Кейт посмотрела на Питера, словно ожидая, что он переведет это на человеческий язык.
Дверь дома Глисонов со скрипом распахнулась и с грохотом захлопнулась. Во двор выбежала Лина.
– Что случилось? – В ее голосе слышались и любовь, и испуг, и гнев.
Похоже, она уже сделала для себя все выводы. Питер готов был провалиться сквозь землю. Соседи прекрасно знали, что у его мамы проблемы, хоть и не говорили об этом вслух.
– Домой, – велела Лина дочери.
– Да мы вообще ничего не делали! Мне кто-нибудь объяснит, в чем мы виноваты?
– Быстро домой!
– Да что за фигня! – огрызнулась Кейт.
Мать резко развернулась и хлестнула ее по щеке.
– Мама! – выдохнула Кейт, пошатнувшись. Она старалась не заплакать.
– Миссис Глисон, вы что, ей же и так больно!
– Закрой рот! – оборвала Питера Энн.
Когда-нибудь мы сбежим, подумал Питер далеко не в первый раз. Будем жить одни, и никто нам больше и слова не скажет.
Мама расхаживала по кухне, а Питер стоял, держась за спинку стула, и не решался сесть. Наконец мама заговорила. Теперь ты знаешь, каковы эти Глисоны. Настоящий сброд. Подумать только, распускать руки посреди улицы, на глазах у соседей.
Питеру было что ей сказать. За лето он вытянулся и почти догнал отца. Он мог бы разнести кухню в щепки. Он мог бы выйти через заднюю дверь – отпихнув мать, если бы ей вздумалось встать на пути, – ворваться в дом Глисонов, схватить Кейт, вскочить вместе с ней в автобус и уехать куда глаза глядят. Все так делают, если припрет, – в этом Питер не сомневался. В конце концов, ему уже было четырнадцать, а Кейт исполнялось летом.
– Ты туда не вернешься, – голос Энн вернул Питера к реальности.
– Куда не вернусь?
– В ту школу. Там учатся дряни вроде этой Кейт Глисон, которая решила тебя захомутать.
– Ну и пожалуйста! Кейт тоже туда не вернется. Ты же знаешь, у нас выпускной через три недели.
– Нет, ты никогда туда не вернешься. Ни завтра, ни на выпускной. Совсем.
Питер уставился на мать:
– Что это значит?
– Ага, слушаешь меня теперь?
– Я звоню отцу.
– Никому ты звонить не будешь.
Она бросилась к телефону и вырвала провод из розетки. Кухню заливало послеполуденное солнце. Питер чувствовал его жар на коленях и кончиках пальцев.
– Ладно, мам. – Он поднял руки. – Договорились, я не вернусь в школу. А ничего, что все тебя ненавидят?
– Уходи к себе.
– Нет.
Она швырнула в него телефоном, но Питер увернулся. Он чувствовал себя упоительно свободным: сейчас расправит крылья и улетит прочь.
– Иди к себе.
– Нет.
Энн выдвинула ящик, в котором хранились половники, деревянные ложки, венчики, лопатки и тяжелый чугунный молоток для отбивания мяса. Схватила молоток и замахнулась на сына. Питер успел поймать ее запястье.
– Хватит, – выдохнул он. – Успокойся.
Мать выронила молоток, и тот с грохотом упал на пол. Энн с изумлением оглядывала кухню, словно оказалась в ней впервые. Питер аккуратно придвинул стулья к столу, один за другим.
– Ты больше не увидишь эту девчонку, – повторила мать.
– Увижу, – ответил Питер и вышел из кухни.
Отец предпочитал с матерью не спорить. «Хорошо, Энн», – говорил он бесцветным голосом и спешил найти себе какое-нибудь дело, чтобы поскорее прекратить разговор. Включал телевизор, уходил в гараж или отправлялся на несколько часов в паб «Кузнечик». «Ты права», – говорил он, отворачивался и вел себя так, будто все в порядке. Словно ему отшибло память. И болтал о какой-нибудь ерунде вроде цены на газ или о том, правда ли оленей стало больше или это только так кажется.
