Зажги свечу

Моя дорогая Вайолет,

просто хотела сообщить тебе, что мы все рады приезду Элизабет. Она славная девочка, очень кроткая и услужливая. Хотелось бы думать, что ей не слишком тяжело уживаться с нашими буйными отпрысками. Она была чересчур бледная и уставшая после долгого путешествия, но уже заметно повеселела, хорошо кушает и резво скачет. Я подумала, что ты не хотела бы, чтобы она посещала уроки религии, поэтому договорилась с одним из клиентов Шона и взяла у него Библию. Он принадлежит к Церкви Ирландии, так что версия авторизованная, я проверяла.

Мы постараемся, чтобы она писала тебе каждую неделю и сама бросала письма в почтовый ящик, так что она сможет написать все, что хочет, поэтому не думай, будто это исходит от нас. То же самое относится к твоим письмам: никто, кроме самой Элизабет, их не прочитает.

Я надеюсь, что у вас все хорошо. Мы часто думаем о вас в эти тяжелые времена.

    Твоя Эйлин

Что имела в виду Эйлин под «Элизабет резво скачет»? Элизабет никогда не скакала! И что за ерунда с Библиями, авторизованными версиями и всем остальным? Ирландцы и впрямь помешаны на религии!

Вайолет положила письма на столик в прихожей, чтобы Джордж их нашел, надела платок и пошла отстаивать очереди в магазинах.

* * *

В лавке от Шона-младшего толку было гораздо меньше обычного, и терпение отца подходило к концу. Эйлин еще помнила времена, когда они предвкушали, как сын будет помогать родителям, чего и сам Шон-младший ждал с особым нетерпением. Он умолял позволить ему оставить школу в пятнадцать лет, после получения свидетельства о неполном среднем образовании, но родители ничего и слышать не хотели. От старшего сына в семье требовалось сдать выпускные экзамены и показать образованность О’Конноров.

Экзамены уже закончились, на днях станут известны результаты, но долгожданного счастья они так и не принесли, да и помощь в семейном бизнесе взрослым мужчиной его не сделала. Шон-младший ходил угрюмый и вспыхивал по поводу и без повода.

– Да ладно, оставь его в покое, – порой говорила Эйлин мужу за ужином, когда сын снова начинал жаловаться по поводу работы. – Ты же видишь, парень переживает из-за результатов экзаменов.

– Можно подумать, с какой-то бумажкой от него будет больше пользы в лавке! – ворчал Шон-старший. – Если он ее и получит, то только еще сильнее зазнается!

Шон-младший, обиженный внезапным и несправедливым отсутствием интереса к его успехам в учебе, не мог удержаться:

– Ведь ты сам все последние годы заставлял меня вкалывать в лавке, как негра на плантации! И говорил, что это самое важное в жизни, разве нет?

– Не смей говорить со мной таким тоном! – возмущался хозяин дома.

– Тогда я с тобой и вовсе разговаривать не стану! – взбрыкивал наследник, с грохотом отодвигал стул и хлопал дверью. Потом хлопала входная дверь, и он появлялся на площади, шел в библиотеку и часами сидел там, читая газеты в поисках любой информации о том, что происходит на войне.

Седьмого сентября Шону-младшему исполнялось семнадцать. Эйлин хорошо помнила год, когда он родился. Все еще шла гражданская война, и она писала Вайолет о своих надеждах, что сын вырастет в стране, где больше никогда не будет войны. Эйлин забыла, что ответила Вайолет – и ответила ли вообще. А сейчас те надежды сбылись каким-то странным образом: сын вырос, его страна не воюет, однако именно в этом-то и проблема…

Возможно, стоит пышно отпраздновать его день рождения. Как раз школа начнется, и праздник поможет малышке Элизабет легче пережить начало учебы.

Эйлин все больше привязывалась к странной девчушке. Она была более утонченная, изящная, не такая грубая и неотесанная, как дети О’Конноров. Казалось, что на нее лег тот лоск, который школа Святого Марка тщетно пыталась наложить на Вайолет и Эйлин. Элизабет такая предупредительная в отличие от ее собственных детей, что Эйлин даже позавидовала. Ну почему не удалось передать эту воспитанность своим отпрыскам? Только Доналу досталось чуточку, и то потому, что с его хрупким здоровьем он не мог носиться по дому, толкаться, орать и хватать.

Да, праздник определенно мог бы поднять настроение смурному сыну. Может, наконец перестанет ходить набыченный, а Шон-старший слегка оттает, глядя на свечки на торте. Эйлин принялась составлять список необходимого, но вдруг почувствовала острый укол вины: в Англии сейчас детям не до дней рождения и тортиков. Потом ее отпустило. Может, Шон приведет несколько друзей из школы: мальчишку Мюррея или кого-нибудь из Хили, или с кем он сейчас дружит. Странно, что она не знает его друзей. Когда-то он постоянно приводил их домой.

