Основа философии

Само понятие как таковое – попытка останавливать движение бытия, но лишь с помощью этого же движения понятие может образовываться. Русское «понятие», немецкие «Auffassung», «Begriff», английское «conception», французское «comprehension», итальянское «comprensione» и аналогичные индоевропейские варианты со своими соответствующими глагольными ипостасями: «понимать», «auffassen», «begreifen», «conceive», «comprendre», «comprendere» и т. д. – являются окостеневшими эпистемологическими свидетелями этого стремления в самом языке.

Самим хватанием необъятного невыделенного целого мы пытаемся, таким образом, схватить, т. е. понять. Следует в связи с этим обратить внимание на то, что слово «понятие» является однокоренным со словами «понятое», «понятно». Понятие – то, что можно понять на фоне всего остального.

Понятие – обозначенное выделение, подобное рисунку на поверхности воды, который мы пытаемся зафиксировать с помощью его же отражений. Каждый раз, когда мы пользуемся понятием, мы отражаем предмет его отражения новым отражением, что вновь наводит мысль на то, как количество отражений предмета, находящего между зеркалами, вырастает вплоть до бесконечности. Положение ведет мысль к размышлению Платона о недоступности словесного отображения идей: «Можно ли выразить правильно то, что всегда уходит, выразить, во-первых, что это – то же, во-вторых, что это – таково? Или необходимо, что тогда как мы говорим, оно тотчас становится уже иным, ускользает и не остается тем же? […] Каким же образом могло бы быть чем-нибудь то, что никогда не то же? Ведь если бы оно было то же, то в это самое время, очевидно, не изменялось бы. А что всегда одинаково и тождественно, то как могло бы изменяться или проходить в движение, не выступая из своей идеи? […] Да оно не было бы никем и познано, ибо только что приступил бы ты с намерением познать его, оно сделалось бы иным и чуждым, а потому не было бы еще узнано, каково оно действительно и в каком состоянии находится. Ведь никакое знание не познает, познавая никак не существующее»[35 - Платон. Полное собрание сочинений. «Кратил, или О правильности имен», М., Альфа-Книга, 2013, с. 128.].

Но именно нашими попытками удерживать понятие мы удаляемся от его изначального предмета. В этом заключается парадокс рационалистического стремления к окончательности понятийных структур: «Gibt es ein unmittelbares Anschauen von Dingen, die Gliederung der Wirklichkeit nach «Dingen» und «Eigenschaften» selbst erst das Resultat einer Vermittlung, die nur darum nicht zu durchschauen pflegen, weil wir sie st?ndig vollziehen und weil wir in ihrem Vollzug aufgehen?»[36 - Cassirer Е. Philosophie der symbolischen Formen, Band 3: Ph?nomenologie der Erkenntnis, Berlin, Bruno Cassirer, 1929, S. 139.] (пер. с нем.: «Существует ли непосредственное созерцание вещей, или же знание вещей, расчленение действительности на «вещи» и «свойства», само является результатом опосредования, которое лишь потому не улавливается нами, что мы постоянно к нему прибегаем и в нем пребываем?»).

В процессе коммуникации мы все больше удаляемся от источника понятийных элементов образуемых предметов для коммуникативности, чтобы взамен приобщиться к некоему словесному консенсусу понятийной структуры вседоступности, во всё большей степени абстрагированной от прежних конфигураций своих понятийных элементов. В итоге наш понятийный мир становится всё более абстрагированным и всеобщим, но в то же время менее собственным. Получается, в этом отношении, что чем более цивилизован наш понятийный мир, тем скуднее он в плане оригинальности. Здесь речь идет о прямой взаимосвязи, точнее об обратной пропорциональности, в том, что общая стереотипность увеличивается за счет собственной оригинальности. Не это ли обстоятельство наталкивало Хайдеггера на следующие высказывания: «Andererseits hat der Mensch unserer Gesichte immer in irgendeine Weise gedacht; er hat sogar Tiefstes gedacht und dem Ged?chtnis anvertraut. Als der so Denkende blieb er und bleibt er auf das zu-Denkende bezogen. Gleichwohl vermag der Mensch nicht eigentlich zu denken, solange sich das zu-Denkende entzieht»[37 - Heidegger М. Was hei?t denken? T?bingen, Max Niemeyer Verlag, 1954, S. 4.] (пер. с нем.: «С другой стороны, человек нашей истории всегда тем или иным способом мыслил даже о глубочайшем и вверялся памяти. В качестве мыслящего он оставался и остается втянутым в то, что дает себя для мысли. И все-таки человек не сможет мыслить подлинным образом до тех пор, пока данное для мысли оттягивается в удаление») и «Wir Heutigen zumal k?nnen nur lernen wenn wir dabei immer zugleich verlernen; f?r den uns angehenden Fall gesprochen: wir k?nnen das Denken nur lernen, wenn wir sein bisheriges Wesen von Grund aus verlernen»[38 - Ibid, S. 5.] (пер. с нем.: «Мы, сегодняшние, сможем учиться, лишь разучиваясь, причем одновременно; в нашем же случае нужно сказать так: мы сможем научиться мышлению тогда и только тогда, когда мы до самых основ отучимся от его прежнего существа»).

Выяснив, что коммуникация, будучи интерпретацией, ведет к возрастанию понятийного ряда отражений уже отраженных понятий, следует также иметь в виду, что новое отражение не только является повторением, а вольно или невольно включает в себя элемент переосмысления: «Denn kein Inhalt des Bewu?tseins ist an sich blo? „pr?sent“, noch ist er an sich blo? „repr?sentativ“; vielmehr fa?t jedes aktuelle Erlebnis beide Momente in unl?slicher Einheit in sich»[39 - Cassirer E. Philosophie der symbolischen Formen, Band 3: Ph?nomenologie der Erkenntnis, Berlin, Bruno Cassirer, 1929, S. 231.](пер. с нем.: «Ведь ни одно содержание сознания не является только «презентирующим» или только «репрезентирующим», но каждое актуальное переживание содержит в себе оба момента в их непрерывном единстве»). Получается, что «Kundgabe извещает и в то же самое время утаивает то, о чем оно нас информирует»[40 - Деррида Ж. Голос и феномен и другие работы по теории знака. СПб., Алетейя, 2015, с. 57.].

