Смерть и прочие хэппи-энды

– Лучше вытащить это на свет, не так ли?

Я киваю. И даже осознаю, что улыбаюсь.

– Да. Спасибо.

– Так как же ты собираешься сообщить им все это?

Я отстраняюсь, поймав ее взгляд.

– Да ладно, Лив. Я сказала тебе. Нет необходимости рассказывать еще и им.

Она хмурит брови, искренне изумленная:

– Почему нет?

– Потому что это безумие.

Она впивается в меня стальным взглядом.

– Дженнифер. Чего тебе ждать? Разве сейчас не самое время стать немного безумной?

День 80-й

Они говорят, можно написать письма людям, которые вас ранили (и это будет вроде катарсиса), а потом выбросить. Или порвать.

«Они» – гуру. Да, вы угадали. Возможно, я не столь увлеченная, как Анна-Мария или Энди Кауфман, но я тоже немного занималась этим вопросом. Прочитала несколько книг, побывала на паре мотивирующих курсов. Не тех, конечно, где нужно бродить по раскаленным углям – это мне не по вкусу – или где кто-то часами кричит и ты кричишь в ответ и обещаешь, что изменишь свою жизнь навсегда. А потом ты вернешься домой, и наутро твоя жизнь будет выглядеть точно так же, как всегда, просто ты станешь беднее, потому что все это стоит целое состояние.

Оливия права. Сейчас самое время сказать все то, что я должна сказать значимым для меня людям. Я не хочу умирать, отягощенная сожалениями. Мне нужно обрести покой.

Возможно, это и безумная идея, но мне равно нечего терять, верно?

Так что если записывание событий – это вид катарсиса, то я решила написать письма каждому. Да! Старые добрые письма. Только я свои не порву, а отправлю. Если их не отправлять, какой смысл писать? Конечно, я могла бы отправить письма по электронной почте, но электронные письма пробегают взглядом. А письма рукописные – читают. В наше время они такая редкость, что кажется, в них есть нечто ценное, достойное рассмотрения. По крайней мере, я на это надеюсь.

В конце концов я написала только три, но каждое из них отняло у меня целую вечность. Я мучилась над каждой строчкой. Потом перечитывала, чтобы убедиться: ничто в них не имеет двойного значения и не может быть неправильно истолковано. Я хотела быть полностью понята своими адресатами.

Первое адресовалось Энди и Элизабет. В своей последней агрессивной тираде, когда она велела мне убираться из их жизни, Элизабет заявила, что они с Энди «одно целое», поэтому я и написала им как «одному целому». Полная прозрачность.

Я не хотела утаивать от них свои эмоции. Поэтому написала, что думала: раз уж они обманывали меня, то по крайней мере могли бы быть добрее. И моя сдержанность не означала, что мне все равно. Это меня ранило. И мне больно до сих пор.

«Я тогда страдала из-за третьего выкидыша. Я горевала и была очень несчастна. Мы могли бы пройти через это вместе, Энди, и найти утешение в объятиях друг друга, но вместо этого ты предпочел уйти за утешением в другое место. И, Элизабет, даже не зная меня тогда, ты точно знала, что делаешь: поступаешь вопреки женской солидарности в то время, когда я была наиболее уязвима. Но самое обидное – ты возложила вину на меня. На ту, у кого отняли все: детей, брак, уверенность в себе и способность доверять, и вы оба вели себя так, словно я это заслужила. Как будто я забыла запереть входную дверь, и это почему-то дало тебе право войти и взять все, что приглянулось, но что тебе не принадлежало. И, по глупости промолчав, я стала соучастником».

В конце я добавила, что, возможно, мне не стоило говорить все, но так как я умираю, то чувствую себя обязанной написать эти три душераздирающие страницы.

Когда я писала письмо к Гарри, то не могла сдержать слез. Мне пришлось переписать его несколько раз, чтобы убедиться, что оно понятно.

