за особенностей ее лица?

Наша новая воспитательница выглядела необычно. Я привыкла к острому, длинному, как у вороны, носу Елены Ивановны. К тете Свете, у которой имелся волевой мужской подбородок. К тете Розе с мягкими морщинами-заломами по всему лицу. Даже к Флоре Лориковне с удивительными глазами – слегка навыкате, огромными, вполлица. Но ни у кого я не видела такого лица, как у Зинаиды Петровны. Подбородка у воспитательницы можно сказать, совсем не было. Рот как-то плавно перетекал в шею. Глаза вроде находились на месте, но верхние веки нависали так, что казалось, она если не спит, то дремлет. К тому же я заметила косоглазие или как это там правильно называется. Одним глазом Зинаида Петровна смотрела на тебя, а другим – куда-то вверх и в сторону. Я первое время опасалась к ней близко подходить, потому что не понимала, каким именно глазом она меня видит.

И еще я заметила, что у Зинаиды Петровны нет никаких талантов. Я уже рассказывала, что у меня тоже особых способностей никто не выявил, и, если честно, очень от этого страдала. Ну не бывает же так, чтобы вообще ничего? Ну ни крошечного талантика не нашлось? Зинаида Петровна тоже не обладала никакими особыми навыками и умениями. Елена Ивановна все-таки делала аппликации, вырезала из бумаги настолько удивительные цветы, что мы рты открывали от восторга. И лепила она просто здорово. Воспитательницы на пятидневке, казалось, умели все и даже больше: и пели, и танцевали, и кукол шили. Тетя Света была мастером выпечки. Даже Люська не считалась бездарной – она умела шить фартуки, косынки, подшивала, латала, ставила заплатки так, что не заметишь, на каком месте зияла дыра, и вязала шарфы, свитера и даже платья. Она на работу ходила в платьях, которые сама себе связала. Сторожиха тетя Роза обладала даром варить такое варенье, что даже у тети Светы слюнки текли. Еще тетя Роза умела плести коврики и шить одеяла из кусочков ткани вроде заплаток. Это было очень красиво. Она набирала обрывки ленточек, тесемок и так их сплетала, что получался ковер, да еще и с рисунком. Ее одеяла мне очень нравились – много маленьких разноцветных квадратиков превращались в теплый, нежный узор. Я даже мечтать не смела о таком одеяле. Да, моя мама ничего такого рукодельного или кулинарного делать не умела. Но я считала, это только потому, что она не работала с детьми. А женщины в детском саду должны уметь делать что-то эдакое. Зинаида Петровна стала исключением. Она даже косы плести не умела. То есть умела самые простые, как моя мама, но не более того. Аппликации у нее получались так себе – даже Стасик лучше вырезал круги. Поделки из пластилина? Да мы в средней группе детского сада получше лепили. Просто удивительно, что и такие женщины-неумехи могли работать воспитательницами. Я опять расстроилась. Мне не за что было ненавидеть Зинаиду Петровну. Ее хотелось пожалеть.

К чему я все это рассказываю? К тому, что мои дальнейшие действия стали следствием всего того, что я пережила. Мне не хватало борьбы. Или я не знаю, чего еще. Не могу объяснить. Наверное, я оказалась не приспособленной жить в нормальных условиях и моя психика уже подверглась изменениям. Или я с самого начала, как все считали, была ненормальной. Трудной. Проблемной. Тяжелой. Нестабильной. Как только меня не называли. Только так я могу объяснить то, что сделала потом.

В свое оправдание могу сказать лишь то, что меня снова настиг комплекс девочки, которую никто не запоминает. Да, тетя Света, тетя Роза, Люська, Елена Ивановна, Валентина Павловна – они прекрасно знали, как меня зовут. Но лишь в силу обстоятельств. А Зинаида Петровна никак не могла запомнить мое имя. Впрочем, остальных детей она тоже не стремилась запомнить по именам – отворачивала край футболки, на которой была пришита бирка с именем и фамилией, и только после этого обращалась к ребенку. Но мне стало обидно – неужели Елена Ивановна оказалась права, и я настолько серая, что мое место – на заднем плане в роли гриба? Я себя ощущала уже другой. Совсем другой. Я поняла, что могу влиять на жизнь вокруг себя. Ведь я же уволила Елену Ивановну! Отомстила ей и за обидные слова, и за пощечину. На что еще я способна? Мне стало интересно проверить себя. А заодно и мир вокруг. Настолько ли он отвратителен, как я для себя давно решила? И настолько ли взрослые бестолковые и злые?

Лучше бы не проверяла. Как бы мне хотелось оставаться в счастливом детском неведении и верить, что все истории заканчиваются хорошо. Как бы мне хотелось продлить то время, когда Зинаида Петровна только пришла в нашу группу. Мы все словно застыли в одном бесконечном дне. У нас ничего не происходило. Ничего не случалось. Ни одного происшествия, ни одной неприятности. Мы жили будто обернутые в одно из мягких, пуховых одеял тети Розы. Мы даже дышать стали медленнее. Если честно, я начала скучать по Елене Ивановне. С ней – каждый день как на вулкане, а с Зинаидой Петровной казалось, что не только Антону, но и всем нам выдали таблетки, чтобы мы не двигались.