Мы не можем понять уже понятое точно таким образом, как оно было понято раньше. Наше собственное понимание не может повторяться, а все время видоизменяется, видоизменяя свой текучий понятийный мир. Итак, понимание – нечто сугубо индивидуальное и невоспроизводимое, также и в том случае, когда мы пытаемся переступить собственную понятийную сферу. В связи с этим спрашивается, является ли индивидуальная мимолетная картина мира интегрированной частью всеобщего понятийного мира, и, если это так, как это понимать? Общность здесь заключается в том, что присутствует некая преемственность между неустанными токами переосмысления индивидуальных понятийных картин мира: «Was immer und wie immer wir zu denken versuchen, wir denken im Spielraum der ?berlieferung»[41 - Heidegger М. Identitet und Differenz, T?bingen, G?nther Neske in Pf?llingen, 1957, S. 34.] (пер. с нем.: «Что бы и как бы мы ни пытались помыслить, мыслим мы в пространстве традиции»). Коммуникацией достигается и поддерживается условное взаимопонимание, простирающееся в межличностном пространстве, передвигаясь по преодоленному временному течению, но, при этом, коммуникацией раскрывается всегда собственная, доселе не встречаемая переосмысленная интерпретация.

Элементы нового творчества принципиально неискоренимы в понятийном отождествлении, как бы тщательно не соблюдался общепринятый канон при понятийной передаче и интерпретации. Понятие безоглядно приобретает новые и новые выражения на основе одноименных, но все-таки различных форм. Собственный понятийный мир не является частью некой единой понятийной картины, а все собственные понятия постоянно взаимообусловливаются остальными понятиями. Как бы мы не пытались создавать точный искусственный мир, приходится признать, что он, подобно нам самым и окружающей среде, вечно изменчив. Дело в том, что нет способа обособить понятие от мира. Мир понятен понятийностью. Представление понятийно.

Коммуникация придает, однако, еще одно измерение в том плане, что мир не просто воспринимается в определенных аспектах, а воспринимается в свете собственных отражений, предшествующих представлениям. Мир социума постоянно надстраивается за счёт растущего культурного слоя, всё больше отдаляющего нас от собственных подлинных взглядов. В итоге мир с каждым мгновением становится всё более абстрактным и переработанным. Это означает, что не только наши производственные продукты приобретают всё более неестественный вид, но и, в не меньшей степени, наш понятийный аппарат, а также вся природа и весь мир. Но так же как искусственные химические препараты синтезируются из естественных, природных элементов, так и формализованный язык создается на основе обыденного языка, так и все наши понятия коренятся в подлинном восприятии вещей на заре понятийного горизонта. Однако, в отличие от нашего рукотворного предметного мира, ещё более сложной задачей оказывается для нас «отстранённое» рассмотрение собственного понятийного аппарата, так как только через посредство понятий мы вообще в состоянии что-либо «рассматривать». Отдельная сторона понятийного мира все время от себя отстраняется, и нам не хватает очевидности: «Die Waage, auf der man die Eindr?cke w?gt, ist nicht der Eindruck von einer Waage»[42 - Wittgenstein L. «Philosophische Untersuchungen». Werkausgabe Band 1. Frankfurt am Main, Suhrkamp. 1995, S. 362.](пер. с нем.: «Весы, на которых взвешиваешь впечатления, не являются впечатлением весов»). Подобно тому, как при создании современной машины используются наличествующие машины, новое понятие образуется уже выделенными понятиями. Приходится поднимать себя за волосы, что, между прочим, иллюстрирует деятельность классической аналитической философии, выделяющей формальные однозначные выражения, все-таки уходящие корнями в нашу изменчивую, всеохватывающую понятийную почву.

От охарактеризованной выше проблематики нам не уйти, но философия позволяет осознавать и учитывать это обстоятельство применительно к философским умозаключениям о бытии: «Zur Егschlossenheit des Daseins aber geh?rt wesenhaft die Rede. Dasein spricht sich aus; sich – als entdeckendes Sein zu Seiendem. Und es spricht sich als solches ?ber entdecktes Seindes im Wie seiner Entdecktheit mit. Das die Mitteilung vernehmende Dasein bringt sich selbst im Vernehmen in das entdeckende Sein zum besprochenen Seienden. Die ausgesprochene Aussage enth?lt in ihrem Wor?ber die Entdecktheit des Seinden. Diese ist im Ausgesprochenen verwahrt. Das ausgesprochene wird gleichsam zu einem innerweltlich Zuhandenen, das aufgenommen und wiedergesprochen werden kann. Auf Grund der Verwahrung der Entdecktheit hat das zuhandene Ausgesprochene an ihm selbst einen Bezug zum Seinden, wor?ber das Ausgesprochene jeweils Aussage ist»[43 - Heidegger М. Sein und Zeit, T?bingen. Max Niemeyer Verlag. 2001, S. 223.] (пер. с нем.: «К разомкнутости же присутствия сущностно принадлежит речь. Присутствие выговаривает себя; себя – как раскрывающее бытие к сущему. И как такое оно выговаривается о раскрытом сущем и высказывании. Высказывание со-обшает сущее в его раскрытости. Внимая сообщение, присутствие вводит себя вниманием в раскрывающее бытие к обсуждаемому сущему. Выговоренное высказывание содержит в своем о-чем ту раскрытости сущего. Она хранится в выговоренном. Выговоренное делается как бы внутримирно подручным, которое можно подхватить и снова проговорить. На основе сохранения раскрытости это подручное выговоренное само по себе имеет какое-то отношение к сущему, высказыванием о каком всегда бывает выговоренное»).

Речью во всех её проявлениях (то есть во всех видах языковых выражений) замыкается наше мировоззрение, создается почва для того явления, которое названо М. Хайдеггером «das Man» (пер. с нем.: «люди»). «Das Man», однако, не обособляемый от «der Mann» (пер. с нем.: «человек»), и «das Man», проявляется каждый раз по-разному у всех «der Man», так как «das Man» встречается у «der Mann» только в неповторяемых смысловых контекстах. Спрашивается, почему Хайдеггер все-таки пытается очищать «Das Selbst» (пер. с нем. «люди») от «das Man» (пер. с нем. «люди»), и, соответственно, «Eigentlichkeit» (пер. с нем. «собственность») от «Uneigentlichkeit» (пер. с нем. «несобственность»)? Пожалуй, подобного рода понятийная изоляция потребовалась для того, чтобы «das Selbst» не терялось в «das Man», т. е. чтобы «im-Man-selbst-verloren» не имело места.

