Белый вождь

В тот миг, когда конь, казалось, готов был перемахнуть за край обрыва, Карлос резко натянул поводья, и передние копыта коня застыли в воздухе. Осев на задние ноги, он словно врос в твердую, надежную почву плоскогорья. Так он замер в каких-нибудь трех футах от края утеса. И тогда всадник поднял правую руку, снял сомбреро, помахал им в знак приветствия и вновь надел.

Для тех, кто смотрел снизу, это было великолепное зрелище. Темные силуэты коня и всадника, полные силы и красоты, застыли над обрывом, вырисовываясь на фоне синего неба. Руки и ноги всадника, каждый изгиб тела коня, даже конская сбруя были отчетливо видны. В то краткое мгновение, когда они неподвижно застыли над бездной, казалось, что это конная статуя, отлитая из бронзы, и вершина утеса служит ей пьедесталом.

Это длилось секунду, а воздух уже дрожал от громких «viva». Потом смотревшие снизу увидели, как всадник круто повернул коня и скрылся за кромкой утеса.

Испытание окончилось, и чувствительные женские сердца, тревожно, неистово стучавшие в груди всего минуту назад, уже снова бились спокойно и размеренно.

Глава VIII

Когда охотник на бизонов вернулся в долину, все с новой силой закричали «viva» и замахали платками, приветствуя его. А он заметил лишь один платок, но большего ему и не надо было. Других он не увидел, да и не хотел видеть. Этот надушенный кусочек батиста, обшитый кружевом, был для него знаком надежды, знаменем, под которым он готов был пойти на еще более дерзкие и опасные подвиги. Маленькая, украшенная драгоценностями ручка высоко подняла платок и радостно махнула им в знак приветствия. Он видел это и был счастлив.

Он миновал скамьи, подъехал к повозке, спешился и поцеловал мать и сестру. Следом подъехал дон Хуан, тот, что держал за него пари, и некоторые заметили, что светловолосая девушка глядит не только на брата – ему приходиться делить ее нежные взгляды с другим, и этот другой – молодой скотовод. Даже последний тупица не мог не увидеть, что отвечают ей взгляды еще более нежные. Без сомнения, то была любовь, и они знали о чувствах друг друга.

Хотя дон Хуан был богатый молодой скотовод и его величали «доном», однако на общественной лестнице он стоял лишь ступенькой выше охотника на бизонов; этой ступени помогло ему достичь богатство. Он не принадлежал к местной аристократии, да и мало заботился об этом, но он был храбр, энергичен и, пожелай он того, мог бы сблизиться с теми, в чьих жилах текла «голубая» кровь. Но, как видно, он вовсе не стремился к этому и уж во всяком случае он не хотел использовать для этого женитьбу.

Всякий, кто видел, какими пылкими взглядами он обменялся с сестрой охотника на бизонов, мог без труда предсказать, что дон Хуан не женится на аристократке.

Они были счастливы, те несколько человек, что собрались у повозки, и решили отпраздновать событие сластями, оршадом, лучшим вином из Эль Пасо. Дон Хуан не боялся потратить лишнее, да и чего ему было бояться, когда у него в кармане позвякивали пятьдесят золотых чистого выигрыша – те самые, потеря которых не давала покоя коменданту.

Сейчас комендант с хмурым видом бродил вокруг; время от времени он подходил ближе и нагло посматривал в сторону повозки. Он, разумеется, смотрел на Роситу. Избалованный сознанием, что он здесь неограниченный владыка, полковник Вискарра не привык, да и не старался скрывать свои намерения. Он так беззастенчиво выражал свое восхищение, что мало для кого оно осталось тайной. Встречаясь с ним взглядом, бедная девушка робко опускала глаза, и, когда дон Хуан заметил все это, им овладели гнев и тревога. Он знал, что за человек комендант Вискарра, знал, как опасен он, вооруженный властью. О свобода! Как ты прекрасна! Сколько рушится надежд, сколько горьких испытаний выпадает на долю любви, сколько разбивается сердец в краю, где нет тебя, где тираны властны вторгаться в чужую жизнь, властны преградить путь живому потоку чувства!

На лугу все еще продолжались игры, но они уже не вызывали прежнего интереса. Блистательный подвиг Карлоса на время затмил все остальное, притом, кое-кто из представителей власти был не в духе. Вискарра хмурился, Робладо выходил из себя, ревнуя Каталину. Алькальд с помощником надулись: оба крупно проиграли, поставив на рыжего петуха. Отцы иезуиты проигрались в карты, и христианское смирение изменило им. Один лишь городской священник был в духе и не прочь был снова пустить своего петуха в бой.

