Война глазами подростка

Единственное, что он не забыл из событий, не касающихся непосредственно семьи, так это вывоз немцев из Немецкой слободы. Слободу окружили красноармейцы (скорее, солдаты войск НКВД, но папа такой детали не запомнил), немецкие семьи посадили на грузовики, дав забрать с собой небольшие узелки с одеждой (а дело происходило летом), и вывезли всех до единого. Отцы и старшие дети этих немцев были на фронте, воюя в Красной Армии в это время, кстати. Семьи увезли, и больше никто о них никогда не слышал. Много пишут о том, что выселяемые немцы частью погибли в первую же зиму, когда их выкидывали в холодной степи, не давая никакой одежды и материалов, кроме того, что у них было с собой, а частью как-то выжили. Но в Константиновку никто, насколько помнит папа, никогда не вернулся. Их добро, оставшееся в домах, растащили жители сразу же после выселения.

В город каждый день приходили отступающие войска и беженцы, народу было много, все кричали и ругались, всегда кто-то чинил на улице машину или прямо у забора перевязывали раненых. Днем и ночью стоял страшный шум.

А в октябре, в одно раннее утро вдруг наступила тишина. Ночью Красная армия ушла, а с ней ушли и городские власти. Стало тихо-тихо. Беженцы тоже исчезли, и жители замерли в ожидании.

(В истории Константиновки, которая доступна в Интернете, упоминаются бои под городом, но мимоходом, в одну строку, так что, наверняка, были они скоротечны и проходили в достаточном отдалении от него, чтобы жители слышали звуки боя).

Начало оккупации

Днем, через несколько часов после ухода советских, в город спокойно и без стрельбы вошли итальянцы. Пробыли они в Константиновке немного – дня два или три. Запомнились веселыми, привлекательными, не злобными и относительно честными.

Насчет «честности» надо пояснить: Итальянцы всегда готовы были прихватить то, что плохо лежит – от обмылка, до металлической ложки или шарфика, но будучи застигнутыми на «месте преступления», не отнекивались, не пользовались «правом победителя» на конфискацию (на грабеж), а сразу же делали вид, что воровать не собирались, а просто разглядывали найденную вещицу, предлагая тут же ее на что-то выменять. И если хозяин на обмен не соглашался, итальянец с готовностью (но после бурной торговли), сокрушенно качая головой, ложку или картофелину возвращал и уходил, только надо было не терять бдительности и следить за тем, чтобы парень тихонько не вернулся и не утащил понравившуюся безделушку.

Женщины иногда даже колотили застигнутых за воровством итальянцев – наверно, не в первый день их прихода, но быстро разобравшись в итальянской беззлобности и нормальности. Вечерами те устраивали танцы, ухаживали за девушками, угощали ребятишек сладостями, к людям не приставали и работать на себя не заставляли.

Никаких ссор и сложностей, одним словом, с первыми оккупантами не возникало, и когда те на третий или четвертый день ушли, все как-то были настроены на успокоительный лад, так как оккупация оказалась совсем не такой страшной, как ее описывали и ожидали.

**

Без хозяев город простоял недолго, и пришли румыны. Эти оказались похуже итальянцев, хотя тоже не были особо страшными. Воровали не меньше итальянцев, хотя тоже именно воровали, а не грабили – исподтишка, пока хозяева не видят. Будучи застигнутыми, могли выпятить грудь и пригрозить винтовкой – мол, смотри у меня, я тут теперь командир, вы войну проиграли, что хочу, то и беру!

Румыны оказались также и позлее итальянцев. Могли крепко отлупить мальчишку за какую-то провинность – за попытку стянуть барашковую шапку, например, – а такие шапки носили далеко не все румыны, скорее всего офицеры, так что шапки ценились, тем более, что зима подходила. Могли ворваться в дом и по-хамски отнять еду у садящихся за стол хозяев, не взирая на то, что разносолами никто не питался, но румын-то свои интенданты кормили плохо, так что понять вечно голодных «победителей» где-то можно.