Коммуникация уничтожает подлинность мира, в том числе и коммуникация с самим собой, так как сообщенное понятие вновь переосмысливается и приобретает новую интерпретацию, то есть по-новому выделяется как таковое, при том что «Die Unterscheidung und Sonderung, die Fixierung gewisser Inhaltsmomente durch den Sprachlaut bezeichnet an ihnen nicht nur, sondern verleiht ihnen geradezu eine bestimmte gedankliche Qualit?t, kraft deren sie nun ?ber die blo?e Unmittelbarkeit der sogenannten sinnlichen Qualit?ten erhoben sind. So wird die Sprache zu einem der geistigen Grundmittel, verm?ge dessen sich f?r uns der Fortschritt von der blo?en Empfindungswelt zur Welt der Anschauung und Vorstellung vollzieht. Sie schlie?t im Keime bereits jene intellektuelle Arbeit in sich, die sich weiterhin in der Bildung des Begriffs, als wissenschaftlichen Begriffs, als bestimmter logischer For-menheit ?u?ert»[44 - Cassirer Е. Philosophie der symbolischen Formen, Band 1: Die Sprache, Hamburg, Felix Meiner Verlag, 2001, S. 29.] (пер. с нем.: «Различение и обособление, фиксация известных моментов содержания с помощью звуков речи – это не только их обозначение, но и придание им определенного мыслимого качества, в силу которого они возвышаются над непосредственностью так называемых чувственных качеств. Язык становится основным средством духа, так как благодаря ему происходит наше прогрессивное движение от мира элементарных ощущений к миру созерцания и представления. Он уже в зародыше заключает в себе интеллектуального работу, продолжающуюся потом в образования понятия, специального научного термина, логического формального единства. В нем сокрыто начало той общей функции разделения и соединения, которая находит выше сознательное выражение в анализе и синтезе научного мышления».

Подлинное бытие также не может сообщаться в связи с тем, что принятие иного выделения неизбежно совершается на основе уже имеющегося выделения понятия.

Нет разницы между понятийным миром объектов культуры и природы с точки зрения конституирующей условности, так как границы мира культуры объемлют и область природы. Природа воспринимается нераздельно от культуры, а выделяется как таковая культурным пониманием на фоне понятийного целого в связи с тем, что «Das In-der-Welt-sein ist als Besorgen von der besorgten Welt benommen»[45 - Heidegger М. Sein und Zeit, T?bingen. Max Niemeyer Verlag. 2001, S. 61.] (пер. с нем.: «Бытие-в-мире как озабоченность озаботившим миром захвачено»), и что «Der Wald ist Forst, der Berg Steinbruch, der Flu? Wasserkraft, der Wind ist Wind „in den Segeln“. Mit der entdeckten „Umwelt“ begegnet die so entdeckte „Natur“»[46 - Ibid, S. 70.] (пер. с нем.: «Лес – это древесина, гора – каменоломня, река – гидравлический напор, ветер – это ветер «в парусах»).

Мимесис является, таким образом, не только выражением художественного изображения предмета реальности, но, присутствуя в реальности, он также является выделенной областью в рамках той же реальности, в которой предмет изображения реальности выделяется мимесисом. Мало того, сама реальность миметична, и невозможно найти шов, за которым скрывается некая чистая «природная» реальность: «Wir m?gen die Gestalt uns auf das Sichtbarste bewegen, beleben und von innen heraus beleuchten, sie bleibt immer nur die Erscheinung, von der es keine Br?cke gibt, die in die wahre Realit?t, in‘s Herz der Welt f?hrte»[47 - Nietzsche F. Die Geburt der Trag?die oder Griechentum und Pessimismus, Holzinger, Berlin, 2014, 3. Auflage, S. 118.] (пер. с нем.: «Как бы наглядно мы ни двигали, ни оживляли и ни освещали изнутри образ, он всегда остаётся лишь явлением, от которого нет моста, ведущего в истинную реальность, в сердце мира»).

Интеллектуальная дискуссия развертывается в рамках предшествующего понятийного выделения и является результатом коммуникации, которая сводится к условной фиксации смыслового контекста на уровне словесных выражений, а «чтобы слово сохранило уровень, на котором было произнесено, у него должен быть способ существовать не только в истолковании»[48 - Бибихин В. В. Язык философии, СПб., Наука, 2007, с. 99.], при том, что «3.13 Zum Satz geh?rt alles was zur Projektion geh?rt: nicht das Projizierte»[49 - Wittgenstein L. Werkausgabe Band I, «Tractatus logico-philosophicus», Frankfurt am Main. Suhrkamp. 1995, S. 18.] (пер. с нем.: «3.13 Пропозиции принадлежит то, что принадлежит проекции; но не проецируемое»). Поиск истины, таким образом, представляется в виде монополизации смыслового контекста при помощи коммуникативных средств.