Исключением стал последний День благодарения, когда в Гиллам из Саннисайда приехал редкий гость – дядя Питера, брат его отца Джордж со своей новой женой Брендой. Джордж Стенхоуп был на десять лет моложе Брайана. Братьев в них никто бы не признал. Брайан был светлым и худощавым, а Джордж темноволосым, невысоким, крепким, с литой грудью и толстенными руками от ежедневного таскания металлических балок. Над брючным ремнем у него нависало небольшое брюшко. Бренда выглядела ненамного старше Питера. Она работала в профсоюзном комитете, выдавала страховки и пособия. До этого Питер встречался с дядей всего пару раз: в закусочной в Бронксе, потом еще на похоронах, куда отец взял его потому, что был четверг, лето, а мама не смогла уйти с работы. В закусочной Джордж между делом поинтересовался, собирает ли Питер бейсбольные карточки, и тут же притворился, что ему случайно попался новый выпуск. А на похоронах, пока взрослые толпились на кладбищенской парковке, он сложил вдвое двадцатидолларовую купюру и сунул ее племяннику в карман рубашки. Питеру тогда было лет шесть-семь, и он понятия не имел, куда девать двадцать долларов. «Готов поспорить, ты сейчас хотел бы оказаться где угодно, только не здесь», – прошептал дядя Джордж. Еще один раз, когда Питер вернулся из школы, Джордж помогал отцу выкорчевывать пень. Это было все равно что застать у себя дома звезду экрана. Вечером они втроем ели пиццу на заднем крыльце, и Питер надеялся, что дядя побудет у них подольше, быть может, даже переночует и останется на завтрак, хотя в глубине души знал, что Джордж постарается уехать до маминого возвращения.
Когда отец сказал, что Джордж с Брендой приедут на День благодарения, Питер запретил себе радоваться, чтобы не сглазить. В праздничные дни он с надеждой смотрел на дорогу, но и на День благодарения и на Рождество все машины сворачивали к Мальдонадо или Глисонам. К Стенхоупам не приезжал никто. Питер представлял, как Джордж войдет к ним на порог с целой пирамидой коробок с печеньем – к Глисонам все гости приходили именно так. Когда он все-таки приехал, то первым делом, даже жену не успев представить, потрепал Питера по плечу, и тот сразу почувствовал, что знает дядю куда лучше, чем можно было успеть за эти несколько раз.
– Как дела? – прогудел Джордж. – Ну ты и вымахал! Тебе отец что, удобрение в ботинки подсыпает?
Сначала все шло прекрасно. Взрослые говорили о выборах, жалели Майкла Дукакиса, спорили, взаправду Китти сожгла флаг в колледже или это были происки сторонников Буша. Потом Питер вышел во двор опробовать подаренную дядей прыгающую палку-кузнечик. Кейт крикнула «привет!» из окна своей комнаты, и он помахал в ответ. Когда он вернулся, в гостиной назревала ссора. За те пятнадцать минут, что он был во дворе, мама успела вдруг проникнуться ненавистью к Бренде. Энн кривилась на каждое слово гостьи, даже не пытаясь скрыть это от Джорджа. Кажется, дело было в том, что он с Брендой не венчался, хотя Питер не понимал, что тут такого и кому какое дело.
Первым повысил голос Джордж. «Уймись!» – сказал он и вскинул ладонь, давая понять, что его терпение на исходе. В ответ Энн подняла крик. В разгар отвратительной перепалки она ринулась в кладовую, схватила пылесос, подняла его над головой и замахнулась. Бренда взвизгнула. Все успели увернуться, а стаканы, столовые приборы и блюдо с картофельным пюре полетели на пол. Питер еще никогда не слышал, чтобы отец так кричал. Мама, все еще сжимая в руках пылесос, крепко зажмурилась. Питер попятился – и пятился, пока не уперся спиной в стену. Когда Энн убежала в спальню, хлопнув дверью с такой силой, что содрогнулся весь дом, четыре человека, оставшиеся в столовой, огляделись по сторонам и посмотрели друг на друга.
– Какого хрена, Брайан? – спросил Джордж. – С чего она так взбесилась? Что мы сделали не так?
– Нельзя сделать что-то так или не так, когда не знаешь, что так, а что не так, – смиренно проговорил Брайан.
В его словах была мольба о милосердии. Горькая откровенность человека, который перестал справляться со своей жизнью.
– Разве я тебя не предупреждал? – продолжал Джордж. – Разве я не предупреждал тебя… Сколько? Пятнадцать лет назад?
– Джордж. – Брайан бросил многозначительный взгляд на Питера.
Но Джордж не стал притворяться, что все хорошо, как это обычно делают взрослые. Он смерил Питера изучающим взглядом:
– А тебя, как я посмотрю, ничем не проймешь?