Страшная история

Я вздыхаю и рассматриваю темные мешки под своими уставшими глазами, понимая, что выгляжу так, словно мне не двадцать лет, а сорок или даже пятьдесят. Боже, как я устала. Я чувствую себя физически и морально истощенной, но всеми силами пытаюсь оставаться сильной, хотя с каждым днем делать это становится все труднее и труднее.

– Оби! – внезапно кричит папа сверху, раздраженно стуча по половицам медным набалдашником своего массивного костыля. – Чего ты там возишься, словно дохлая курица! Быстрее тащи наверх мою чертову посудину!

3

(август 2018)

– Теперь я понимаю, как у нас получилось позволить себе арендовать целый дом, – немного раздраженным голосом снова начала я, сидя за обеденным столом и прислушиваясь к тому, как мама хлопочет возле плиты, приготавливая ужин. – И, если учесть, что ты вряд ли решилась ограбить банк, то могу предположить лишь то, что дом готовится к сносу и мы живем в нем совершенно бесплатно, так?

– Ты совершенно не права, милая.

– Но тогда откуда у тебя взялись деньги? – не унималась я. – Мы же нищие…

– Мы не нищие, Джесси! – возразила мама. – Как ты смеешь говорить так?

– Ладно, мы не нищие. Мы – богачи! Мать – ночная уборщица офисов и дочь – инвалид, так тебе больше нравится? Поделишься со мной, как случилось так, что мы оказались в состоянии арендовать целый дом?

– Это не самый большой дом в не самом престижном районе города…

– Но все же? Где ты взяла деньги?

– Джесси, родная, в чем ты хочешь упрекнуть меня? Уж не в том ли, что я потратила все свои сбережения на твои дорогостоящие операции?

Внезапно зажужжал виброзвонок ее мобильника и по молчанию мамы я поняла, что она подняла его со стола, поднесла к глазам и приступила к чтению сообщения.

– Что там, мам?

– Ничего особенного, милая. Сообщение от мистера Кеттлера, в котором он просит меня выйти в ночную смену на пару часов раньше, так как Ненси Клиффорд прихворала. Обещает щедро доплатить мне за переработку, что скажешь?

– Ну хоть кто-то еще помнит о твоем существовании, – вздохнула я, но тут же замолчала, понимая, что опять перегибаю палку. Мама, действительно, потеряла всех друзей и круг общения, но только лишь потому, что все свое свободное время была полностью погружена в мою реабилитацию. Прикусив губу, я заставила себя замолчать понимая, что стала в последнее время довольно агрессивной.

– Может быть… – неуверенно начала мама, – мне не выходить сегодня на работу? Ума не приложу, как смогу оставить тебя одну в новом жилье, ты ведь совсем еще не привыкла к нему…

– Мамочка, – как можно мягче ответила я, стараясь снова не нагрубить ей. – Прошу тебя в сотый раз, не относись ко мне как к ребенку или инвалиду, ведь, чем быстрее ты избавишься от этой привычки, тем быстрее я смогу начать снова ощущать себя взрослым, разумным человеком, понимаешь? Со мной все будет в полном порядке!

– Я знаю, родная, знаю, но… Я волнуюсь.

– Тебе не о чем переживать, мама, – заверила я ее. – Я просто лягу спать, а утром, когда проснусь, ты уже вернешься и мы вместе позавтракаем, идет? Можешь смело отправляться на работу!

– Ты, правда, так думаешь? – с легким волнением в голосе спросила мама после недолгого молчания.

– Я уверена в этом! Тем более, если ты лишишься работы, то чем мы будем платить за аренду этого прекрасного дома?

– Ты права, милая, – со вздохом согласилась мама. – Я очень рада, что ты все понимаешь и смотришь на вещи с позиции взрослого человека. Хочешь, я оставлю включенным свет в комнатах?

– О, боже… – покачала я головой. – Надеюсь, ты шутишь…

– И, все же, я оставлю свет включенным на тот случай, если в дом попытаются забраться воры. Как никак, ты моя единственная дочь и я очень переживаю за твое благополучие.

4

(август 1978)

Я вхожу в гостиную и некоторое время с тоской в глазах смотрю на пианино, за которое давным-давно не садилась. Мама очень хотела, чтобы я освоила игру на фортепиано и приобрела его когда-то специально для этого. Я даже успела выучить азы нотной грамоты и подвала большие надежды, однако планам мамы не суждено было сбыться и после ее смерти я забросила обучение, потому что папа был против и считал музыку пустой тратой времени и денег. Он категорически запрещал мне садиться за инструмент, и я имела возможность играть на нем только в то время, когда его не было дома. Со временем я все реже и реже садилась за него и теперь оно простаивает в гостиной, выполняя роль дополнительной полки, уставленной старыми книгами и бронзовыми статуэтками.

Я подхожу к инструменту и кладу ладонь на его теплую, покрытую лаком гладкую поверхность. Я очень хочу сыграть на нем какую-нибудь веселую мелодию в какой-нибудь прекрасный день… Но только не сейчас. Не в это тяжелое время. Сначала у папы началась эта страшная болезнь, а через несколько месяцев после этого я, находясь за рулем своего автомобиля и торопясь домой из магазина, не справилась с управлением и вылетела на обочину, где сбила восьмилетнего мальчика – Вилсона Берри.