«Мой дорогой Гарри, я уверена, что ты будешь шокирован, увидев мой почерк. И, предупреждая твои возможные вопросы, – это не предвещает ничего хорошего. Но я надеюсь, что с тобой все хорошо. Что касается меня, то вынуждена с грустью сообщить, что мне осталось три месяца жизни. Я пишу тебе, потому что не хочу, чтобы ты узнал это от кого-то постороннего, и верю, что ты заслуживаешь лучшего. Что забавно, учитывая, как сильно ты меня ранил. Потому что ты на самом деле сделал мне больно, Гарри. Ты, наверное, скажешь, что не сознавал этого, и будешь прав, потому что я не говорила тебе об этом. Но ты причинил мне боль, и теперь я это говорю.

Факт в том, что я любила тебя, а ты меня предал. Уверена, ты будешь утверждать, что не делал этого, как ты всегда возражал и раньше, но думаю, что сейчас момент быть искренними. Поэтому я открываю тебе свое сердце, зная, что или сейчас, или никогда – буквально.

Мой дражайший Гарри. Я никогда не забуду, как поймала твой взгляд той ночью в баре «Чичи Сити» и подумала: не на меня ли ты смотришь? Оказалось, на меня. И ты был так спокоен и расслаблен, когда подошел к моей компании. Я сразу же почувствовала необычайную легкость в общении с тобой. Со мной никогда не случалось ничего подобного ни до, ни после. Это было волшебно.

Я всегда говорила, что именно ты вернул мне уверенность в себе, но ты должен знать, что эта уверенность ушла вместе с тобой. Предательство наносит ужасный вред человеку, Гарри, и, что еще хуже, ты знал – это моя ахиллесова пята. Как часто мы говорили с тобой об этом? Пережив предательство в браке, я боялась этого больше всего. И ты был таким понимающим, таким искренним, что я почувствовала: я могу тебе доверять. Но мне не следовало, правда?

Называй это женской интуицией, если хочешь, но я знала, что Мелисса ждет за кулисами, как бы ты ни уверял, что она просто друг. Кто бы в это поверил? Хотя, признаюсь, иногда я жалела, что не поверила. Но в тот момент, в той неловкой ситуации, я не хотела снова стать жертвой. Я должен была контролировать ситуацию – и поэтому закончила отношения.

Теперь я жалею, что была такой гордой. Я слишком поторопилась. Все это время я думаю: «а что, если?..» Что, если бы я сражалась за тебя? Если бы сказала, как много ты для меня значишь, вместо того чтобы притворяться, будто мне теперь все безразлично? Что, если бы я поверила тебе? Нам ведь было хорошо вместе. А такие отношения – редкость. Я очень скучаю по тебе, Гарри.

Вот такие дела. Все карты раскрыты. И, раз уж пошел такой откровенный разговор, я, несмотря ни на что, хотела бы снова тебя увидеть, если ты не против. Надеюсь, ты не против? Сказать последнее «прощай».

    Дженнифер».

Дописав это письмо, я почувствовала себя полностью опустошенной. Поэтому только через несколько дней достаточно собралась с силами, чтобы обратиться к Изабель.

Как сказать сестре, которую любишь, что ты умираешь? А потом выдернуть чеку из гранаты и выложить все те ужасные вещи, которые она тебе сделала и которые ты раньше принимала молча. Как рассказать о старых ранах, о которых она даже не подозревает, потому что у тебя никогда не хватало смелости заявить о них?

Но именно это я и сделала. Сначала я сообщила, что люблю ее, а затем позволила всей застарелой боли выплеснуться на бумагу. Я тщательно каталогизировала каждый случай ее двуличия:

«Помнишь, как ты увела у меня парня? И не просто парня. Нейла! Мою первую любовь. Того, с кем, как я думала, я останусь навсегда. И ты даже не извинилась. Как будто существует какой-то средневековый закон, который дает тебе право похищать у младшей сестры все, что тебе вздумается. Я говорила тебе, как я была опустошена, но ты только посмеялась надо мной. Это разрушило очень многое. Не хочу винить тебя в том, что я плохо сдала экзамены, но знаю, что могла бы добиться большего, если бы не была так раздавлена горем».

