Короли старшей школы

Я расслабляюсь, пока смотрю, как наполняется ванна, и наконец опускаюсь в теплую воду.

Я протягиваю руку, беру полотенце с вешалки и, свернув, кладу его под голову, как подушку.

Через несколько минут ванна наполняется, я выключаю воду и закрываю глаза.

Вау. То, что нужно.

Мои мышцы мгновенно расслабляются, тошнота наконец уходит.

Это простое удовольствие, которое люди из моего района никогда не испытают. Не то чтобы эта ванна была самой обычной, но все же.

Ванны, как правило, не найти в низкосортных трейлерах. Нам повезло, что у нас хотя бы была водопроводная вода, не говоря уже о работающем водонагревателе.

В нескольких кварталах от трейлерного парка, в месте пересечения железнодорожных путей с шоссе, есть небольшая стоянка для грузовиков с душевыми кабинами.

Город поддерживает там подачу воды в раковины, туалеты и прочее, так что холодный душ бесплатный, но за горячую воду нужно доплачивать. Многие люди из парка ходят туда, чтобы привести себя в порядок и запастись питьевой водой. Вернуться со всем обратно – та еще задача, но у большинства есть тележки из супермаркета или разбитые коляски, припрятанные на заднем дворе. Конечно, банки или случайное дерьмо, найденное по пути, которое потенциально может принести деньги, были приоритетнее, чем вода.

Я улыбаюсь про себя при мысли о том, что Джио выберется оттуда.

Он был добр ко мне, болтался в сломанных железнодорожных вагонах, пока не уходили особо шумные клиенты моей матери. Но я бы никогда не пригласила его войти.

Возможно, он был старше меня всего на несколько лет, но это не помешало ей попытаться соблазнить его.

Однажды я сказала ей, что он гей, но она не сдавалась, продолжала убеждать меня в том, что мне пора повзрослеть – она хотела, чтобы я трахнула своего друга в одиннадцать лет, – она сказала, что его сексуальные предпочтения не имеют значения, что он просто возбужденный мальчик, которому понравится ощущение члена внутри свежей вагины. Больная сука.

Стоп…

Я пытаюсь избавиться от этой мысли, но не получается, и она проползает все глубже.

С того самого дня, как в пятом классе у меня начались месячные, моя мать давила, давила и давила на меня, называя ханжой.

Она велела мне покончить с этим уже, говоря о моей девственности, сказала, что забота о ее сохранности только вызовет у меня проблемы в будущем.

Она не видела, что я ни за что не цеплялась – я была просто ребенком, который не хотел участвовать в том, за что я ее ненавидела.

Я знала, что она делает, видела, как люди трахаются в фильмах и даже на столах для пикника или на задних сиденьях машин на нашей стоянке.

Взрослые мужчины выходили из ее комнаты голыми, не удостаивая меня взглядом – если мне повезет, – когда шли за пивом или чем-то еще из мини-холодильника, так что я видела член раньше, и вагину тоже, если на то пошло.

Мне это было противно.

Те звуки, которые они издавали, запахи. То, как они вели себя, как будто моя мать была гребаной королевой, в то время как их жены или мужья сидели дома, вероятно, задаваясь вопросом, где, черт возьми, их партнеры. Предательство и пренебрежение ко всему и вся вокруг.

Так что нет, секс не был тем, чего я хотела.

Долгое время я рассматривала секс как инструмент манипуляции, и у меня не было причин им воспользоваться. Только когда я отчаялась стереть из своей головы то, чем, я считала, был секс – грязь и стыд, боль, – я заинтересовалась.

Безумие во всем этом дерьме – то, что меня нисколько не удивляет, что мама хотела бы обменять меня на деньги. Много раз мне казалось, что она так и сделает, и, думаю, если бы ее не оскорбляло, когда мужчины отпускали обо мне пошлые шуточки, она, вероятно, так бы и поступила.

Или, может быть, нет, так как технически я уже принадлежала другому: была куплена богатым мужчиной, который выдавал себя за простого; он приносил мне мороженое и фильмы, чтобы я была занята, пока он проводил час в комнате моей матери, якобы разговаривая с ней обо мне. Человек, которого я считала хорошим, насколько это вообще было возможно в моем мире, который подарил мне нож для защиты, а потом ушел – только для того, чтобы одиннадцать лет спустя вернуться в мою жизнь как отец моего парня.

Насколько еще более извращенным может быть это дерьмо?

Со вздохом я сажусь и тянусь за гелем для душа, но когда его открываю, рецепторов достигает аромат кокоса и чего-то еще, столь же отвратительного.

Я быстро опускаюсь на колени, открываю створку душа и наклоняюсь над унитазом.

Мой желудок почти пуст, так что наружу выходят только жидкость и воздух. Холод пробегает по телу, на макушке выступают капельки пота.

Черт!

Я ненавижу это. Дерьмо, которое Донли заставил Виенну мне вколоть, берет свое на следующий день – одна из тех причин, по которым обычно я не прикасаюсь ни к чему более тяжелому, чем травка.

Я вытираю рот, погружаюсь под воду и провожу руками по волосам, омывая тело пузырьками пены, – слава богу, шампунь и кондиционер без запаха.

Я вылезаю из ванны и одеваюсь так быстро, как только могу, чтобы меня снова не стошнило, затем опускаюсь на унитаз, чтобы расчесать мокрые волосы.

Я чувствую себя так, будто меня переехал грузовик. Тем не менее сегодня меня ждут разговоры.

Мэддок

Клянусь богом, можно услышать, как бешеный пульс наших тел эхом доносится до высокого потолка и отскакивает назад, обволакивая глотки и перекрывая дыхательные пути.

Отдать им взамен Зоуи.

Что. За. Дерьмо.

У меня болит грудь, и я даже, мать вашу, не могу заставить себя посмотреть на своего брата, но смотрю, а он будто споткнулся, наклонился назад и всем телом упал на кожаный пуфик.

Его руки скользят по светлым волосам, потом опускаются на лицо. Кожа на кулаках туго натянута, руки все еще закрывают половину лица, когда его измученные глаза встречаются с моими.

Мои легкие сжаты, в них не осталось ни капли кислорода, чтобы напитать тело.

Кэп тоже не дышит, его лицо начинает краснеть, и Ройс ругается, быстро опускаясь перед ним.

Он пожимает плечами, но Кэп не сводит с меня пристального взгляда.

– Дыши, брат, – говорит ему Ройс, поворачивая голову в мою сторону, с беспокойством в глазах, когда Кэп отказывается.

Сомневаюсь, что сейчас он слышит Ройса, возможно, он даже не видит меня, хотя смотрит в упор.

– Кэп, – хриплю я, не уверенный, говорю ли достаточно громко, чтобы он услышал, но внезапно его ладони опускаются, руки падают по бокам, а подбородок упирается в грудь.

Он знает.

Он знает, что никогда и ни за что мы бы не отвернулись от нашей племянницы, дочери моего брата.

Ради кого угодно?