Румыны не танцевали и не устраивали гулянок, но по вечерам садились у костров и пели красивые песни. В сущности, румынская оккупация тоже не выглядела очень уж страшной, разве что, карманы надо было держать еще вострее, чем при итальянцах, да не попадаться под горячую руку, если румын был пьян или получал наряд от начальства.

Румыны тоже ни к кому серьезно не приставали, никого не трогали, жизнь каким-то образом шла сама по себе.

Потом и они ушли. И тогда пришли немцы.

(В истории города, которую читал, утверждается, что город занял Вермахт, ни итальянцы, ни румыны не упомянуты, но нет сомнений в их присутствии в качестве кратковременных оккупантов. Скорее всего, их не упоминают лишь из-за незначительности факта для авторов текста по истории Константиновки в Интернете).

Немцы

Первого увиденного немца папа запомнил:

Тот ехал на лошади по центральной улице, направляясь к центру города. Ехал не спеша, торжественно, с достоинством. Красивый статный конь, всадник в начищенных до блеска сапогах, в сияющей на осеннем солнышке портупеей, румяный, отъевшийся, с исходившим от него ощущением полубога или, по меньшей мере, важного барина.

Папа, сестренка и дед с бабкой, притаившись, смотрели на немца из-за забора. Наверно, так же рассматривали немца и соседи. Предыдущие вояки – румыны, – ушли еще за сутки, сказав, что на смену им идут главные хозяева, и что местные ещё пригорюнятся, вспомнив, «беззлобный нрав румын», так что жители настороженно ждали, какими же немцы окажутся – лучше или хуже предыдущих…

**

Итак, немец не спеша, с достоинством продвигался к центру, сидя на статном коне, как вдруг на пустынную улицу выскочил хорошо всем известный мужчина – хозяин местного сельпо или горторговли, очень важная фигура в довоенной советской жизни, ведь именно через этого человека проходили все товары в условиях постоянного дефицита и жесткого распределения. Мужчина был лыс, толст, не очень стар, но уже не призывного возраста. Одет он был в праздничный костюм, при галстуке и белой рубашке. И был он евреем – этот факт важен для понимания дальнейшего. Как его звали, папа запомнил, но называть мне имя и фамилию этого человека не хочется, а почему, опять же сейчас станет ясно.

Мужчина подскочил к немцу, взял коня за поводья и, подобострастно кланяясь, стал что-то бормотать то ли на немецком, то ли на идиш – папа языки не знал, но, судя по ситуации, дело обстояло именно так.

Немец внимательно слушал встречающего, кивал и величаво улыбался. Потом директор сельпо прикоснулся к галифе немца и радостно воздел руки, как бы приветствуя освободителей. И затем, не отходя от стремян, стал ожидать, как немец прореагирует на восторженную встречу.

И тут немец, не меняя позы, без лишних телодвижений, совершенно без эмоций, как бы отгоняя надоедливую муху, брезгливо, но сильно пихнул мужчину ногой в грудь. Тот упал навзничь, опрокинулся в осеннюю грязь и лежал, всем своим видом показывая недоумение.

А немец громко, с презрением произнес одно слово: – Юде!!, потом стер платком то ли пыль, то ли грязь с оскверненного от прикосновения об еврея сапога, бросил платок на землю и поехал дальше, не обращая внимания на валяющегося человека.

Торговца жалко папе не было – человек тот был неприятный, мальчишек не любил, подворовывал, с простым людом не дружил, обитая где-то там, «по начальству». Но при виде того, что произошло, папе стало очень не по себе. Не из-за торговца, а потому, что стало ясно, что шутки кончились.

Первые дни. Расстрелы

Первые дни запомнились только важнейшими событиями.

В первый же день германской власти на домах появились напечатанные на русском языке объявления: «Всем евреям завтра собраться на такой-то площади для отправки в Иерусалим. С собой брать еду на пару дней, осенние вещи, лекарства на несколько суток, документы, ценные вещи».