И я продолжала в том же духе. Написала, что ее действия причиняют боль и ее язвительный язык ранит не меньше, и тот факт, что ей все сходит с рук, не делает данную ситуацию нормальной. Кроме того, я добавила, что не только со мной она так обращалась. Что есть люди, которым пойдет на пользу, если она осознает, как может ранить других, пусть даже мне это уже не поможет…

Кстати, я передумала писать доктору. Не хочу наказывать вестника. Я нуждаюсь в нем. У меня назначена встреча через пару недель – Юнис, секретарша, пригласила меня на прием, и я хочу, чтобы он вел себя как врач, а не как жертва, которая просит прощения. Думаю, доктор просто выполнял свою работу.

Несколько дней я сидела, глядя на эти проклятые конверты (слишком много крестиков на моем календаре!). Но наконец, осознав, что только теряю драгоценное время, я набираюсь мужества и иду к ярко-красному почтовому ящику.

Если бы кто-то наблюдал за мной, то наверняка заинтересовался бы, что же я такое задумала. Я тяну руку, чтобы опустить конверты, но тут же отдергиваю. И некоторое время просто стою и размышляю. Затем пересчитываю письма, как будто могла где-нибудь одно выронить. Проверяю адреса. На самом же деле я тяну время, просто потому, что сомневаюсь в своих мотивах. Действительно ли я хочу отослать их? Разве недостаточно написать их и просто выбросить? Но потом напоминаю себе: я умираю.

Собравшись с духом, я сую письма в щель красного ящика. И наконец, с трудом разжав пальцы, отпускаю их.

Мне становится страшно. Так страшно, что немедленно хочется каким-то образом вытащить письма обратно, однако я разворачиваюсь и иду домой.

Я сделала это! Я действительно это сделала. И наконец-то чувствую себя смелой.

День 77-й

Если Королевская почта сделает свою работу как надо, то мои адресаты должны получить свои письма сегодня. Самое позднее – завтра. Я в нервном ожидании.

О чем я только думала?

Очевидно, ты не становишься внезапно храбрым и толстокожим за одну ночь только потому, что умираешь. В четыре утра я проснулась в горячем поту, в панике и сожалении, что не могу взять назад каждое предложение. В ужасе от того, что наделала.

Но теперь, когда начало светать и птицы принялись выводить свои трели, мне уже не так страшно, и где-то в глубине души я даже чувствую гордость за себя.

Интересно, как они отреагируют? Получу ли я какую-нибудь весточку от Изабель? Или она будет настолько оскорблена моей честностью, что скорее дождется, когда я умру, чем извинится? Нет. Это не в ее стиле. Обижаться – да, но молчать – никогда.

Подумает ли Гарри, что я запоздало и неуместно высказала сейчас то, что должна была сказать еще тогда? Будет ли Энди все еще настолько опьянен Элизабет, что не почувствует ни капли стыда, вины или раскаяния? Не думаю, что Элизабет почувствует что-либо, кроме презрения. Но я справлюсь с этим – я уже привыкла.

Элизабет – тот убогий типаж, который во всех женщинах видит потенциальную угрозу и злобно зыркает, когда они появляются в пределах видимости, а мужчинам в то же время мило строит глазки. Как только мы начали бракоразводный процесс, она без всякого стыда вышла из тени, желая обязательно находиться с Энди. Мы с Энди встречались, чтобы обсудить детали, и она всегда оказывалась рядом: с широко раскрытыми невинными глазами и стальной решимостью убедиться, что я не собираюсь его возвращать. Как будто это я заслуживала подозрений!