Наверное, поэтому я решилась на настоящее преступление. У меня не было никаких мотивов для подобного поведения, лишь тоска, скука и что-то еще, чего я не могла объяснить. Наверное, я все-таки была больна. И меня точно стоило отправить в сад для идиотов.

Зинаида Петровна, от которой заведующая требовала каких-нибудь действий, пусть и не очень активных, хотя бы для вида, устроила конкурс. Объявила соревнование по выращиванию лука – многолетнее проклятие садовских детей. Начиная с младшей группы, все не пойми зачем из года в год выращивают на подоконнике лук. Принести из дому луковицу, поставить в стакан с водой и ждать, когда она пустит корни и пробьются вялые зеленые ростки. Ждать нужно так долго, что никакого детского терпения не хватит. Обычно все дети уже через три дня про лук забывали. Вот зачем его выращивать, если нельзя съесть – кто из детей любит зеленый лук? И эти ужасные корни в стакане? Помните? Вода, если ее не поменяешь вовремя, становится противного коричневого цвета и ужасно пахнет. Мне корни лука всегда казались страшными и мерзкими. Как и луковый запах. Везде стоял этот запах – прелый, горький и мерзкий. Хуже пахла только вареная капуста, на мой вкус, и треска, которую жарила моя мама. Тут уж оставался лишь один способ не задохнуться – высунуться в форточку по пояс и постараться продышаться. У меня даже слезы начинали течь от этих запахов. Но к запахам все относятся по-разному. Моя мама сходила с ума, когда наша соседка начинала варить холодец. У мамы тоже глаза на лоб лезли. Она открывала все окна, но ничего не помогало – запах стоял убийственный. Меня он, впрочем, не раздражал. И холодец я ела, когда меня им угощала соседка. Вполне съедобно. А мама ходила с ваткой, пропитанной нашатырным спиртом, и «занюхивала» запах холодца. Но когда я морщилась от ее жареной трески, мама обижалась. Она считала, что это неприлично.

– Не нравится, как пахнет, – не ешь, – говорила мама. – Зажралась совсем.

Я терпела. Мама не так часто готовила, как я уже рассказывала. Так что ее сухую и подгорелую треску я проглатывала не жуя.

Зинаида Петровна велела принести нам из дома по луковице, и мы посадили каждую в стакан с водой. Следили, как проклевывается зелень, как растут перышки. Моя луковица никак не желала прорастать. Луковица Ленки Синицыной колосилась зелеными перьями и обещала занять первое место. Наши со Стасиком стаканы стояли рядом, но у моего друга дела обстояли лучше – ростки пробивались уверенно. Зинаида Петровна уже перестала следить за темпом роста зеленых перьев, а мне они не давали покоя. Я каждый день подходила к подоконнику и замеряла ростки. Мерила пальцами. От большого до мизинца. И однажды заметила, что наклеенные на подоконник бумажки с именами «хозяев» луковиц отклеиваются. Под двумя стаканчиками бумажки отвалились, и они стояли бесхозные. Тогда-то я и додумалась до своей идеи. Многие решили бы, что это детское баловство, обычное желание ребенка победить любой ценой, но нет. Для меня махинации с луковицами стали чем-то бо́льшим. Проверкой, что ли, того, насколько далеко я могу зайти. Сначала я хотела просто поменять свой стаканчик со стаканчиком Ленки Синицыной, но тогда бы все догадались о подмене – слишком большая разница в ростках. И тогда я придумала другой план, который осуществила на следующий день, – переставила стаканчик Ленки на место стакана Стасика, а свой поставила на место бесхозного, который пророс лучше. Целый день не находила себе места в страхе, что подмену заметит воспитательница или хозяева луковиц. Но никому и дела не было. Я же говорила – на эти луковицы уже в средней группе всем наплевать. Разве что я, всегда проигрывавшая, всегда с самой плохой луковицей, жаждала хоть какой-то победы.

Одна луковица, такая же несчастная, как и моя, начала подгнивать. Я меняла воду в стаканах – своих и чужих, и Зинаида Петровна привыкла, что я торчу у подоконника. Мне кажется, она вообще забыла про конкурс, потому что каждый раз удивлялась, видя, как я ношусь со стаканами и меняю воду.

– Ты что делаешь? – каждый божий день спрашивала меня воспитательница.

– Воду меняю в луковицах, – отвечала я, – чтобы не загнили.

– А, ну да, конечно, молодец.

Зинаида Петровна скользила удивленно-равнодушным взглядом по подоконнику и возвращалась к собственным мыслям.

«Молодец». Зинаида Петровна хвалила всех детей без всякого повода. Для меня это тоже стало уроком. Раньше я думала, что если хвалят, говорят доброе слово, то так оно и есть. Но нашей новой воспитательнице было не жалко сказать «молодец», оттого эта похвала обесценилась. Я даже злилась на нее. Нельзя же хвалить всех, кого ни попадя! Ведь тогда непонятно, кто действительно молодец, а кто нет.