У коммуникации уравнивающая эпистемологическая функция. При посредстве коммуникации передаются общие понятия, смысловые контексты и готовые установки: «Das H?ren und Verstehen hat sich vorg?ngig an das Geredete als solchen geklammert. Die Mitteilung «teilt» nicht den prim?ren Seinsbezug zum beredeten Seienden, sondern das Miteinandersein bewegt sich in Miteinanderreden und Besorgen. Ihm liegt daran, da? geredet wird. As Gesagtsein, das Diktum, der Ausspruch stehen jetzt ein f?r die Echtheit und Sachgem??heit der Rede und ihres Verst?ndnisses. Und weil das Reden den prim?ren Seinsbezug zum beredeten Seienden verloren bzw. nie gewonnen hat, teilt es sich nicht in der Weise der urspr?nglichen Zueignung dieses Seienden, sondern auf dem Wege des Weiter- und Nachredens. Das Geredete als solches zieht weitere Kreise und ?bernimmt autoritativen Charakter. Die Sache ist so, weil man es sagt. In solchem Nach- und Weiterreden, dadurch sich das schon auf?ngliche Fehlen der Bodenst?ndigkeit zur v?lligen Bodenlosigkeit steigert, konstituiert sich das Gerede» [50 - Heidegger M. Sein und Zeit, T?bingen. Max Niemeyer Verlag. 2001, S. 168.] (пер. с нем.: «Слышание и понимание заранее привязаны к произносимому как таковому. Сообщение не «сообщает» первичного бытийного в отношения к сущему, о котором речь, но бытие-друг-с-другом движется в говорение-друг-с-другом и озабочении проговариваемым. Ему важно, чтобы говорение было. Сказанность, поговорка, изречение отвечают теперь за подлинность и дельность речи и ее понятность. И поскольку говорение утратило первичную бытийную связь с сущим, о котором речь, соотв. никогда ее не достигало, оно сообщает себя не способом исходного освоения этого сущего, но путем разносящей и вторящей речи. Проговоренное как таковое описывает все более широкие круги и принимает авторитарный характер. Дело обстоит так, потому что люди это говорят. В таком до- и проговаривании, через которое уже изначальная нехватка почти достигает полной беспочвенности, конституируются толки»). Коммуникация формирует, таким образом, общее мировоззрение, к которому мы, приобщая, приобщаемся.

Представление становится коллективной коммуникацией, при посредстве которой оно приобретает независимый характер по отношению к собственной сфере представлений индивидуума. В свете этого условного независимого положения коллективного представления может сложиться впечатление о реальном самостоятельном существовании общего понятия, являющегося предметом представления: «Der Bezug erh?lt aber durch die Umschaltung seiner auf eine Beziehung zwischen Vorhandenen jetzt selbst Vorhandenheits-charakter. Entdecktheit von… wird zur vorhandenen Gem??heit eines Vorhandenen, der ausgesprochenen Aussage, zu Vorhandenem, dem besprochenen Seienden. Und wird die Gem??heit nur mehr noch als Beziehung zwischen Vorhandenem gesehen, das hei?t wird die Seinsart der Beziehungsglieder unterschiedslos als nur Vorhandenes verstanden, dann zeigt sich der Bezug als vorhandenes ?bereinstimmen zweier Vorhandener»[51 - Ibid, S. 224.] (пер. с нем.: «Отношение через свое переключение на отношение между наличным приобретает теперь само характер наличности. Раскрытость чего-то становится наличной примеренностью одного наличного, высказывания, к другому, обговоренному сущему. И если эта примеренность рассматривается больше уже лишь как отношение между наличными, т. е. способ бытия членов отношения понят без различия как лишь наличное, то отношение кажет себя как наличная согласованность двух наличных»).

§ 1.2.2 Определение понятийной конфигурации

Интересные примеры выделения структурных явлений дает анализ собирательных слов, обозначающих животных. В русском языке имеются понятия «стая», «стадо», «табун» и «рой», которые обозначают группы животных, относящихся к разным видам, и учитывающих поведенческие особенности животных. Например, группу жвачных животных обозначают словом «стадо». Но среди жвачных животных есть «привилегированное сословие», которое обозначают словом «табун». Речь, конечно, идёт о лошадях. Зато, например, волкам и обезьянам приходится уживаться с птицами и рыбами в пределах понятийного поля слова «стая». Скорее всего, это можно объяснить тем, что слово «табун» (как, кстати, и слово «лошадь») заимствовано у тюркских народов, жизненный уклад которых раньше во многом определялся коневодством, что соответственно наталкивало мысль на выделение узкого понятия, конкретизирующего «стадо диких лошадей». При этом вполне возможно, что у тюркских народов не было общего понятия о «стаде», соответствующего русскому понятийному разрезу, объемлющему разные виды жвачных животных.

У особей, входящих в «стаю», несмотря на пестрое многообразие различных видов стай, есть общая черта – совместная деятельность, т. е. особи в стае координируют свои действия – неважно, идет ли речь о бабуинах, гусях или сельдях. Есть еще слово «свора», обозначающее собак, действующих совместно. Вероятно, ключ к выделению собирательных слов в славянских языках дает именно деятельность животных.

§ 1.2.3 Определение понятийной объективности

Так называемое «объективное знание» (как например, естественнонаучные положения) передается понятийными элементами, образующими основу для более легкого отождествления предмета интерсубъективного внимания, чем в случае знания, не претендующего на объективную значимость. Ведь предмет объективного знания, обнаруживающийся общедоступными физическими свойствами, можно наглядно указать. Наглядность (прежде всего в виде зрительных черт, цветовых узоров, а также тактильных, звуковых, вкусовых свойств и т. п.) понятийного единства объективного знания, однако, не придает ему большей определенности, чем понятийное единство субъективного знания.

В качестве иллюстрации неустранимой неопределенности определенного внешнего физического предмета служит вышеупомянутый пример о неуловимой сложности при выделении некоего определенного поля зрения (см. § 1.2). Этот пример здесь полезен тем, что демонстрирует всеобщую текучесть любого определенного предмета знания. Любой предмет знания моментален, его контур неоднозначен. Типичной иллюстрацией может послужить амбивалентность изображенной ниже фигуры «утка-заяц»[52 - Chambers & Reisberg, 1985.]:

Часто бывает так, что впечатление формируется из разных источников восприятия, когда понятийное отождествление вместо того, чтобы сформироваться лишь на основе одного из них, отталкивается от нескольких источников, что может привести к ошибочному представлению. При определении того, на каком языке разговаривает некто, присутствуют зрительные элементы внешности говорящего. Мы не всегда отдаем себе в этом отчет, но вспомогательные источники восприятия всегда имеют место в подобных ситуациях. Речь идет о некоем понятийном прагматизме, являющимся условием нашей концептуальной ориентации.