Наконец объявлены были заключительные состязания – петушиные гонки. Это весьма увлекательный вид спорта, вот почему карты и прочие мелкие забавы были снова отложены и все приготовились смотреть гонки.

Петушиные гонки – типичная новомексиканская игра. Ее нетрудно описать. Вот она. Петуха подвешивают за ноги вниз головой к горизонтальной ветке на такой высоте, чтобы всадник мог достать до его головы и шеи. Петух привязан так, что если умело ухватить его и дернуть, можно сорвать его с дерева; но сделать это совсем не просто, потому что и шея и голова петуха намылены. Всадник должен галопом проскакать мимо дерева, и за тем, кто сорвет петуха, тотчас пускаются в погоню все остальные, всячески стараясь отнять у него добычу. В условленном месте он должен повернуть обратно и вновь прискакать к тому дереву, откуда начались гонки. Иногда его настигают на полпути и выхватывают у него петуха, а нередко бывает и так, что в горячке игры злополучную птицу разрывают на части. Если же удачливый всадник вернется, сохранив петуха в целости, его провозглашают победителем. Дело кончается тем, что он кладет свою добычу к ногам возлюбленной, и она – обычно одна из деревенских красоток – в этот вечер танцует фанданго с пернатым трофеем подмышкой. Это знак, что она высоко ценит внимание своего поклонника, а все остальные танцоры могут воочию убедиться, что ее возлюбленный ловок и смел. Это жестокое развлечение. Ведь нельзя же забывать, что несчастный петух, которого хватают и рвут на части, живое существо! Однако вряд ли кому-нибудь из жителей Новой Мексики хоть раз пришло на ум, что это жестоко. А если кто и подумал об этом, так, уж конечно, женщина: ведь обитательницы этой страны столь же милосердны, сколь жестоки их мужья и братья. Женщины мирятся с петушиными гонками, потому что таков обычай Новой Мексики. И найдется ли такая страна, где нет своих жестоких игр? Разве это разумно и последовательно – убиваться над петухом, если мы и сами превесело скачем по следу несчастной, затравленной лисы?

Есть два вида петушиных гонок. Один только что описан. Другой отличается лишь тем, что петуха не привязывают к дереву, а по шею зарывают в землю. Всадники так же скачут по заведенному порядку, но только каждый наклоняется с седла, стараясь выдернуть птицу из земли. В остальном условия те же.

Итак, к ветке подвесили первого петуха, участники выстроились в одну линию – игра началась.

Несколько человек попробовали ухватить птицу за голову, и им это даже удалось, но мыло испортило все дело.

Сержант-улан решил снова попытать счастья, но поставил ли что-нибудь на него полковник и на этот раз – неизвестно. Комендант уже достаточно рисковал сегодня, и он куда острее почувствовал бы потерю, не будь ему утешением небольшая и совершенно незаконная дань, которую он взимал с рудников, и еще кое-какие установленные обычаем доходы. А ведь он вполне мог прожить безбедно, не беря взяток, на те деньги, которые получал от вице-королевского правительства.

Сержанту, у которого, как вы уже знаете, было преимущество – высокий рост и крупный конь, – удалось ухватить петуха за шею. Как стало известно потом, он заранее набрал пригоршню песку – это помогло ему сорвать петуха с ветки, и он поскакал прочь.

Но были там всадники и на более быстрых конях, и не успел сержант обогнуть столб, служивший вехой поворота, как его настиг бойкий пастух и вырвал у птицы крыло; второе крыло оторвал другой преследователь, и сержант вернулся к дереву, держа в руке лишь жалкие остатки. И, конечно, на его долю не досталось ни криков «viva», ни рукоплесканий.

Карлос, охотник на бизонов, не участвовал в этом состязании. Он знал, что завоевал сегодня довольно славы, приобрел и врагов и друзей, и не стремился умножить число ни тех, ни других. Однако кое-кто из зрителей стал поддразнивать его – им просто хотелось снова поглядеть на прекрасного мастера верховой езды. Некоторое время он сопротивлялся, до тех пор, пока с дерева не сорвали еще двух петухов. Одного, целехонького, привез и положил к ногам своей улыбающейся возлюбленной тот самый пастух, о котором уже упоминалось.