Когда Шон вернется из библиотеки и полезет в холодильник за чем-нибудь мясным, надо будет поговорить с ним про день рождения. Праздник бы всех развеселил.

Наступило седьмое сентября. Донала отправили в школу одного. Он не хотел, чтобы его сопровождали ни старшие сестры, ни мама. Он побежал, перебирая тонкими ножками, хрупкий, как листочек, по сравнению с плотными сорванцами, которые уже задорно мутузили друг друга во дворе школы для мальчиков. Потом Эйлин, широко улыбаясь, отвела в школу Эшлинг и Элизабет, стараясь не замечать испуганного взгляда Элизабет при виде огромной статуи, указывающей своим перстом на открытое сердце[5 - В католическом культе Святейшего Сердца Иисуса Христа на статуях Христа изображено сердце, опоясанное терновым венцом, иногда с каплями крови.].

Вернувшись домой, Эйлин застала врасплох Пегги, которая делала вид, что отбивается от бесстыдных приставаний почтальона Джонни О’Хары. Джонни пил чай и ел сэндвич из содового хлеба с беконом, что разозлило Эйлин куда больше, чем заигрывания с Пегги. Ведь говорила же, что бекон на завтрак – это уж слишком жирно, а тут им еще и почтальона кормят!

Эйлин выхватила конверт из рук онемевшего почтальона, отмахнулась от протестов и извинений Пегги и отрывисто попросила отнести Ниам в кроватку.

В письме сообщалось, что Шон провалил выпускные экзамены.

Она решила, что прежде всего следует рассказать мужу. Но оказалось, что Имон уже был в школе, когда зачитывали список, и, узнав новости, помчался в лавку. Потом Эйлин услышала по радио, что начался массированный налет на Лондон и люди прячутся в подземке, чтобы уберечься от бомб и падающих зданий. Затем из школы передали, что Элизабет заболела и ее отправили домой вместе с Эшлинг.

Когда Эйлин наконец присела, чтобы выдохнуть от суматошного дня, она вдруг сообразила, что месячные не приходили с середины июля, а значит, скорее всего, она снова беременна. В ее-то сорок лет.

Через пару недель большинство проблем, как обычно бывает, сами по себе рассосались. Большинство, но отнюдь не все.

По сравнению с летом Донал в школе окреп и повеселел. Приходя домой, он говорил про друзей и истории, которые им рассказывала сестра Морин. И о планах на рождественскую пьесу, где он будет играть ангела.

Элизабет уже не выглядела такой испуганной и не пряталась за Эшлинг. В свою очередь Эшлинг была неимоверно довольна и горда новой ответственностью: это даже лучше, чем иметь сестру, и почти так же здорово, как иметь лучшую подругу. В своем классе она теперь вызывала огромный интерес. Еще бы, ведь у нее есть беженка-протестантка из Англии и котенок по имени Моника!

Пегги так раскаивалась из-за почтальона, что решила искупить вину. Она отдраила полы, не дожидаясь указаний, и даже навела порядок в шкафчиках на кухне, откопав там совершенно неожиданные вещи.

Шон-младший оправился от разочарования в проваленных экзаменах. В конце концов, не он один провалился. Братья в монастыре не могли понять, как так получилось, хотя один из них шепнул Эйлин, что, похоже, у некоторых парней головы забиты чепухой, вроде поездки в Англию, чтобы пойти воевать, и поэтому они не уделяли должного внимания учебе.

Шон О’Коннор пережил провал старшего сына спокойнее, чем надеялась Эйлин. Они поговорили по-мужски, отец сказал, что жизнь полна неудач и проблем и что в истории Ирландии один кризис всегда следовал за другим – и со всеми они справлялись. Он установил Шону зарплату и часы работы в лавке, а также заказал для него стильный палевый пиджак, что сразу же сделало его респектабельным молодым человеком.

Из Лондона новости приходили неутешительные. Каждую ночь случался налет. Каждую ночь станции подземки были забиты людьми. Говорили, что началась новая волна эвакуации из Лондона, хотя уезжало куда меньше народу, чем в прошлом году. Джордж и Вайолет написали, что у них все хорошо. Они отнесли кровати в подвал и обложили стены матрасами и ватными одеялами. Эйлин содрогалась от одной мысли о том, что там творится, но постаралась объяснить все Элизабет так, чтобы происходящее выглядело игрой. Однако Элизабет сильно сомневалась, что ее родители способны играть во что бы то ни было.

У Эйлин снова начались месячные, прежде чем она рассказала о задержке кому-то еще. Четыре вечера подряд она принимала очень горячие ванны и выпивала стакан джина. Надо ведь как-то расслабляться после целого дня работы! Тут не в чем признаваться отцу Кенни на исповеди. Это ж не грех какой-то, а всего лишь то, что делают женщины, чтобы привести себя в норму, когда переутомились.