Отождествление конкретного языка формируется в данном случае не только из выводов, основанных на звуковых, но и зрительных источниках информации, исходя из предыдущего опыта (обязательно включая представления, сформированные в результате коммуникации). Дело не в том, что другие источники информации оказывают влияние на наше представление, как будто первые меняли последние, а все перцептуальные источники являются частью формирующей основы определения. В идеале нужно, чтобы определение данного языка не основывалось на других перцептуальных источниках кроме слуха, а поскольку невозможно изолировать источники сформирования определения, такого рода представление является нереализуемой когнитивной утопией.

Самые осязательные элементы также не образуются отдельно от нашего предшествующего понимания со своими упрощающими понятийными элементами. Представление всегда основывается на нераздельном впечатлении.

Ещё Августин и Кант отмечали, что понятийный аппарат тяготеет к зрительному, являющемуся самым удобным фоном коммуникации: «Ad oculos enim videre proprie pertinet: utimur autem hoc verbo etiam in ceteris sensibus, cum eos ad cognoscendum intendimus. neque enim dicimus: audi quid rutilet, aut: olefac quam niteat, aut: gus-ta quam splendeat, aut: palpa quam fulgeat: videri enim dicuntur haec omnia, dicimus autem non solum: vide quid lucet, quod soli oculi sen-tire possunt, sed etiam: vide quid sonet, vide quid oleat, vide quid sa-piat, vide quam durum sit»[53 - Augustinus А. Confessiones, lib. X, cap. 35.] («пер. с лат.: «Собственное назначение глаз – видеть, но мы пользуемся этим словом, говоря и о других чувствах, когда с их помощью что-то узнаем. Мы ведь не говорим: «послушай, как это отливает красным», или «понюхай, как блестит», или «отведай, как ярко», или «потрогай, как сверкает»; во всех этих случаях говорят «смотри». Мы ведь говорим не только: «посмотри, что светится» – это почувствовать могут только глаза, – но «посмотри, что звенит», «посмотри, что пахнет», «посмотри, какой в этом вкус», «посмотри, как это твердо»») и «Auf welche Art und durch welche Mittel sich auch immer eine Erkenntnis auf Gegenst?nde beziehen mag, es ist doch diejenige, wodurch sie sich auf dieselben unmittelbar bezieht, und worauf alles Denken als Mittel abzweckt, die Anschauung»[54 - Kant I. Kritik der reinen Vernunft. Leipzig. Felix Meiner Verlag. 1919. S. 33.] (пер. с нем.: «Каким бы образом и при помощи каких бы средств ни относилось познание к предметам, во всяком случае созерцание есть именно тот способ, каким познание непосредственно относится к ним и к которому как к средству стремится всякое мышление»). Аристотель и Шопенгауэр дают этому положению следующие объяснения: «[…] Ибо видение, можно сказать, мы предпочитаем всем остальным восприятиям, не только ради того, чтобы действовать, но и тогда мы не собираемся что-либо делать. И причина этого в том, что зрение больше всех других чувств содействует нашему познанию и обнаруживает много различий [в вещах]»[55 - Аристотель. Метафизика. М., 2015, с. 5.]; «Der objektiven Anschauung dienen eigentlich nur zwei Sinne: das Getast und das Gesicht. Sie allein liefern die Data, auf deren Grundlage der Verstand durch den angegebenen Proze? die objektive Welt entstehen l??t. Die andern drei Sine bleiben in der Hauptsache subjektiv: denn ihre Empfindungen deuten zwar auf eine ?u?ere Ursache, aber enthalten keine Data zur Bestimmung r?umlicher Verh?ltnisse derselben. Nun ist aber der Raum die Form aller Anschauung, d.i. der Apprehension, in welcher allein Objekte sich eigentlich darstellen k?nnen»[56 - Schopenhauer А. S?mtliche Werke, Kleinere Schriften, «?ber die vierfache Wurzel des Satzes vom zureichenden Grunde». Stuttgart/Frankfurt am Main, Cotta-Insel Verlag, 1962, S. 70.] (пер. с нем.: «Объективному созерцанию служат, собственно говоря, только два чувства – осязание и зрение. Только они поставляют данные, на основе которых рассудок посредством названного процесса ведет к возникновению объективного мира. Три остальных чувства остаются преимущественно субъективными, ибо, хотя их ощущения и указывают на внешнюю причину, они не содержат никаких данных для определения ее пространственных отношений. Между тем пространство есть форма созерцания, т. е. того схватывания, в котором только и могут представляться объекты»).

Иллюстративность, в свою очередь, как нам кажется, придает восприятию предмета сообщения более объективный характер, в то время как «Man ist geneigt, aus einer vorg?ngingen Orientierung an der Natur und den „objektiv“ gemessen Abst?nden der Dinge solche Entfernungsauslegung und Sch?tzung f?r „subjektiv“ auszugeben. Das ist jedoch eine „Subjektivit?t“, die vielleicht das Realste der „Realit?t“ der Welt entdeckt, die mit „subjektiver“ Willk?r und subjektivistischen „Auffassungen“ eines „an sich“ anders Seienden nichts zu tun hat»[57 - Heidegger M. Sein und Zeit, T?bingen, Max Niemeyer Verlag, 2006, S. 106.] (пер. с нем.: «Существует склонность, из-за предваряющей ориентации на „природу“ и „объективно“ измеренные дистанции вещей, выдавать такие толкования и оценку отдаленности за „субъективные“. Но это «субъективность», которая открывает возможно реальнейшее «реальности» мира, не имеющее ничего общего с «субъективным» произволом и субъективистскими «восприятиями» чего-то, сущего «в себе» иначе»).

Нам, соответственно, удобнее всего образовывать некую общую понятийную платформу на основе зрительных образов. Поэтому мы прислушиваемся к фонограмме с большей уверенностью, чем к самому звуку, отраженному на фонограмме. По той же причине мы, не вполне доверяя собственным ощущениям, чтобы определить, холодно или тепло на самом деле, сверяемся с показаниями термометра.

Преобладающее отражение (как например, слово «отражение» в языке) наталкивает нас на мысль о том, что нашим языком для отображения мира (то есть языками, на которых люди общаются) является визуальный язык, что эксплицитно проходит красной эпистемологической нитью в философии раннего Витгенштейна, а до этого со времен античности имплицитно присутствовало в западной философии, и лежит в основе такого понятия, как «мировоззрение» (нем.: «Weltanschaung»). Также не случайно, что слова «t'iSoq» на древнегреческом и «вид» на славянских языках обозначают общую характеристику явлений, опирающуюся на зрение.