И тут, должно быть, новая мысль пришла на ум Карлосу. Он выехал вперед, очевидно, готовый принять участие в следующем заезде.

– Теперь мне не скоро придется быть на празднике, – заметил он дону Хуану. – Послезавтра я уезжаю в прерии. Надо сегодня ничего не пропустить.

Игра теперь пошла по-другому. Птицу закопали в землю. Судя по длинной шее и остроконечному клюву, это не петух, а снежно-белая цапля, одна из многих видов, какие водятся в этих местах. Ее нежную, тонкую шею не стали мазать мылом. На этот раз трудность была в том, что у цапли оставалось достаточно свободы, и она никак не давалась в руки; она резко отдергивала голову то вправо, то влево, и ухватить ее было нелегко.

Дан сигнал – и всадники поскакали. Карлос был в числе последних, но, доскакав, увидел, что белая изгибающаяся шея все еще на месте. Он оказался проворнее птицы, мгновенно выхватил ее из покорно раздавшегося песка, и вот она уже машет белоснежными крыльями над гривой его коня.

Карлосу требовалась не только быстрота, но и большая ловкость, чтобы ускользнуть от толпы всадников, устремившихся со всех сторон ему наперерез. Он то кинется вперед, то вдруг остановится, круто свернет, чтобы миновать какого-нибудь всадника и проскакать позади него. Так он маневрировал снова и снова, и наконец его вороной конь вырвался из кольца соперников и понесся к столбу – знаку поворота. Обогнув его, Карлос поскакал назад, высоко подняв свою добычу, незапятнанную и неповрежденную, и зрители встретили его громкими рукоплесканиями.

Догадкам, предположениям не было конца. Кому же он преподнесет свою добычу? Уж наверно, он выберет девушку своего круга, говорили в толпе, какую-нибудь деревенскую красавицу или дочку скотовода. Казалось, охотник не спешил удовлетворить общее любопытство. Но немного погодя он поразил всех: подбросил птицу высоко в воздух и отпустил на свободу. Цапля гордо взмыла вверх, вытянула длинную шею и полетела в дальний конец долины.

Однако, прежде чем расстаться со своей пленницей, Карлос вырвал из ее крыльев несколько длинных, прозрачных, как паутина, перьев, по которым всегда узнаешь цаплю, и связал их в плюмаж. Покончив с этим, он дал шпоры коню и галопом поскакал к скамьям. Там он гибким движением наклонился в седле и положил трофей к ногам… Каталины де Крусес!

Возглас изумления пронесся по толпе, и сразу же все сурово осудили Карлоса.

Как! Простой охотник на бизонов, никому не известный бедняк хочет, чтобы его одарила улыбкой дочь богача? Нет, это не любезность – это уже оскорбление! Что за дерзкая самонадеянность!

И возмущались не только сеньоры и сеньориты. Деревенские красотки и дочки скотоводов были разгневаны не меньше. Ими пренебрегли, на них не обратили внимания, их обманули – и кто? Один из их же среды! Ему, видите ли, понадобилась Каталина де Крусес!

А Каталина – что ж, ей и лестно и неприятно; неприятно потому, что она оказалась в затруднительном положении. Она улыбнулась, покраснела и едва слышно произнесла:

– Благодарю вас, кабальеро.

Однако минуту она медлила, не решаясь поднять трофей. Справа от нее в гневе вскочил на ноги отец, слева – не менее разгневанный поклонник. И этот поклонник был не кто иной, как Робладо.

– Наглец! – закричал он, схватил плюмаж и швырнул его на землю. – Наглец!

Карлос перегнулся с седла, поднял плюмаж и заткнул его за золотую тесьму на шляпе. Потом, бросив вызывающий взгляд на офицера, сказал:

– Не горячитесь, капитан Робладо. Из ревнивых женихов выходят равнодушные мужья. – Он поглядел на Каталину, улыбнулся, и добавил совсем другим тоном: – Благодарю вас, сеньорита!

С этими словами он снял сомбреро, низко поклонился, повернул коня и поскакал прочь.

Робладо наполовину обнажил шпагу, и его громкое «Черт тебя побери!» вместе с проклятиями, которые бормотал сквозь зубы дон Амбросио, достигло ушей Карлоса.