* * *

Морин насмотрелась фотографий, на которых медсестры склонялись над ранеными, держали за руки храбрых молодых людей, а попутно ставили градусники, замеряли пульс и делали прочие необходимые вещи, без которых на войне никак не обойтись. Она принялась писать в Дублин с вопросами про подготовку медсестер, думая, что там вероятность найти раненых молодых людей, нуждающихся в заботе, гораздо выше, чем в местной больнице, куда они ходили навестить больную бабушку, что случалось каждую зиму, или когда Донала лечили от астмы.

Иногда Шон-младший обсуждал с ней вопросы карьеры и будущего, чему Морин безумно радовалась. Значит, она уже совсем взрослая, раз старший брат с ней про такие вещи разговаривает.

Шон пытался убедить ее выучиться на сестру милосердия, и тогда они могли бы уехать вместе. Родители будут меньше ругаться, если они оба заявят, что пойти на войну – это отличная возможность. Осознав, что отец не считает, что Британия сражается на стороне чести и совести, Шон изменил тактику и начал обсуждать чисто практические преимущества:

– Ну где еще получишь такой шанс? Одно только жалованье чего стоит! А еще они обучают, дают навыки для разных профессий. Когда я уволюсь из армии, то буду много чего уметь… Такую квалификацию больше нигде не получишь! Разве ты не слышал, что в армии уже есть ребята из Дублина, у них и образования-то толком нет, и ничего, все у них прекрасно, учатся, профессии получают…

Впрочем, толку от новой тактики было ничуть не больше, чем от разговоров про долг и желание защищать свою страну. Только теперь они с отцом спорили про что-то реальное, а не ругались из-за политических взглядов и доктрин, в которых Шон-младший все равно ничего не понимал и потому всегда проигрывал.

– А вот скажи-ка мне, почему мы должны им хоть чем-то помогать, а тем более отдавать за них жизни наших ребят? Пусть сами воюют. Что они для нас сделали, кроме как терзали и унижали целых восемьсот лет? И ушли отсюда только тогда, когда деваться стало уже совсем некуда. Еще и оставили нас в таком положении… половина страны все еще не отошла от гражданской войны, а четверть нашей территории до сих пор в их руках! Вот когда они отдадут нам север, который наш по праву, когда выплатят компенсации за все, что натворили, вот тогда я подумаю, а стоит ли воевать за них…

* * *

Морин с подружкой Берной Линч пробовали разные прически, а оказавшись за пределами дома, красили губы и пудрились. Шестнадцатилетние в Килгаррете отчаянно скучали: никаких развлечений для молодежи, и все вокруг с подозрением за ними наблюдают, будто они условно осужденные! И так продолжается с шестнадцати до двадцати или даже дольше, если не повезло к тому времени найти себе подходящую пару для чинных прогулок.

Пойти в городе некуда. Морин и Берна имели слишком высокий статус, чтобы ходить на местные танцульки, где собирались посыльные и служанки. Пегги туда бегала в субботу вечером, но упорно не желала рассказать, что там и как. Танцульки не для таких, как Берна и Морин, твердила она. Даже если им удастся туда попасть, то им не понравится.

Социальное положение девушек не позволяло им ни опуститься до разудалых потных танцев, ни подняться до тенниса и вечеринок в особняках. В семьях Уэст, Грей и Кент были молодые люди возраста Морин и Берны, но познакомиться с ними не удавалось: они учились в интернатах в Дублине и приезжали домой только на каникулы поездом на станцию в трех милях от города, а иногда на автобусе на остановку на площади, одетые в блейзеры, нагруженные чемоданами и с клюшками для лакросса наперевес. Их восторженно встречали родственники на больших автомобилях, но они никогда не участвовали в жизни города.

Берна, как дочь доктора, могла бы претендовать на равный с ними социальный статус, если бы не пристрастие ее отца к алкоголю. Весь город знал, но помалкивал, так что Берне ничего не светило. Жаль такую славную девочку, не повезло ей с отцом. Доктор он, конечно, хороший, но склонен всех сторониться и якшаться со всяким сбродом. Потом он оказывался в санатории в Дублине, после чего месяцев восемь к выпивке не прикасался.

В монастырской школе подруги скучали, считая одноклассниц глупыми и недалекими. Время тянулось невыносимо медленно в ожидании, когда Морин позвонят из больницы и позовут на собеседование и когда Берна уедет в колледж для секретарей в Дублине. Поэтому они развлекали себя прическами и косметикой и надеялись, что до отъезда в Дублин сумеют получить кое-какой опыт, чтобы там их не посчитали деревенскими дурами.

* * *

В этом году учеба у Имона не заладилась. Он предвкушал возвращение в школу, потому что теперь ему уже одиннадцать, он большой и сильный парень, способный постоять за себя. Но вышло все по-другому: ему постоянно доставалось по рукам от брата Джона.