Есть, однако, смысл предполагать, что звуковые составляющие сравнительно больше задают тон при гипотетическом выделении понятийного аппарата, например, у летучих мышей, чем у нас, и что тактильные импульсы преимущественно лежали бы в основе выделения понятийного мира у медуз и т. д. Значит ли это, что объективное знание является зрительным отражением более подлинных понятийных основ, которые возможно обнаружить под понятиями объективного знания? Или можно ли на данных примерах сделать эпистемологический вывод о том, что субъективное знание первично по отношению к объективному знанию? Верно ли, что «you would know in words that which you have always known in thought»[58 - Kahlil G. The Prophet, Collectors Library, London. 2011, p. 81.] (пер. c англ.: «И вы услышите в словах то, что всегда знали в мыслях»)?

Возможно ли реконструировать подлинное восприятие мира, не обременённое производными образцами, преодолевая стереотипность мира? Надежда найти положительный ответ на подобные вопросы связана с допущением неискоренимого влияния объективного знания на наш субъективный мир. Мы можем, однако, осознать вездесущую стереотипность и необособляемую нераздельность нашего понятийного мира, за которую мы, в отличии от физической карты мира, не можем заглядывать по той простой причине, что мы видим второй в перспективе, заданной первым. По этому поводу Паскаль сделал следующее заключение: «[…] И мне кажется, что тот, кто постиг бы первоначало вещей, мог бы дойти и до постижения бесконечности. Одно зависит от другого, и одно ведет к другому»[59 - Паскаль Б. Мысли. Афоризмы. М., ACT, 2011, с. 117.]. Подлинность мира не совместима с понятийным миром и, соответственно, заканчивается там, где наш мир начинается, подобным образом, как «умозаключение может быть разложено на его отдельные элементы, но не может быть сложено из них» [60 - Франк С. Л. Предмет знания. Душа человека, СПб., Наука, 1995, с. 185.].

Непонятное начинается там, где нет понятий, а наш мир уже структурирован нашим понятийным аппаратом: «3.03 Wir k?nnen nichts unlogisches denken, weil wir sonst unlogisch denken m??ten»[61 - Wittgenstein L. Werkausgabe Band I, «Tractatus logico-philosophicus», Frankfurt am Main. Suhrkamp. 1995. S. 17.](пер. с нем.: «3.03 Мы не можем помыслить ничего нелогического, поскольку иначе мы должны были бы мыслить нелогически») и «Alles Erkl?ren wurzelt als verstehendes Entdecken des ausbilden kann. Alles Erkl?ren wurzelt als verstehendes Entdecken des Unverst?ndlichen im prim?ren Verstehen des Dasein»[62 - Heidegger M. Sein und Zeit, T?bingen, Max Niemeyer Verlag, 2006, S. 336.] (пер. с нем. «Всякое объяснение как понимающее раскрытие непонятного коренится в первичном понимании присутствия»). Но чтобы попытаться понять самое непонятное, нужно расстаться с пониманием. Понимание – это преобразование непонятного в определенные понятия на основе уже понятого. Процесс приобретения нового знания, таким образом, подобен скольжению улитки за счёт выделения собственной слизи. В этой связи уместно сослаться на следующее высказывание Биби-хина: «Ускользая, он оставляет после себя мир»[63 - Бибихин В. В. Язык философии, СПб., Наука, 2007, с. 28.]. Мы даже не можем себе представить, как могло бы быть по-другому.

§ 1.3 Единство понятийных структур

Следующие высказывания раннего Витгенштейна наглядно иллюстрируют основополагающую мысль традиционного мышления западной философии: «1.21 Eines kann der Fall sein oder nicht der Fall sein alles ?brige gleich bleiben»[64 - Wittgenstein L. Werkausgabe Band I, «Tractatus logico-philosophicus», Frankfurt am Main. Suhrkamp. 1995, S. 11.] (пер. с нем.: «1.21 Им может случаться быть или не быть, всё прочее остается прежним») и «2.0201 Jede Aussage ?ber Komplexe l??t sich in eine Aussage ?ber deren Bestandteile und in diejenigen S?tze zerlegen, welche die Komplexe vollst?ndig beschreiben»[65 - Ibid, S. 13.] (пер. с нем.: «2.0201 Каждое утверждение о комплексах позволяет себе разложить на утверждение о своих компонентах и пропозиции, которые описывают эти компоненты»).

Коперниканские повороты Канта и Гуссерля не представляют исключения в том плане, что они исходят из возможности обособлять некий изначальный пласт явлений на фоне остального мира. В качестве краеугольного камня данных эпистемологических систем обнаруживается основополагающее положение западной философии – «идея об обособлении и тождестве»[66 - О сказано более подробно в книге: «Философия в зеркале рациональности», с. 57–63 (Линдгрен М. Философия в зеркале рациональности. СПб., Алетейя, 2015).]. При всех различиях методологического подхода трансцендентального идеализма и трансцендентальной феноменологии оба направления отталкиваются от наличия трансцендентального мира с выделенными априорными формами с образованием четко вырезанных иерархических систем.

Подобно тому, как кантовское обоснование априорности познавательного аппарата очищало категории последнего от эмпирических компонентов, гуссерлианская феноменологическая редукция проводит трансцендентальное эпохе, с помощью которого конституируется представление о «примордиальном мире». Проведение этой трансцендентально-феноменологической редукции можно уподобить попытке судить о личности уже знакомого человека исключительно по совокупности его внешних визуальных характеристик.