Но при всем своем чванстве капитан был далеко не храбрец, и, принимая во внимание, что у бедра охотника висел в ножнах длинный нож – «мачете», Робладо ограничился одними угрозами и дал Карлосу удалиться.

Этот случай всех взволновал и у многих возбудил недобрые чувства. Охотник на бизонов вызвал негодование аристократии, ревность и зависть демократии, и вышло так, что после всех своих блестящих подвигов он покидал поле состязаний отнюдь не всеобщим любимцем. Безумные слова странной старухи, его матери, передавались из уст в уста и пробудили ненависть к человеку чужого племени – вот почему его искусство вызывало уже не восхищение, а зависть. Американец, еретик, он поистине должен быть ангелом, чтобы завоевать их дружбу, ибо в этом далеком уголке земли фанатизм был так же неистов, как в городе Семи Холмов[10 - Город Семи Холмов – Рим, который, по преданию, был основан на семи холмах.] в самые мрачные дни инквизиции.

Пожалуй, для Карлоса было лучше, что состязания уже остались позади и праздник подходил к концу.

Еще несколько минут – и все пришло в движение. Запрягали мулов, быков, ослов; скотоводы с женами и дочерьми забирались в свои повозки, похожие на огромные ящики; крики возниц, свист бичей, отвратительный визг несмазанных осей – все это слилось в дикий концерт, который изумил бы всякого, кто не родился в этом краю.

Не прошло и получаса, как огромный луг опустел, и лишь вечно голодный, тощий койот рыскал там в поисках пищи.

Глава IX

Хотя состязания на открытом воздухе кончились, праздник святого Иоанна продолжался. Было еще немало зрелищ, на которые стоило посмотреть, прежде чем разъехаться по домам. Снова пришла очередь церкви: опять продавали индульгенции, четки и частицы мощей, опять кропили святой водой – ведь казна святых отцов должна была пополниться, чтобы было с чем сесть за карточный стол. Потом, вечером, состоялось шествие в честь святого Иоанна, которому был посвящен праздник. Его статую, водруженную на носилки, носили по всему городу пять или шесть дюжих молодцов, пока они не выбились из сил под тяжестью своей ноши; пот струился с них ручьями.

Сам святой был настоящей диковиной. Большая кукла из воска и гипса, закутанная в выцветшую шелковую мантию, которая когда-то была желтой, и вся изукрашенная перьями и мишурой. Это была католическая статуя, но преображенная на индейский лад, ибо в мексиканской религии столько же индейского, сколько и римско-католического. Святой, видно, устал от трудов: что-то в соединении головы с шеей испортилось, голова поникла на грудь, и, когда статую несли, казалось, что святой кивает толпе. Над этими нелепыми кивками в любом другом месте вдоволь посмеялись бы, по здесь, в краю, где властвовало духовенство, они предстали в ином свете. Служители церкви не упустили случая истолковать все по-своему: они объяснили благочестивой пастве, что, кланяясь, святой выражает свое снисхождение к участникам процессии и одобряет их действия, угодные небу. И, конечно же, это настоящее чудо. Так утверждали и отцы иезуиты из миссии и священник местной церкви – и кто стал бы с ними спорить? Возражать им опасно. В Сан-Ильдефонсо нет такого человека, который осмелился бы не поверить церкви. Чудо пошло ей на пользу, оно подогревало энтузиазм верующих. И когда святого Иоанна поместили обратно в его нишу в храме, а впереди поставили ящичек, в него посыпалось немало песет, реалов, квартильо, которые иначе в этот же вечер были бы проиграны в карты.

Кланяющиеся святые и мигающие мадонны отнюдь не новое изобретение святой церкви. У мексиканских священников тоже были свои святые чудотворцы, и даже в Новой Мексике, этом мало кому известном краю, найдется несколько искусников, которые творили чудеса не хуже тех, какими прославилась вся эта порода обманщиков.

Теперь вступила в свои права пиротехника, и не какие-нибудь жалкие заурядные фокусы, – нет, ведь новомексиканцы знают толк в этом искусстве. Любовь к фейерверкам – своеобразный, но верный признак вырождающейся нации.

Дайте мне точные цифры, сколько пороха извел тот или иной народ на фейерверки, на ракеты и шутихи, и я скажу вам, на каком уровне физического и духовного развития он находится. Чем выше цифра, тем ниже опустился душой и телом этот народ, ибо соотношение здесь обратно пропорциональное.