Он погиб.

Следствие тянется уже почти полгода, и сейчас мой автомобиль находится на специальной экспертизе, которая сделает окончательное заключение, была ли в смерти ребенка моя вина или причиной аварии стала техническая неисправность машины. На данном этапе следствия полицейские, опросив свидетелей, пришли к выводу, что я не превышала ограничения скорости, установленной на той улице, о чем они уведомили судью во время последнего заседания, и дело получило новый оборот.

На днях состоится очередное, хотелось бы верить, последнее заседание, которое поставит точку в этом деле. Если я буду признана виновной, то меня посадят в тюрьму, а если нет… Если нет, то я продолжу присматривать за папой.

Не знаю, что для меня лучше, поэтому полностью полагаюсь на судьбу и волю всевышнего. Пусть будет так, как будет. Я не боюсь тюрьмы и всецело отдаю себе отчет в том, что должна понести суровое наказание за смерть ребенка, но и за папу я тоже сильно переживаю. Интересно, кто будет присматривать за ним, если меня упекут за решетку? Скорее всего, ему, все же, придется согласиться на сиделку из частной клиники. Но я бы очень хотела, чтобы он провел свои последние минуты рядом с родной дочерью, а не посторонней женщиной…

Я очень устала.

От всех событий, которые навалились на мои хрупкие плечи за последний год.

Я снова с грустью смотрю на пианино и нежно глажу его приятную на ощупь поверхность. Я обязательно сыграю на нем в какой-нибудь прекрасный день, который, разумеется, наступит еще очень и очень нескоро.

Когда-нибудь.

Но не сейчас.

Несмотря на подавленное настроение, от этих мыслей мне становится немного легче, и легкая улыбка касается моих губ. Я наклоняюсь, целую верхнюю крышку пианино и, едва слышно, шепчу ему:

– Я совсем позабыла о тебе… Прости меня, друг. Жаль, что нам совсем не удается видеться.

– Оби! – кричит папа сверху и с силой барабанит костылем по деревянному полу, вырывая меня из размышлений. – Где тебя носит, будь ты проклята, мать твою! Тащи сюда свою паршивую никчемную задницу и подмети в моей комнате, бесполезное ты существо!

– Иду, – шепчу я, зная, что папа не слышит меня, еще раз с любовью оглядываю пианино, а потом устремляюсь из гостиной. Поднимаясь по лестнице, я отчетливо слышу, как папа бормочет себе под нос проклятия в мой адрес, но это не пугает меня, ведь я давно привыкла к подобному обращению. Входя в комнату, я лишь вздыхаю и принимаюсь за уборку.

– Неудивительно, что ты лишилась работы, – слышу я за спиной его полный презрения голос. – Кто захочет связываться с медлительной курицей, на которую нельзя положиться, если даже я не могу толком разобрать, пытаешься ли ты помочь мне или намереваешься убить.

Я лишилась работы только потому, что начала ухаживать за папой и он прекрасно знает об этом, поэтому нет никакого смысла вступать с ним дискуссию и напоминать об этом. Я молчу и продолжаю подметать пол.

– Как же медленно ты все делаешь! – снова хрипит он после недолгого молчания. – Или, может быть, ты думаешь, что человек, давший тебе жизнь и вырастивший тебя, не заслуживает должного ухода и внимания? Может быть, тебе на самом деле вообще наплевать на меня, и ты просто ждешь, когда я сдохну, чтобы прибрать к своим поганым рукам дом и денежки на моих счетах?

– Мне не наплевать, папа… Как ты можешь говорить так…

– А как еще объяснить твою медлительность и нерасторопность?

Я делаю глубокий вдох, напоминая себе, что лучше молчать и сохранять спокойствие. У папы страшная болезнь, он измучен ею и вымещает свои страдания на том, кто рядом, то есть, на мне. Думаю, это вполне естественно и поддается логическому объяснению. Вымещая на ком-то свою переполняющую душу злобу, обижая его, делая ему больно, каждый из людей испытывает облегчение от того, что другому тоже стало плохо. Люди радуются смертям и неудачам богатых успешных людей и люди не умеют искренне радоваться успехам соседа, у которого яблони плодоносят лучше, чем свои собственные. Они будут улыбаться такому соседу в лицо, а сидя у себя дома за кухонным столом от всего сердца начнут проклинать его, называть выскочкой и желать горя. Мать ребенка-инвалида никогда не будет радоваться тому, что у соседей растут здоровые и крепкие дети, это печальный закон, по принципу которого живет всё человечество. Не многие из людей справляются со своей злобой самостоятельно, ведь если бы каждый из нас умел делать это, то в мире не было бы ни убийств, ни войн, ни зависти, ни ненависти.

– Мне очень жаль, что так вышло, папа, – отвечаю я. – Прости меня, пожалуйста, я постараюсь больше не допускать оплошностей.

Я жду, что он снова начнет ругаться, но он отворачивается к стене и вздыхает, позволяя мне продолжить уборку.