Почувствовав безнаказанность и злость от того, что абсолютно всем наплевать на конкурс луковиц, я стала переставлять стаканы по собственному усмотрению. Через неделю перестановок добилась того, что лук Ленки Синицыной достался мне, а моя луковица, которая как раз достигла более или менее средних размеров, «ушла» к Ленке. Мне эти перестановки напоминали игру в пятнашки, где нужно двигать по полю квадратики с числами. Но играть в стаканы с луком оказалось куда интереснее. Первую неделю я плохо спала, просыпалась от кошмаров, представляла себе самую ужасную кару, которая меня настигнет. Возможно, меня даже выгонят из садика. Или поставят перед всей группой и объявят, что я переставляла стаканы. Или заставят стоять в углу и сто раз повторять: «Я больше так не буду». Наказания Елены Ивановны, изощренные, изобретательные, я изучила, но Зинаида Петровна никого ни разу не наказала. Так что неведение от того, что меня ждет, оказалось намного страшнее. Но еще через неделю, за которую меня никто не выгнал и даже не собирался это делать, я вошла во вкус и стала действовать решительнее и наглее. Методом перестановок я уже выходила на первое место, а Стасик уверенно занимал второе. Но за день до решающего дня, когда воспитательница должна была ходить с линейкой и измерять ростки, случилось страшное – я пришла в садик, побежала к подоконнику и увидела, что лука больше нет. Луковицы на месте, а зеленые ростки кто-то вырвал, причем неровно. На некоторых луковицах оставались жалкие стебли, а другие стояли лысыми. Я сразу захотела побежать к Зинаиде Петровне и рассказать ей все. Но испугалась того, что мои манипуляции со стаканчиками раскрылись и все луковицы ободрали специально, чтобы обнулить результаты взращивания. Я решила молчать. Как же я удивилась, поняв, что воспитательница ничего не заметила. Она вообще забыла про итоги конкурса. Я уже ничего не понимала и от волнения даже не смогла съесть вкуснейшую запеканку со сгущенкой. Меня тошнило, голова кружилась. Я чуть не разбила чашку на кухне тети Светы.

– Ты чего сегодня криворукая? – удивилась повариха и внимательно на меня посмотрела. – И зеленая. Люська, посмотри, она зеленая и бледная.

– Ага, – подтвердила Люська.

– Ну, это точно не от моей еды, так что остается один вариант – что-то натворила? Или кто-то тебя обидел?

– Не знаю. – Я закашлялась, и меня вырвало.

– Господи, дети живут в страхе. – Тетя Света отвела меня в туалет и умыла. – Мы живем в страхе, и дети наши тоже. За что же такое, а? Не бойся, больше тебя никто не ударит. Она не вернется.

Тетя Света успокоила меня, налила какао. Она думала, что я все еще переживаю из-за Елены Ивановны. Я хотела признаться поварихе, но не смогла. Тогда бы она перестала меня любить и кормить. И защищать. Она бы решила, что я врунья и преступница. Ничем не лучше Елены Ивановны.

Я, изнемогая от непосильного бремени обмана, призналась во всем Стасику, когда мы сидели на веранде и делали вид, что играем.

– Стасик, это не я! Я только переставляла. – Я старалась не расплакаться.

– Знаю, – спокойно ответил Стасик, – сразу заметил. Только не понимал, зачем так сложно? Нелогично. Можно было добиться результатов намного быстрее. Дня на четыре раньше.

Стасик начал объяснять мне, куда стоило переставить лук Ленки, а куда его, чтобы сравнять ростки. Я слушала его, раскрыв рот.

– Но почему они лысые? Кто их съел? – Я вернулась к собственной проблеме. – Меня накажут?

– Накажут? За что? Теперь измерять нечего, – ответил Стасик. – Нашими луковицами тетя Света закусывала.

У меня заложило уши и закружилась голова. Я ничего не понимала.

– Как это? – спросила я.

– Как обычно. Как закусывают водку, – равнодушно пожал плечами мой друг.

Я не знала, как закусывают водку. И при чем здесь лук.

– Тетя Света пьет. Она выпила и закусила нашим луком.

– Ты все врешь! Это неправда! – Мне стало так обидно за тетю Свету, что я все-таки расплакалась.

– Все знают, – пожал плечами Стасик и ушел с веранды. Он часто так делал. Если ему становилось неинтересно – например, лепить из пластилина домик или ежика, – он бросал надоевшее занятие и уходил. Смотреть в окно, например. Елена Ивановна могла кричать до хрипоты, но Стасик ни за что не возвращался. Он просто стоял и смотрел в окно.

– До вечера простоишь! – пригрозила как-то Елена Ивановна.

Стасик покорно и даже радостно улыбнулся. И простоял около окна до вечера. Я ему завидовала. Тоже мечтала стоять и рассматривать ворон, облака, гуляющих детей. Но мне бы никто не позволил стоять у окна – мне просто не хватило бы смелости ослушаться воспитательницу. Зинаида Петровна делала вид, что все в порядке, и Стасик мог смотреть в окно сколько угодно долго.