Все подобные проекты обособляющего выделения некой понятийной области из остальной сферы понятий заранее обречены на несостоятельность, так как не существует никакой абсолютной, непонятийной изначальности. Все понятийные элементы постоянно подвергаются взаимоопределению. Понятийный мир – не прочная многоярусная башня, выстраиваемая строго снизу вверх, а постоянно преобразующаяся паутина переплетенных понятийных нитей без начала и конца. Эта мысль отчетливо выражена в следующем высказывании С. Н. Булгакова: «В этом смысле можно говорить вместе с Вундтом, что не только корень есть абстракция, но и отдельные слова суть абстракции, существует только предложение, содержащее в себе связную мысль. Можно даже пойти еще дальше и утверждать, что и предложение есть абстракция, а существует лишь целое мысли, рассуждение, как в этом можно наглядно убедиться, если перепутать порядок фраз в любом произведении. И конца этому расширению понятия о речи-мысли не может быть, в сущности, положено, поскольку все находится в мыслительной связи и соответствии и должно быть вплетено в единый контекст мировой мысли или мысли человека о мире. И это естественно, потому что основой речи и ее предметом является мировое всё, которое не имеет границ и представляет собой в этом смысле дурную бесконечность, не имеющую конца в «дискурсивном» рассуждении»[67 - Булгаков С. Н. Б. Философия имени. СПб., Наука, 2008, с. 68–69.]. Стало быть, «Das Wort erstirbt schon in der Feder»[68 - G?the J. W. Faust Leipzig, Alfred Kroner Verlag, 1942, S. 47.], или, голосом Деррида: «Следовательно, значение является настоящим для себя в жизни настоящего, которая еще не вышла из себя в мир, в пространство или природу. Все эти «выходы» на самом деле изгоняют эту жизнь самоприсутствия в указание. Мы знаем теперь, что указание, которое таким образом полностью включает в себя практически всю поверхность языка, является процессом смерти, которая действует в знаках»[69 - Деррида Ж. Голос и феномен и другие работы по теории знака. СПб., Алетейя, 2015, с. 57–58.], в то время как «[…] слово не слагается из букв, не возникает из них, но расчленяется на буквы»[70 - Булгаков С. Н. Б. Философия имени. СПб., Наука, 2008, с. 63.]. И, в продолжение сказанного выше: «Истина сделана не из того материала, из которого формируются идеи. Она живая, у нее есть свои требования и вкусы, и даже, например, она больше всего боится того, что на нашем языке называется воплощением, – боится так, как всё живое боится смерти. Оттого её может увидеть только тот, кто её ищет для себя, а не для других, кто дал торжественный обет не превращать свои видения в общеобязательные суждения и никогда не делает истину осязаемой» [71 - Шестов Л. И. Potestas clavium (Власть ключей). М., ACT, 2007, с. 200.]. В этой связи также можно процитировать Аристотеля: «Именно на основе этого предположения возникло наиболее крайнее из упомянутых мнений – мнение тех, кто считал себя последователями Гераклита и коего держался Кратил, который под конец полагал, что не следует ничего говорить, и только двигал пальцем и упрекал Гераклита за его слова, что нельзя войти в одну и ту же реку дважды, ибо сам он полагал, что этого нельзя сделать и единожды»[72 - Аристотель. Метафизика. М., 2015, с. 111.]. Итак, приходится согласиться с Тютчевым, что «мысль изреченная есть ложь»[73 - Тютчева Ф. И. Silentium! «Силенциум!» «Молчи!», с. 183.], если под истиной понимать тождество между высказыванием и мыслью.

По поводу эпистемологической неразрывности отдельных выделенных явлений можно также процитировать другого представителя русского имяславия XX века – Флоренского, но в данном случае мы при этом не будем обращать внимание на то, что слово «объект» в цитате носит узко определенное значение в соотношении конкретных понятий, а понимаем под словом «объект» любой выделенный объект: «Во всех этих случаях существенная разность одного объекта от другого воспринимается вполне явственно, но логически не может быть охарактеризована иначе, как чрез ссылку на другой объект: в восприятии дается не одно и то же, но когда нас спрашивают, в чем же, именно, разность, то мы не можем фактически не отождествить разнствующего и формально вынуждены признать тождественность»[74 - Флоренский П. А. Столп и утверждение истины: Опыт православной теодицеи. М., ACT, 2003, с. 69.].

В качестве конкретного примера нашего тезиса о необособляе-мости понятия можно в духе гегелевской диалектики рассматривать взаимообусловливающее понятийное отношение между анализом и синтезом, вместе образующими основу знания. С одной стороны, анализ предполагает синтез в том, что понятийные элементы выделяются как таковые, то есть как понятийные единства. С другой стороны, синтез предопределяется выделенными понятийными элементами анализа. «Immer handelt es sich darum, die Elemente, die in die Synthesis des Bewu?tseins eingehen, in dieser nicht einfach nebeneinander stehen zu lassen, sondern als Ausdruck und Ergebnis ein und desselben Grundaktes zu begreifen – die Verkn?pfung als Sonderung, die Sonderung als Verkn?pfung erscheinen zu lassen»[75 - Cassirer Е. Philosophie der symbolischen Formen, Band 1: Die Sprache, Hamburg, Felix Meiner Verlag, 2001, S. 198.] (пер. c нем.: «Все дело заключается в том, чтобы элементы, входящие в синтез сознания, не просто оставались друг подле друга, а постигались как выражение и результат одного и того же основополагающего акта, – чтобы соединение представало разъединением, а разъединение – соединением»). Итак, анализ и синтез – неотъемлемые понятийные аспекты когнитивного целого: «Es fordert das volle Subjekt, nicht sein transzendentales Residuum. Je mehr von seinen Reaktionen als angeblich blo? subjektiv verp?nt werden, um so mehr an qualitativen Bestimmungen der Sache entgeht der Erkenntnis. Das Ideal des Differenzierten und Nuancierten, das Erkenntnis trotz alles Science is measurement bis zu den j?ngsten Entwicklungen nie ganz verga?, bezieht sich nicht allein auf eine individuelle, f?r Objektivit?t entbehrliche F?higkeit. Seinen Impuls empf?ngt es von der Sache. Differenziert ist, wer an dieser und in ihrem Begriff noch das Kleinste und dem Begriff Entschl?pfende zu unterscheiden vermag; einzig Differenziertheit reicht ans Kleinste heran»[76 - Adorno T. W. Negative Dialektik, Suhrkamp, Frankfurt am Main, 1966, S. 52.] (пер. с нем.: «Ratio – не просто auvayoyr) возвышение разрозненных явлений до их родового понятия. В такой же степени рациональность требует способности различать. Без нее была бы невозможной синтетическая функция мышления, осуществляемая средствами абстракции движения к единству: синтезировать равное, одинаковое с необходимостью означает, что оно должно быть обособлено от неравного, неодинакового»). Структура аналитического единства понятийного выделения образует анатомию синтеза. Суть анализа и синтеза – тождество, которым является «???????? ?????»[77 - Муравьев. С. Н. Гераклит Эфесский: все наследие. М., Ад Маргинем Пресс, 2012, с. 96.] (пер. с др. греч. «начала противоположности»), что, в свою очередь, равно выделенному. Тождественное выделяется в то же время, как выделенное отождествляется.

Тождество подразумевает самоотождествление в том, что нужно сначала определить нечто как именно нечто, то есть выделить нечто, с которым что-то другое отождествляется. Основа понятия – отождествление выделения, при условии, что наш понятийный мир является дифференцированным единством.

Все понятия подводят конкретное отдельное явление под общее понятийное поле. Как замечено Кантом, подведение конкретного под абстрактное, однако, не может исходить только из общего понятия: «Unser Vernuft hat also das Eigene f?r die Urteilskraft, da? im Erkenntnis durch denselben durch das Allgemeine das Besondere nicht bestimmt wird, und dieses also von jenem allein nicht abgeleitet werden kann; gleichwohl aber dieses Besondere in der Mannigfaltigkeit der Natur zum Allgemeinen (durch Begriffe und Gesetze) zusammenstimmen soll, um darunter subsumiert werden zu k?nnen, welche Zusammenstimmung unter solchen Umst?nden sehr zuf?llig und f?r die Urteilskraft ohne bestimmtes Prinzip sein mu?»[78 - Kant I. Kritik der Urteilskraft. Leipzig, Felix Meiner Verlag, 1913, S. 348.] (пер. с нем.: «Наш рассудок, следовательно, имеет ту особенность для способности суждения, что в познании посредством него особенное не выведено только через общее и, стало быть, особенное не может быть выведено только из общего; тем не менее это особенное в многообразии природы должно быть очень случайным и не иметь определенного принципа для способности суждения»). В связи с этим можно также повторить заключение о системе («общее») по отношению к единичному («отдельное») Адорно: «Was einmal am System legitim das Einzelne ?berstieg, hat seine St?tte au?erhalb des Systems»[79 - Adorno T. W. Negative Dialektik, Suhrkamp, Frankfurt am Main, 1966, S. 37.] (пер. с нем.: «То, что когда-то правомочно преодолело единичное в системе, имеет свой источник вне системы»).

Сам процесс понятийного выделения не выделяется своим же выделением, подобно тому, как «Das echte Prinzip der Ordnung hat seinen eigenen Sachgehalt, der durch das Ordnen nie gefunden, sondern in ihm schon vorausgesetzt wird»[80 - Heidegger М. Sein und Zeit, T?bingen, Max Niemeyer Verlag, 2006, S. 52.] (пер. с нем.: «Подлинный принцип порядка имеет свое особое предметное содержание, через упорядочение никогда не обнаружимое, но в нем уже предполагаемое»).

§ 1.3.1 Выделение научной структуры

Интересным предметом исследования научной объективности является выделение самых научных дисциплин. Подобно тому, что языковые понятия дифференцируются со временем, разветвляются и научные области. Относительно недавно психология и экономика входили в философию (в качестве научной дисциплины), а в наши дни, например, логика выделилась в самостоятельную научную дисциплину, вне редуцированной сферы философии в научной структуре. Сам факт того, что научная структура, подобно понятийному аппарату, подвергается видоизменению, наводит на мысль о непрочности фундаментальной основы структуры научного знания.

Если вслед за классическим позитивизмом, представить себе универсальную научную структуру, в которой отдельные науки подобны нюансам цветов радуги, то получится, что у каждой науки имеется свое определенное логическое положение по отношению к остальным наукам. Граница одной научной сферы тогда является границей прилегающей научной области. По Конту, например, химия начинается там, где заканчивается биология. В качестве пограничной области можно затем выделить биохимию и т. п. Но здесь можно спросить следующее: на основе чего выделяются научные дисциплины как таковые? В связи с этим можно опять провести аналогию с цветовыделением. Голубой и синий – это разные цвета или нюансы одного цвета (ср. нем. «blau», англ, «blue», фр. «bleu»)? Универсальная наука подразумевает единство научных принципов и общую научную методологию, что составляет основную проблематику философии наук, которая относительно недавно выделилась в качестве отдельной философской дисциплины.

Аналогично научные определения и категории тоже являются условными: как определить грань между диалектами и языками? Как сформулировать однозначный критерий для проведения различия между видами и подвидами в биологии? Что именно должно лежать в основе фиксации геологических и палеонтологических периодов? В любой прикладной науке мы сталкиваемся с проблемами такого рода – даже в математике, которая не является эмпирической наукой, мы, несмотря на усилия Рассел я и Вайтхеда, не можем обосновать основные математические понятия в рамках самой математики (заметим в скобках, что математические понятия тоже не подлежат однозначному определению). Итак, научные понятия, категории и даже сами научные области как таковые основываются на процессе понятийного выделения. Поэтому неудивительно, что развитие научной структуры напоминает возникновение, дифференциацию и видоизменение языковых понятий.

Можно рассматривать науку как производный агрегат господствующего понятийного аппарата, но при этом нельзя упускать из виду то, что сам понятийный аппарат, в свою очередь, с развитием науки тоже подвергается изменению. Выражаясь метафорически, науку следует уподоблять не верхней секции башни понятийного аппарата, а сгущенным нитям целостной паутины последнего. Значение отдельного понятия отражается в значении всех остальных понятий данной понятийной системы. Отталкиваясь от этого, становится ясно, почему поздний Витгенштейн утверждал, «[…] da? kein philosophisches Problem gel?st werden kann, bevor alle philosophischen Probleme gel?st sindf…]»[81 - Wittgenstein L. Werkausgabe Band 5, «Das blaue Buch» Frankfurt am Main, Suhrkamp, 1984, S. 74.] (пер.: с нем.: «[…] что ни одна философская проблема не может быть решена, пока не решены все философские проблемы»).

§ 1.3.2 Возможность несловесной языковой структуры